Вспоминая это стихотворение в последующие годы, Ка перечислил некоторые воспоминания по отдельности: летние каникулы в детстве, дни, когда он сбегал из школы, когда они с сестрой забирались на постель, где лежали родители, некоторые рисунки, которые он рисовал в детстве, встреча и поцелуй с девочкой, с которой он познакомился на школьной вечеринке.
Когда он шел к кондитерской "Новая жизнь", он думал обо всем этом столько же, сколько и об Ипек. В кондитерской Кадифе и Ипек уже ждали его. Ипек была такой красивой, что Ка в какой-то момент показалось (также и под влиянием ракы, которую он выпил на пустой желудок), что он сейчас заплачет от счастья. Сидеть за одним столом с двумя красивыми сестрами и разговаривать с ними — это придавало Ка ощущение не только счастья, но и гордости: ему хотелось бы, чтобы его с этими двумя женщинами увидели престарелые турецкие торговцы во Франкфурте, которые каждый день улыбались ему и здоровались, но в кондитерской, где вчера убили директора педагогического института, сейчас совершенно никого не было, кроме пожилого официанта. Пока они сидели в кондитерской "Новая жизнь" вместе с Ипек и Кадифе (пусть даже одна из них и была с закрытой головой), в сознании Ка все время присутствовал образ фотографии, снятой с улицы, на которой он был бы изображен за столом с двумя красивыми женщинами, словно в зеркале заднего вида, в котором постоянно видна идущая сзади машина.
Сидевшие за столом женщины, в отличие от Ка, вовсе не испытывали беспокойства. Поскольку Ка рассказал, что узнал о том, что было на собрании в отеле «Азия», от Фазыла, Ипек была краткой.
— Ладживерт покинул собрание в гневе. Кадифе сейчас очень раскаивается в том, что сказала там. Мы отправили туда, где он прячется, Захиде, но там его не оказалось. Мы не можем найти Ладживерта.
Ипек начала говорить, как старшая сестра, которая пытается помочь младшей найти выход из ее неприятностей, но сейчас и она сама выглядела слишком встревоженной.
— Если вы найдете его, что вы у него попросите?
— Сначала мы хотим убедиться, что он жив и что его не поймали, — сказала Ипек. Он бросила взгляд на Кадифе, которая, казалось, вот-вот расплачется. — Принеси нам новости о нем. Скажи ему, что Кадифе сделает все, что он пожелает.
— Вы знаете Карс намного лучше меня.
— Вечером, в темноте, мы только женщины, — сказала Ипек. — Ты узнал город. Иди в чайные дома "Лунный старец" и "Светлый путь" на проспекте Халит-паши, куда ходят студенты-исламисты из лицея имамов-хатибов. Там, конечно, сейчас кишит полиция, но они тоже сплетники, если с Ладживертом случилось что-то плохое, ты узнаешь об этом.
Кадифе вытащила носовой платок и собиралась вытереть нос. Ка решил, что она расплачется.
— Принеси нам новости от Ладживерта, — сказала Ипек. — Если мы задержимся, отец будет за нас волноваться. Он также ждет тебя на ужин.
— Посмотрите и в чайных в квартале Байрам-паши! — сказала Кадифе, вставая.
В беспокойстве и грусти девушек было что-то такое хрупкое, такое привлекательное, что Ка прошел с ними полпути из кондитерской до отеля "Снежный дворец", потому что не мог расстаться с ними. Насколько Ка привязывал к ним страх, что он может потерять Ипек, настолько же и загадочное общее чувство вины, которое он испытывал (они все вместе делали что-то втайне от их отца). Ему подумалось о том, что когда-нибудь они поедут с Ипек во Франкфурт, что приедет и Кадифе, что они все втроем пойдут по Берлинскому проспекту, заходя в кофейни и глядя на витрины. Он совсем не верил в то, что сможет выполнить данное ему задание. Чайная "Лунный старец", которую он нашел без труда, была такой заурядной и постной, что Ка, почти забыв, для чего пришел сюда, какое-то время в одиночестве смотрел телевизор. Вокруг было несколько юношей студенческого возраста, но, несмотря на его усилия завязать беседу (он заговорил о футбольном матче по телевизору), никто к нему не подошел. А Ка между тем сразу приготовил пачку сигарет, чтобы угостить их, и положил на стол зажигалку, чтобы кто-нибудь попросил разрешения воспользоваться ею. Поняв, что не сможет ничего узнать и от косоглазого продавца, он вышел и пошел в чайный дом "Светлый путь", который был неподалеку. Здесь он увидел несколько юношей, смотревших тот же футбольный матч. Если бы он не заметил газетные вырезки на стенах и таблицу встреч Карсспорта за этот год, он бы не смог вспомнить, что вчера разговаривал здесь с Неджипом о существовании Аллаха и о смысле мира. Он увидел, что рядом со стихотворением, которое он читал вчера вечером, другой поэт написал и повесил пародию, и он начал переписывать ее в свою тетрадь:
Ясно: мама из Рая не выйдет, не сможет нас обнять,
И отец наш никогда ее не перестанет избивать.
Все равно будет сердце теплеть, а душа — оживать.
Потому что это судьба; утопая в дерьме, будем Карс мы как Рай вспоминать.
— Ты пишешь стихи? — спросил мальчик-продавец, стоявший напротив.
— Молодец, — сказал Ка. — Ты умеешь читать вверх ногами?
— Нет, братец, я и нормально читать не умею. Я бросил школу. А потом я уже вырос, грамоте так и не смог научиться, а теперь уже поздно.
— Кто написал это новое стихотворение на стене?
— Те парни, которые приходят сюда, — поэты.
— Почему их нет сегодня?
— Вчера их всех забрали солдаты. Остальные — кто в тюрьме, кто спрятался. Спроси вот у этих, они полицейские в штатском, они знают.
Там, куда он показывал, сидели два юноши, бурно разговаривавшие о футболе, но Ка не стал подходить к ним и что-то спрашивать, он сразу вышел из чайной.
Ему приятно было увидеть, что снег начался вновь. Он вовсе не верил, что найдет след Ладживерта в чайных домах квартала Байрам-паши. Сейчас, вместе с грустью, которую он чувствовал в тот вечер, когда приехал в Карс, он ощущал внутри себя и счастье. Ожидая, что придет новое стихотворение, он медленно, словно во сне, прошел мимо уродливых и бедных бетонных зданий, мимо заснеженных парковок, мимо обледенелых витрин чайных, парикмахерских и бакалейных магазинчиков, мимо дворов, в которых со времен русских лаяло несколько собак, мимо магазинчиков, где продавались запчасти для тракторов, все необходимое для телег и магазинчиков, где продавали брынзу. Он чувствовал, что все, что он видел: предвыборные афиши партии «Отечество», маленькие окна с плотно задернутыми занавесками, реклама "Появилась вакцина от японского гриппа", повешенная много месяцев назад в заледеневшую витрину аптеки «Знание», и отпечатанные на желтой бумаге призывы против самоубийств — не забудет до конца своей жизни. В нем с такой силой поднялась эта невероятная ясность восприятия всех подробностей момента, который он переживал, чувство, что "в этот миг все связано между собой, и он сам — неотделимая часть этого глубокого и прекрасного мира", что он, думая, что подступает новое стихотворение, вошел в какую-то чайную на проспекте Ататюрка. Но стихотворение ему в голову не пришло.
33
Безбожник в Карсе
Страх быть убитым
Как только Ка вышел из чайной, на заснеженном тротуаре он столкнулся взглядом с Мухтаром. Мухтар, в задумчивости куда-то спешивший, увидел его, но под густым крупным снегом он в какой-то момент словно не заметил Ка, а Ка сначала захотел от него улизнуть. Оба одновременно сделали рывок навстречу и обнялись, как старые друзья.
— Ты передал Ипек то, что я просил? — спросил Мухтар.
— Да.
— Что она сказала? Иди сюда, давай посидим в этой чайной, расскажешь.
Несмотря на военный переворот, на побои, полученные от полиции, на то, что провалилось дело с его назначением главой муниципалитета, он вовсе не выглядел пессимистично настроенным.
— Почему меня не арестовали? Потому что выборы в муниципалитет будут проведены, пусть только снег закончится, пусть дороги откроются, пусть солдаты уберутся, расскажи это Ипек! — сказал он, когда они сидели в чайной.
Ка кинул. И спросил, нет ли новостей о Ладживерте.
— Я первый позвал его в Карс. Раньше он всегда, когда приезжал сюда, останавливался у меня, — сказал Мухтар с гордостью. — С тех пор как стамбульская пресса причислила его имя к террористам, он уже не ищет нас, когда приезжает, чтобы не нанести вред нашей партии. Я самым последним узнаю о том, что он делает. Что Ипек сказала в ответ на мои слова?
Ка сказал, что Ипек не дала конкретного ответа на новое предложение Мухтара о замужестве. А Мухтар отреагировал на это с таким многозначительным видом, будто это был какой-нибудь особенный ответ, и сказал, что хочет, чтобы Ка знал, какая чувствительная, какая тактичная и какая понимающая женщина его бывшая жена. Он очень раскаивался сейчас, что в кризисный период своей жизни неправильно вел себя с ней.
— Когда ты вернешься в Стамбул, ты отдашь собственноручно Фахиру стихи, которые я тебе дал, не так ли? — спросил он потом.
