Может, лучше было бы позвонить, но Гоголева не возражала, когда к ней заходили сотрудники и без предварительного звонка. В этом отношении она была куда демократичнее, чем покойный Горбунов и Артур Германович Скобцов.
С журналом под мышкой я отправился к ней. На третьем этаже меня перехватил Гейгер Аркадьевич.
Улыбающийся, розоволицый, с плешивой маленькой головой, он резво подбежал ко мне, обеими руками потряс мою ладонь. Тонкие усики его извивались над верхней губой, золотой зуб посверкивал. Я не мог понять, что ему от меня надо. Как-то раньше при встрече мы ограничивались лишь вежливыми кивками и расходились, не вступая в долгие разговоры.
— Вы к нашей очаровательной миссис Гоголевой? — спросил он. — Придется подождать, у нее Артур Германович с англичанами. — Он потянул носом в сторону приемной. — Среди них светило из Оксфорда.
Мимо прошла молодая лаборантка. Гейгер Аркадьевич встрепенулся, как боевой конь, заслышавший звук походной трубы.
— Очаровательная Лялечка из ксероксной лаборатории, — заметил он. — Фигурка у нее божественная, правда? Диана, Венера! Очарование!
Слово «очаровательная» он растягивал, округляя губы, будто на вкус его пробовал, и употреблял довольно часто, естественно, применительно к женскому полу.
— Что же вы растерялись? — подзадорил я его.
— Лялечка для меня табу, — вздохнул Гейгер. — На нее сам Артур Германович глаз положил. Куда уж мне с ним тягаться. Ходок.
— Ходок? — подивился я.
Вроде бы такого не водилось за Скобцовым. По крайней мере, в нашем НИИ.
Как-то странно посмотрев на меня бесцветными глазами, Гейгер Аркадьевич вдруг заговорил о другом:
— В нашем мире ничего не стоит любого человека съесть. Даже добропорядочного. Послушайте, как это просто делается. Вот вы работаете, на хорошем счету, начальство вами довольно, зарплата у вас хорошая, выбирают вас в партком, местный комитет. Так сказать, и по общественной линии у вас все в ажуре. Но вдруг вы кому-то не понравились, перешли дорогу или наступили на больную мозоль… Допустим, ваше место понадобилось для кого-то другого. Более ценного человека для начальства, чем вы. И вот с вами начинают происходить непонятные вещи: сначала вас пытаются сплавить на курсы по повышению квалификации или какую-нибудь учебу… Вы отказываетесь. Из другого института вам звонят и предлагают службу — вы и в ус не дуете. Вам и тут хорошо. Начинает ветер дуть с другой стороны: запланированная поездка за границу неожиданно отменяется, на собрании выступает ничем не примечательный товарищ и по какой-либо причине отводит вашу кандидатуру в руководящие органы института. Не вскочите же вы на трибуну и не будете доказывать, что вы достойны? Неудобно, правда ведь? Наконец, вы замечаете, что начальство посматривает на вас косо. Кандидатская ваша лежит без движения, за вашей спиной начинают в коридорах шептаться товарищи… Что вы делаете в этом случае? Хватаете первого попавшегося за грудки и начинаете выяснять: в чем дело? Вы в гневе, невоздержанны в выражениях, товарищ вырывается и возмущенный уходит. По институту ползут слухи, что вы скандалист и способны на все. Гнев все больше вас переполняет, вы грубите начальству, коллегам, что-то пытаетесь доказать, но вас не слушают. Встречают и провожают с сочувствующими улыбочками. О вас уже сложилось неблагоприятное мнение… Доведенный до отчаяния, вы или устраиваете скандал в присутственном месте, или пишете заявление в местный комитет, партийную организацию… Сотрудники уже в открытую говорят, что вы склочник, опасный человек, клевещете на товарищей. Вам уже не улыбаются, от вас отворачиваются, руки не подают. Вокруг вас создается стена отчуждения. Слабый человек не выдерживает и начинает пить, теряет к любимой работе интерес, в институте толкуют, что у вас и дома неблагополучно… И что же вы в конце концов делаете?
— Подаю заявление по собственному желанию, — подсказал я именно то, что хотел от меня услышать Гейгер Аркадьевич.
— Что и требовалось доказать! — весело рассме ялся он.
— Но есть и еще один вариант, — сказал я. — Найти этого самого интригана, который все это затеял, и на бить ему морду!
— Интриган только будет рад, — улыбается Гейгер. — Минутная неприятность, а о вас в довершение ко всему прочему сложится мнение, что вы еще и хулиган. Кстати, постараются и милицию привлечь.
— И все-таки одному человеку, пусть даже такому хитрому и паскудному, какого вы так образно изобрази ли, вряд ли под силу расправиться с честным, порядочным работником…
— Я изобразил только жертву, — перебил Гейгер Аркадьевич. — Того, о ком вы говорите, — не существует. Ибо имя ему — общественное мнение. А кто первый произнес «а», уже не имеет значения. Общественное мнение — это как снежный ком, если его в нужный момент умело направить с горы, он, разбухая, покатится вниз все быстрее и быстрее… Вспомните хотя бы небезызвестного Иванова. — Он насмешливо посмотрел на меня. — Был Иванов, и нету.
— Иванов был, есть и будет, — заметил я. — Кстати, вы тоже приложили руку к провалу его диссертации?
— Он слишком был задирист, — сказал Гейгер Аркадьевич.
— К чему вы все это рассказали мне? — прямо спросил я.
— А вы разве не читали сегодняшнюю «Правду»? — невинно округлил хитрые глаза Гейгер. — Я пересказы ваю вам содержание статьи на третьей полосе. Она так и называется «Снежный ком».
— Теперь я понимаю, почему вы выступаете на каждом собрании, — только и нашелся, что сказать, я. — У вас дар трибуна. Вы — Цицерон, Гейгер!
— Вы хотели сказать «Григорий Аркадьевич», — без улыбки мягко поправил он меня.
— Вот именно, — сказал я. Вот человек, за него не ухватишься, тут же выскользнет! Как ящерица, готов хвост в руках оставить.
— Вы как будто близко к сердцу все это приняли, — улыбнулся программист. — К вам-то… пока это не имеет отношения. — Он подчеркнул слово «пока».
— Я, наверное, по натуре оптимист, — спокойно сказал я. — Верю, что порядочных и честных людей гораздо больше на земле, чем негодяев!
— Безусловно, — горячо согласился со мной Григо рий Аркадьевич. — Иначе и быть не может. Но вот что я заметил, дорогой Георгий Иванович: порядочные люди в большинстве своем в борьбе пассивны, сторонятся грязи, а негодяи — активны, напористы, не боятся ручки запачкать в дерьме…
— А кто вы? — спросил я.
Программист не дрогнул, улыбочка его стала шире, золотой зуб засверкал, он пригладил ладошкой седые кустики над ушами и сказал:
— Я — маленький человек, Георгий Иванович, звезд с неба не хватаю, люблю начальство, люблю деньги и девочек…
— А что вы не любите?
— Насморк, — ответил он. — Вроде пустячок, а сразу не вылечишь: отдай четыре-пять дней, черт бы его побрал! — Он звучно шмыгнул покрасневшим носом.
— Счастливый вы человек, — сказал я, поняв, что говорить с ним — все равно что бросать о стенку горох. Гейгер неуязвим, его ничем не прошибешь. Разве что насморком…
— А статейку обязательно прочитайте, Георгий Иванович, — посоветовал он, видя, что я собрался ухо дить. — Весьма поучительная статья. Можно даже выписки в блокнот сделать…
Надо же, знает о моей привычке заносить в блокнот понравившиеся высказывания ученых, писателей, философов. Сегодняшняя случайная беседа доставила мне истинное удовольствие: я получше узнал нашего Гейгера! И понял, что он способен на любую подлость. Раньше я считал его жалким подхалимом, приспособленцем, «мальчиком на побегушках» у начальства, а нынче он приоткрыл мне более темные стороны своей иезуитской натуры.
Не успел я войти в кабинет с «Правдой» в руках, как зазвонил местный телефон. Ласковым голоском Гейгер Аркадьевич спросил:
— Читаете «Правду»? Это на третьей странице, сразу после «Международного обзора».
— Ну, спасибо, кормилец, — сказал я. — Без вашей помощи в жизни не нашел бы…
— Я по другому поводу, Георгий Иванович, — медоточивым голосом проворковал программист. — Не отказывайтесь, пожалуйста, от моей рукописи, если вам предложат. Я очень вас прошу.
От такого нахальства я на миг лишился дара речи, а когда собрался рявкнуть в трубку, что я думаю о нем, Гейгере, в трубке раздались короткие гудки.
Потолковать с Гоголевой о ноосфере мне удалось только через неделю. Ольгу Вадимовну срочно вызвали в Москву. Впрочем, я и сам уже кое в чем разобрался. Лучше, чем сказал о ноосфере Тейяр де Шарден, не придумаешь: «Вокруг искры первых рефлектирующих сознаний стал разгораться огонь. Точка горения расширилась. Огонь распространился все дальше и дальше. В конечном итоге пламя охватило всю планету. Только одно истолкование, только одно название в состоянии выразить этот великий феномен — ноосфера. Столь же обширная, но, как увидим, значительно более цельная, чем все предшествующие покровы, она действительно новый покров, „мыслящий пласт“, который, зародившись в конце третичного периода, разворачивается с тех пор над миром растений и животных — вне биосферы и над ней».
