Однако половина дома принадлежит Оскару Бланделлу, и у них с Элфридой больше ничего нет. «Скучнейший тип» — сказал об Оскаре Хьюи. Но Сэму Оскар нисколько не казался скучным. Он чрезвычайно ему нравился, но от этого положение никак не становилось легче.
Будь у Сэма такой же характер, что у Хьюи, он бы ни словом не обмолвился о маленькой картине Элфриды. И никогда не взял бы на себя труд позвонить Джэни в Лондон и узнать о том, как связаться с местным представителем фирмы «Бутби», сэром Джеймсом Эрскин-Эрлом. Да, Элфрида сама хотела продать картину, но была так несведуща в практических делах, что никогда бы по собственной инициативе не предприняла никаких решительных шагов. Сэму даже хотелось, чтобы полотно оказалось подлинником и стоило бы миллион. Тогда он отбросил бы свои фантазии и поискал другое место жительства. Но визит Джеймса Эрскина-Эрла закончился ничем, потому что картина оказалась подделкой. И теперь Сэм не мог отделаться от ощущения, что именно здесь, в этом вместительном, без всяких излишеств, солидном викторианском городском особняке ему суждено прочно обосноваться и провести всю оставшуюся жизнь.
Бесполезные мысли. Сделав над собой некоторое усилие, он изгнал их из головы и подошел к окну. Комната была расположена на задней стороне дома, и в свете уличного фонаря, стоявшего около деревянной калитки, он увидел сад, террасой поднимавшийся по холму к соснам, сейчас застывшим от холода и покрытым сверкающим инеем. Ветер совсем стих. Мертвая тишина.
Мальчиком, живя в Йоркшире, он иногда вставал очень рано, отправлялся бродить по вересковой пустоши и забирался на камень повыше — смотреть, как восходит солнце. Все рассветы не похожи один на другой, и то, как небо постепенно заливается светом, Сэму всегда казалось чудом. Он вспоминал, как потом возвращался домой после ранних прогулок, как бежал по заросшим травой тропинкам, перепрыгивал через ручьи, и его распирало ощущение счастья и безграничная энергия. Теперь он понимал, что чувство счастья проистекало из предвкушения обильного завтрака, ожидавшего дома.
Да, он давно не видел, как встает солнце. Сегодня самый короткий день в году, но рассвет можно наблюдать не хуже, чем в любой другой. Сэм оделся, зашнуровал ботинки, натянул куртку с капюшоном и нащупал в карманах толстые кожаные перчатки. Крадучись, он вышел из комнаты, очень осторожно прикрыл за собой дверь и так же тихо спустился по лестнице. В пустой кухне, в своей корзинке, дремал Горацио.
— Хочешь погулять?
Горацио, который уже пришел в себя после встречи с ротвейлером, хотел. Сэм нашел листок, на котором Элфрида записывала, что надо купить, нацарапал на нем записку, вышел в холл и снял с вешалки твидовую шляпу и шарф. Шарф был чужой, но он так уютно и тепло обвивал шею. Повернув ключ в замке, Сэм открыл входную дверь и окунулся в тихое, темное, пронзительно холодное утро. Под ногами захрустел обледеневший снег. Сэм отворил калитку, услышал звук мотора и увидел тяжелый, громыхающий грузовик с ярко горящими фарами. Грузовик проехал через площадь и потом вырулил вниз по улице на шоссе.
Сэм и Горацио двинулись в противоположном направлении. Они пошли в сторону гольф-клуба и берега, и вскоре городские уличные фонари остались позади. В чистом, но темном небе горела единственная звезда. Морской берег был окутан туманом. Доносился дальний шум прибоя, песок смерзся, озерца между скалами покрылись льдом. Северный ветер резал лицо как ножом, и Сэм подтянул легкие складки шарфа к подбородку. Он думал о других землях, лежащих на этой же широте, на без малого шестидесяти градусах. На Западе, за Атлантикой, это Лабрадор, Хадсон-Бэй, Аляска. На Востоке — Скандинавия и дикие просторы Сибири. Там человек замерзает, на пять минут высунув нос наружу. А он здесь гуляет, словно турист, по берегу с собакой, и холод не слишком им докучает.
Да, Гольфстрим действительно великолепное изобретение природы. Быстрым шагом Сэм прошел вдоль кромки воды и затем повернул прочь от берега. Поднявшись на дюны, он пересек трек, две площадки для гольфа, поднялся по склону холма и пошел по извилистой тропинке между густыми зарослями дрока. Добравшись до вершины, он уже совсем согрелся. Горацио, тяжело дыша, следовал за ним по пятам. Сэм подошел к ограде и сел на ступеньки. Небо между тем стало серым и звезда погасла. Он прислонился к ограде, выбрав защищенное от ветра положение за разросшимся кустом дрока, и повернулся лицом к морю. Перед ним простирался изгиб залива, тянущийся ко все еще мигающему маяку, а дальше — длинная линия горизонта. За маяком, в юго-восточной стороне, небо порозовело, но свет еще смешивался с туманом. Хороший вид отсюда. Сэм взглянул на часы. Восемь сорок. Он сидел на деревянной ступеньке и ждал.
Горацио прислонился к его колену. Он снял перчатку, положил ладонь на собачью голову и погладил мягкую, шелковистую шерсть и замшевые уши. Весь мир, эта пустынная вселенная, принадлежал сейчас только им двоим. С небольшого возвышения мир казался бескрайним, новорожденным, невинным, словно на второй день Творения.
Он вспомнил почему-то тот день в Лондоне, когда он шел в сырых сумерках по Кингз-роуд и думал, что во всем мире нет человека, который ждал бы от него рождественского подарка. Поэтому и приехал в Криган с пустыми руками. Однако теперь нужно подумать, что в рождественское утро подарить новым знакомым. Их было четверо, а может быть, и пятеро, если считать таинственную миссис Снид, с которой он еще не успел познакомиться. Оскар, Элфрида, Люси, Кэрри.
Кэрри.
Он потерял Дебору, запер квартиру в Нью-Йорке, вернулся в Лондон, нашел новую работу и меньше всего думал о том, что в его жизнь может вторгнуться другая женщина. Новый роман и всплеск эмоций сейчас нужны ему не больше, чем дырка в голове. Но его ждала Кэрри. Она была последним звеном в потрясающей цепи совпадений, и у Сэма возникло ощущение, будто он безвольная пешка в чьей-то чужой игре. В снегопад он подошел к двери дома и нажал на копку звонка. И это Кэрри открыла ему дверь.
Кэрри с ее шапочкой гладко причесанных каштановых волос, темными выразительными глазами, хрупкостью, длинной шеей. Бровями вразлет и очаровательной родинкой у рта. Глубоким, бархатным голосом, в котором все время звучит смешинка, так что никогда не знаешь, поддразнивает она тебя или говорит серьезно. Запястья у нее узкие, пальцы длинные, ловкие, ногти без маникюра, а на правой руке кольцо с сапфирами и бриллиантами, и кажется, что какой-то безумец просто навязал ей это кольцо в сумасшедшей надежде жениться. А может быть, его оставила в наследство какая-нибудь обожавшая ее пожилая родственница.
Кэрри — сама естественность, в ней нет и следа фальши, искусственности. Если ей нечего сказать, она молчит. Если говорит, то откровенно, но взвешенно, умно. Она, по-видимому, не находит смысла в досужей болтовне, но всегда внимательно слушает. Ее отношения с Элфридой и Люси полны заботы и нежности. По отношению к девочке Кэрри покровительственна, однако давления не оказывает. Люси приходит и уходит когда и куда захочет, но ее всегда встречают приветливо, обнимают, внимательно слушают. Смеются вместе с ней.
Но Сэм не представлял, что Кэрри думает о нем. Она держалась непринужденно и всегда владела ситуацией, и в то же время была сдержанна, если не сказать замкнута. Во время их совместной поездки в Кингсферри, в местный супермаркет, Сэм надеялся, что сумеет пробить брешь в этой броне, но как только разговор заходил о самой Кэрри и ее личной жизни, она прекращала его или переводила на другую тему. Когда Сэм не без труда отыскал магазин мужского белья и одежды, он рассчитывал, что она зайдет туда вместе с ним, начнет давать советы, возможно, пошутит над его выбором того, что продавец называл «предметами интимного гардероба», или даже будет настаивать на приобретении какого-нибудь яркого галстука. Но Кэрри не сделала ничего подобного. Вместо этого она перешла улицу и направилась в хозяйственный магазин, чтобы купить Элфриде новую форму для выпечки и миску для замешивания пудинга. Так что Сэму пришлось в одиночестве покупать свой «интимный гардероб», а когда он подошел к машине, она уже сидела внутри и читала «Таймс», не слишком-то интересуясь его покупками.
Любопытно, думал Сэм, бывала ли она уже замужем. Он знал, что у него никогда не хватит духу задать ей прямой вопрос. В конце концов, его это не касается. В первый вечер, когда они сидели и ждали возвращения Оскара и Элфриды из гостей, она рассказала немного о себе — ничего особенного, никаких подробностей. После того разговора у Сэма осталось впечатление, будто между ними — запертая дверь, и ничто не сможет убедить Кэрри приоткрыть ее.
Относительно Люси она была более откровенна.
Рассказывала она и о своем отце, ее голос звучал тепло, а прекрасные глаза сияли. Она воодушевилась и поведала немало. Отца звали Джеффри. Он жил в Корнуолле со своей второй женой, которая была значительно моложе его.
