Центральной в книге вроде бы предполагалась колымская часть — своего рода путеводитель по знаменитым рассказам; ведь именно там принял Варлам свою схиму. Она публиковалась в 1993 году в «Знамени», и жестокая шаламовская правда почти не выветрилась из памяти: «Писатель не должен хорошо знать материал, ибо материал раздавит его».
В воспоминаниях о литераторах проявляется свойственная Шаламову категоричность в оценке их творчества и личного облика. Особенно отвратительным предстает поэт Павел Васильев: «Жестокость! — вот какой след мог оставить на земле Васильев-человек». Васильев хуже «дельца» Солженицына.
Впервые напечатана «Москва 20-х годов» — воспоминания о любимом времени Шаламова — времени юности мятежной. Картинки живой, но вместе с тем уже неуютной Москвы так и встают перед глазами. Иверская и обжорка Охотного ряда, Ленинская-Румянцевская с поэмой Маяковского об Ильиче в спецхране, бутерброды с кетовой икрой и свеклой в консерваторской столовой. Не верится только, что в те годы шла «огромная проигранная битва за действительное обновление жизни». По-моему, она к тому времени уже была проиграна.
Но иного мнения придерживался сам Шаламов, идеализировавший даже чекистов-дзержинцев. Потому и пытался написать сочувственный роман о хозяине Колымы — Берзине, в представлении писателя — честном человеке. В 1929-м судьба свела их в Березниках. Тогда Берзин почти дружески звал Варлама Шаламова на Колыму, и судьба заставила Варлама принять это страшное приглашение…
Иван Солоневич. Две силы. Борьба за ядерное владычество над миром. Роман из советской действительности. М., «Москва», 2002, 646 стр. («Наследие Русского Зарубежья»).
Об Иване Лукьяновиче Солоневиче широкий круг отечественных читателей впервые узнал из «Архипелага ГУЛАГ», но еще долго его имя продолжало оставаться в тени. В 1991 году в журнале «Дон» были опубликованы отрывки из «России в концлагере» и вышла большая статья Дьякова в журнале «Наш современник». После чего за Солоневичем закрепился неоднократно слышанный мной странный эпитет — «апологет русского фашизма».
Стараниями Михаила Смолина, кандидата исторических наук, составителя серии «Пути русского имперского сознания», выпускаемой редакцией журнала «Москва», вышло уже четыре книги Ивана Солоневича[41]. Лучшая из них — «Россия в концлагере», уникальный роман на автобиографическом материале, достойный миллионного тиража.
Сын будущего редактора столыпинской газеты «Северо-Западная жизнь»; известный спортсмен, занявший второе место в России по гиревому спорту и побеждавший «на руках» самого Ивана Поддубного; руководитель спортивного студенчества при атамане Дутове во времена корниловского мятежа; секретный агент белогвардейцев; узник Одесской ЧК; видный профсоюзный работник — вот неполный «послужной список» Солоневича до того момента, когда он (вместе с сыном Юрием и братом Борисом) попал в советский лагерь. После побега оттуда начинается вынужденное путешествие Солоневича по странам и континентам: Финляндия — Германия — Болгария — Германия — Аргентина — Уругвай; написание книг, каждая из которых направлена на борьбу с главным врагом — коммунизмом.
«Две силы» — политический и авантюрный роман, публикация которого началась в до сих пор существующей в Аргентине русской эмигрантской газете «Наша страна». По признанию самого Ивана Солоневича, в литературном отношении роман уступает «России в концлагере». Это действительно так — уступает, но невольно вспоминаешь лукавые слова писателя о том, что он «был слишком косноязычен» даже для школы прапорщиков. Роман читается как настоящий национальный бестселлер. Обидно только, что дописан он был, после смерти писателя, братом Борисом — контраст виден невооруженным глазом.
«Две силы» — это, с одной стороны, нарочито ироничное повествование, подчас напоминающее Зощенко и Ильфа-Петрова, с математически выверенным детективным сюжетом, при поверхностном прочтении почти фарсовое, что подтверждают, например, говорящие фамилии. Но налет фарса настолько тонок, что не мешает относиться к повествованию всерьез. При том, что Иван Солоневич всегда говорил, что добро и зло кристаллизуются в борьбе, положительные (условно) герои романа изображены отнюдь не однопланово и схематично; а отрицательные — это прежде всего серьезные противники: «Глупых людей в этом учреждении не было вообще, либо были только на самых низах…» Читая роман Солоневича, отчего-то вспоминаешь Владимира Войновича — он отдыхает.
С другой стороны, «Две силы» — это очередное изложение политической доктрины писателя, сторонника монархического строя, убежденного, что «сквозь февральскую дыру хлынуло что-то поистине сатанинское — бессмысленное, бесчеловеческое, безбожное» и наступили антихристовы времена. (Хочется с этим согласиться.)
В. С. Жуковский. Лубянская империя НКВД. 1937–1939. М., «Вече», 2001, 352 стр.
Сыновья, наверное, должны защищать своих отцов, пусть те и не всегда бывают правы. Андрей Маленков и Серго Берия уже выпустили книги, оправдывающие поступки Георгия Максимилиановича и Лаврентия Павловича. О репрессированных отцах-большевиках с уважением вспоминали Алкснис, Антонов-Овсеенко, Икрамов, Примаков, Трифонов, Якир и проч.
Настал черед Владимира Семеновича Жуковского — сына (от первого брака) Семена Борисовича Жуковского — расстрелянного в 40-м заместителя одиозного Николая Ежова. Семен Жуковский отвечал в НКВД за хозяйственную деятельность; именно Ежов (человек «доброй души и чистой совести», по определению другого Николая Ивановича — Бухарина) взял его на работу в органы.
Беспорядочная работа НКВД тех лет сводилась к поиску новых и новых контрреволюционных центров, не существующих в действительности. Огромный аппарат органов, занимавший видное место в системе государственной власти (одна шестая часть депутатов Верховного Совета была чекистами), захлебывался в бесконечности заговоров. Революции с самого начала методично пожирают своих детей: автор напоминает о расправах над красными командирами Мироновым и Думенко, о самоубийстве в ожидании ареста Ковтюха, прототипа Кожуха из «Железного потока» (Серафимович впоследствии попытается защитить от расправы своего хорошего знакомого — Жуковского); но массовые чистки конца 30-х трудно расценить иначе, как целенаправленное уничтожение правящего класса, проходящее под восторженное одобрение трудящихся. Автор напоминает о том, о чем вспоминают редко: о карикатуре Бориса Ефимова «Ежовые рукавицы», о страшной статье Чкалова против театра Мейерхольда и проч.
Анализируя ход расследования по делу отца, Жуковский-младший опирается на документы спецхрана КГБ, потому отпадают сомнения в достоверности проведенной автором работы. Среди тех, кто допрашивал Жуковского, были и первые лица НКВД — Берия, Меркулов, Эсаулов, Шварцман. В виновность Жуковского не верил никто. В документах фигурируют в качестве главных шпионов лица, не существующие в реальности, такие, как, например, немец Артнау — «потомок достославного поручика Киже», по замечанию автора книги. Не остается сомнений в том, что обвинения ежовских чекистов в шпионской деятельности сфабрикованы от и до. Не случайно подавляющее большинство фигурантов на суде отказались от показаний, выбитых на следствии. Жестокий и несгибаемый Ефим Евдокимов в последнем слове обвиняемого сказал: «Я скоро умру, но я хочу сказать суду, что и при новом руководстве аппарат НКВД работает так же, как работал и при ЕЖОВЕ, а отсюда получаются к.р. организации, которой сделался я и другие». Евдокимов был расстрелян, а его жену и двадцатилетнего сына уничтожили за десять дней до того. Восемь лет «за недоносительство» отсидела и жена Жуковского Елена.
«Пускай виновны Постышев с Тухачевским, но ведь они и наказаны жестоко. Пытаны, ошельмованы, расстреляны, страшна участь их родных и близких», — пишет автор книги, в полной мере относя эти слова и к своему отцу — Семену Жуковскому.
Улла Риутта, Йоханес Тоги. Осужденный по 58-й статье. История человека, прошедшего уральские лагеря. Перевод с финского. СПб., «Библия для всех», 2001, 271 стр.
Автор и герой книги Йоханес (Иван Адамович) Тоги[42] — ингерманландский финн, чье детство прошло в местах, где мирно перемежались русские и финские поселения. Юный Тоги жил словно на ожившей лубочной картинке и воспитывался в традициях евангельских христиан-баптистов. В те годы граница с Финляндией была прозрачной, и семьи свободно навещали родственников, живущих за кордоном; к середине 30-х дружному семейству Солоневичей пришлось проявить феноменальную смелость и выдержку, чтобы ее преодолеть; позже — столбы, колючка, взрыхленная зона и не знавшие иных времен молодые пограничники с недобрыми псами на поводках.
