— Очень жаль, Нинусенька, что ты не желаешь меня понять. — Папа вздыхает и уходит в соседнюю комнату — печатать.
Я смотрю в окошко — воздух над печкой дрожит и переливается. Горячий воздух… Фата-моргана… Но почему же я раньше этого не замечала? Ведь Ольга Николаевна каждый день что-нибудь варит…
— Не стой тут, как истукан! — Мама толкает меня в бок. — Иди мой посуду. И не забудь принести воды. Я вчера сунулась вскипятить чаю — ни капли воды. За всем нужно следить, обо всем нужно напоминать. Все великие умники, а как ведро воды принести, так некому!
Я подхожу к окну. Снаружи чуть светает. Туман. Сада совсем не видно, только три дерева проступают смутно сквозь белое облако.
— Му-у!..
Это Дочка. Субботка мычит иначе.
Тетя Поля спешит в сарай, гремит подойником. Альма проснулась, заворочалась, зазвенела цепью. Наверно, ей холодно там, в этом сером тумане…
— Му-у!..
— Сейчас я, сейчас, — успокаивает тетя Поля.
Скрипит дверь сарая, железный крючок ударяется о дерево.
— Что такое? Что такое? В чем дело? — Мама открывает глаза. — Ты чего вскочила? Сбесилась? Ночь на дворе!
Я отхожу потихоньку от окна и забираюсь обратно в постель.
— Боже мой! — стонет мама. — Ну, что за мука? Все выдумки, выдумки… Лишь бы разбить сон больному человеку… Ни капли совести, никакого понимания!..
У ворот стоит грузовик. Шофер с еще одним дяденькой выносят наши вещи. Уже почти все вынесли. Мой топчан остается у Авровых.
— Нет, ну куда его тащить, такую гаргару? — рассуждает мама. — И потом, он так скрипит, проклятый! Вечно полночи из-за него не сплю. В конце концов, можно заказать для Светланы раскладушку.
— Как хотите, Нина Владимировна, как хотите… — Ольга Николаевна считает по своей тетради, сколько мы должны ей за молоко и за ягоды. — Хотите оставлять, оставляйте, дело ваше. Поля на нем спать станет.
— И потом, кто знает? Может, на следующий год опять приедем… — Мама вздыхает, достает деньги из сумки и расплачивается.
— Конечно, приедете — о чем разговор!.. Рады будем. Вы к нам привыкли, мы к вам. Подождите, я вам цветов нарву.
— Ах нет, зачем? — отказывается мама. — Не нужно… Какие теперь цветы? Одни астры… Я их терпеть не могу. Осень эту мерзкую ненавижу — холода, дожди, грязь! — и цветы осенние ненавижу…
— Я вам золотых шаров дам! Они как солнышко светятся.
— Не нужно, Ольга Николаевна, спасибо, ей-богу, ни к чему.
— Нинусенька, пора двигаться, — говорит папа.
— Подожди, а варенье поставили? Лишь бы не разбилось… Дай я сама взгляну.
— А мой велосипед? — вспоминаю я. — Где мой велосипед?
— Велосипед остается здесь, — объявляет мама.
— Почему?..
— Потому что вообще незачем было его покупать. Выброшенные деньги. Ставить некуда, кататься негде. Безумие — в одну комнату пихать еще и велосипед!
— Можно повесить в прихожей на стенку, — замечает папа.
— Не говори ерунды, соседи никогда в жизни не согласятся. И кому, спрашивается, станет легче, если он будет висеть в прихожей на стенке? Ты, надеюсь, не намерен допускать, чтобы она каталась по Москве на велосипеде?
— Не вижу в этом ничего дурного. Во дворе вполне можно кататься.
— Да, и таскать его на шестой этаж!
— Я сама буду таскать, — обещаю я. — Мама, ну пожалуйста!..
— В конце концов, Нинусенька, у нас есть лифт.
— В лифте запрещено возить велосипеды, пора бы уже знать. И вообще, все, не желаю больше разговаривать на эту тему! Бред какой-то… Сам прекрасно понимает, что это абсолютно невозможно, но лишь бы перечить: если я говорю так, он обязательно должен сказать наоборот!
Абсолютно невозможно… Нет, она ни за что не согласится…
— Извини, но я тебя не понимаю, — не уступает папа, — ты предпочитаешь, чтобы на нем каталась хозяйская дочка и привела его в полную негодность?
— С какой стати она будет кататься на нашем велосипеде, когда у нее есть свой? И вообще, говори, пожалуйста, потише! Люди оказали любезность, согласились держать у себя чужую вещь, а ты немедленно подозреваешь их в непорядочности.
— Не подозреваю, Нинусенька, а абсолютно убежден, что его здесь сломают.
— Сломают, и черт с ним! Все, надоело! Надо было о чем-то думать, прежде чем швырять псу под хвост такие деньги! О боже… Мне сейчас дурно станет… Чем говорить глупости, возьми вот лучше сумку. Пошли. Да, а где Ольга Николаевна? Надо же попрощаться… Ольга Николаевна! Прощайте, дорогая… Будьте здоровы, всего вам доброго, всех благ, как говорится… Кто знает, увидимся ли еще…
— Что вы, Нина Владимировна? О чем разговор? Конечно, увидимся! Зима мигом пролетит.
— Не знаю… Не знаю… — Мама начинает тихонечко всхлипывать, вытирает глаза платочком. — Может, и не доживу до весны… Такое тяжелое чувство…
— Господь с вами! — пугается Ольга Николаевна. — Что это у вас за мысли?
— Не знаю… На душе так скверно…
— Нинусенька, может, ты уже сядешь наконец? — вздыхает папа.
— Да, ничего не поделаешь, надо ехать… — Мама пытается забраться в кабину и не может — не дотягивается ногой до подножки. — Павел, ну иди же подсади меня! В самом деле, стоишь, как истукан… А где Светлана? Боже мой! Нет, как вам это нравится?! Опять уцепилась за эту гадость, за эту паршивую собаку! Иди немедленно мой руки! Немедленно мой руки!.. Сколько можно повторять: на ней миллионы глистов! Вообще зараза всякая… Нет, просто сил не хватает… Все как об стенку горох!.. Теперь извольте ждать ее…
Я крепко-крепко обнимаю Альму, прижимаю к себе ее голову.
— До свиданья, Альма… Я приеду к тебе… Обязательно.
— Да что же это такое? — возмущается мама. — Ей говоришь, а она даже внимания не обращает!
— До свиданья, хорошая моя собака, — шепчу я.
Альма виляет хвостом, тянется ко мне, не хочет, чтобы я уходила.
— Как поедем? — спрашивает шофер. — Вокруг или через лес?
— Вокруг, — говорит папа.
— Через лес-то ближе будет…
— Я, по-моему, ясно сказал: мы поедем вокруг! — злится папа.
— Как пожелаете. — Шофер пожимает плечами.
Мы с папой залазим в кузов, грузовик трогается и постепенно набирает скорость. Ветер захлестывает с боков. Пахнет сеном и еще чем-то сладким, нежным.
— Не расстраивайся, маленький, — говорит папа. — Мы что-нибудь придумаем с твоим велосипедом.
Я не расстраиваюсь. Мне только жалко Альму. Альму мне жалко даже больше, чем велосипед. Она так смотрела, так скулила… Ей будет плохо без меня.
Мы заходим в подъезд. Тетя Дуся сидит за своим столиком и что-то вышивает. Лифт ухает, когда мама вызывает его, дергается и ползет вниз. Петля черных кабелей опускается, раскручивается…
— Все, пролетело лето… — вздыхает мама. — Будто и не бывало…
— Чего ж ему не пролететь? — откликается тетя Дуся. — Лето — не зима, на печи не залежится. Говорят, нынешний год полегчает с хлебом, урожай, говорят, нынче хороший сняли.
— Что ж, дай-то бог…
Мы едем, едем вверх. Я совсем забыла, как это — ездить на лифте.
Какая огромная квартира… И как будто не наша… Какая-то не такая, как раньше.
— Что такое? Дверь нараспашку, никого нет… — Мама заглядывает в кухню. — А, ты тут!..
Бабушка сидит посреди кухни на табурете и громко всхлипывает.
— Новое дело! — говорит мама. — Что случилось? Объясни наконец!
— На… На… — пытается бабушка сказать и не может. — Надя умерла!..
— Какая Надя? Не понимаю, о чем ты…
— На… Се… Сес-тра моя!..
— Тетя Надя?.. Как это может быть? Ты что-то путаешь, верно.
— Нет, она ничего не путает, — вмешивается Наина Ивановна. — Вот, телеграмма вам.
— Телеграмма… — Мама берет телеграмму, отходит с ней к балконной двери, где посветлее. — Боже мой… Не могу поверить… Так вдруг!.. Нет, это с ума можно сойти!
Бабушка раскачивается и воет в голос:
— О-о-о! О-о!.. О-о!..
Я хочу подойти к ней, но она даже не смотрит на меня. Роняет голову на грудь, смолкает на минуту, а потом начинает сначала:
— О-о-о!.. О-о!..
— Как же это? Боже мой… Ей ведь и шестидесяти не было! — ужасается мама. — Ну да, на одиннадцать лет младше мамы… Боже, какой удар!.. Какой страшный удар… Что, отчего?.. Может, Таля хоть что-нибудь знает? Позвонить ему… Павел! Ах да, он же там с вещами… Надо бы пойти проверить… Чего доброго, забудут что-нибудь в машине. Не знаю, не могу двинуться с места… Просто как обухом по голове… Как раз собиралась написать им. А где же Луцкие? Еще не вернулись? Все еще на даче?
Наина Ивановна хмыкает и ничего не отвечает.
— Ладно, не сиди здесь, иди в комнату. — Мама подхватывает бабушку под руку и пытается приподнять с табуретки.
Бабушка привстает, но тут же плюхается обратно:
