— Как же нам быть, Монти? — повторила Каро.
— Боюсь, все зависит от Роджера. Придется ему рассчитывать только на себя, — мягко, с продуманными интонациями ответил Кейв.
Все стало ясно. Несколько лет я терялся в догадках относительно истинного отношения Кейва к Роджеру. Кейв не одобрял детали отдельных проектов Роджера, однако оставался на его стороне. Он-то знал, зачем эта мелочность, зачем поводы для разногласий. Политики склонны себя переоценивать; не таков Кейв. Он не простил Роджеру «приспособленчества» в Суэцком вопросе. Но главное: Роджер — соперник. Через десять лет с ним придется бороться за первое место. А если теперь применить выжидательную тактику, претендент на это место будет всего один.
Впрочем, возможно, дело не только в карьере. Пусть Кейву удается скрывать данный факт от окружающих — перед самим собой он честен. Его давно терзала зависть к Роджеру; сейчас он позволил этой зависти — толстого рогоносца к счастливому мужу и отцу — прорваться. Кейву мешают шоры, обычно носимые людьми робкими, обделенными плотской любовью; в симпатичном, располагающем Роджере сконцентрировались все черты соперников Кейва — бывших, настоящих, будущих и потенциальных. По контрасту с Роджером Кейв чувствует себя жалким — и потому решил быть безжалостным. Его «Боюсь, все зависит от Роджера» отдавало вкрадчивостью Потрошителя.
Каро сочла дальнейшую настойчивость бесполезной. Да и гости как-то вдруг решили расходиться, хотя едва пробило половину двенадцатого. Роджер, даже стоя в дверях, сохранял лицо. Вероятно, заподозрил — теперь он считал себя вправе подозревать любые пакости, — что именно Кейв спровоцировал атаку. Однако упреки, гнев или презрение отныне стали для Роджера непозволительной роскошью. Кейв ничем не выдаст неприязни. Будет вести себя как дружелюбный коллега. В очередной раз Роджер поздравил его с триумфом. При этом Коллингвуд похлопал Роджера по плечу.
Гости садились в такси. Мы с Маргарет тоже поднялись с дивана, пора было домой. Теперь, когда остались только свои, Роджер взглянул на жену и с неприкрытой горечью заметил:
— Хуже и быть не могло, как ты думаешь?
— Пожалуй, — не рисуясь, тоже с горечью ответила Каро.
Секундой позже на лестнице послышались торопливые нетвердые шаги. В гостиную буквально ворвался Сэммикинс. На нем был смокинг (никто из сегодняшних гостей, кстати, смокинга не надел), в петлице торчала гвоздика. Сэммикинс явно выпил, и выпил много — глаза глядели зло и весело.
— Ты опоздал, — констатировала Каро.
— Не бойся, я ненадолго, — гаркнул Сэммикинс. — Дай выпить.
— По-моему, тебе достаточно.
— Откуда ты знаешь, сколько и чего мне достаточно? — Сэммикинс говорил как человек, удовлетворивший не только свою жажду, но и свою похоть. Засмеялся, будто наивности Каро, и заявил: — А подать сюда моего зятя!
— Вот он я. — Роджер, было обмякший на диване, выпрямился.
— Тьфу, а я и не заметил! — И Сэммикинс снова потребовал выпить. На сей раз Каро налила ему виски и велела сесть.
— Вот уж нет, садиться не буду! — Сэммикинс залпом осушил бокал, сверху вниз уставился на Роджера и по минутном размышлении почти взвизгнул: — Даже не рассчитывай!
— Ты о чем?
— На будущей неделе я выступлю против тебя. Ты мне отвратителен.
На секунду мне показалось, да и Маргарет тоже, что Сэммикинс обвиняет Роджера в супружеской измене. Но нет, он не мог об этом знать. А если бы каким-то чудом и узнал, не сильно бы огорчился — ибо не привык огорчаться, а привык к почти материнской заботе старшей сестры.
Каро резко встала, схватила его за локоть и с жаром воскликнула:
— Нет, только не сейчас! Нельзя сейчас от Роджера отступаться!
Сэммикинс стряхнул ее руку и закричал:
— И воздерживаться не стану! Пускай слабаки воздерживаются! А я против голос подам!
Роджер не взглянул на него, только пальцами, по обыкновению, прищелкнул.
Выдержал паузу и ровным, усталым, почти раздумчивым тоном произнес:
— Не самое подходящее время для предательства.
У Сэммикинса лицо вытянулось. Он понизил голос:
— Ну извини.
В следующую секунду Сэммикинс уже снова сверкал глазами:
— Предательство? Выбирай выражения!
— По-моему, это именно так называется, — спокойно сказал Роджер.
— На себя бы лучше посмотрел. Ты-то, ты-то сам кого предаешь?
— Готов выслушать твою версию.
— Верю, ты не умышленно. Но подумай: куда ты страну ведешь, будь она неладна? Конечно, у тебя свои соображения; у всех свои соображения. Большие мальчики нас в игру не принимают и принимать не собираются. Ничего не поделаешь. Только надо, чтоб и мы могли хоть кого-нибудь взорвать. В крайнем случае — самих себя. Не то нас шантажом будут изводить по каждому поводу. Мы остатки достоинства потеряем.
Роджер медленно поднял голову, однако молчал.
Сэммикинс продолжал разоряться:
— Ты не прав, вот что я тебе скажу! Не прав. Простых вещей не понимаешь. Война — это всегда просто. А ты перемудрил. У тебя должна быть одна забота — чтоб твоя страна прилично смотрелась на мировой арене. Жаль, не нашлось вовремя человека вроде меня, который мудрить не стал бы. Я бы тебя одернул, сказал бы: разуй глаза, ты что делаешь? Ты перемудрил, а надо было следить, чтобы об Англию ноги вытирать не начали.
— А ты, значит, один на всю Англию патриот? — хрипло, с расстановкой произнес Роджер. Этот день дался ему нелегко, Сэммикинс стал последней каплей. Не из-за отступничества как такового — оно практически не меняло общей картины. Сэммикинс — сумасброд, в парламенте считается человеком безответственным, плейбоем от политики. Его голос против собственного зятя потянул бы максимум на абзац в «Светской хронике». Роджера добило не решение союзника переметнуться, а предательство родного человека, который до сих пор активно пользовался его почти отеческой привязанностью. Да, предательство родного человека — и объяснение этого предательства, пьяное, неуклюжее. Роджер с самого начала терзался сожалениями, даже чувством вины — как всякий, кто принужден делать выбор и не может аргументировать этот выбор одной только своей уверенностью, что так — лучше. Роджер, не смирившийся с определением «былое» по отношению к величию своей страны, мечтал о временах, когда понятия «мощь» и «безопасность» больше не будут взаимоисключающими, чем автоматически исключится вероятность неправильного выбора. Да, именно этими старомодными понятиями — мощь и безопасность — Роджер всегда оперировал. И жалел, что опоздал родиться, что прошли времена, когда здравый смысл не толкал на решения, претящие патриоту.
— Всего-то и нужно: не пускать кого попало к кнопке да помнить прописные истины, — бушевал Сэммикинс.
Роджер поднялся, на потолке качнулась огромная сутулая тень.
— А больше, значит, никто прописных истин не помнит?
— Они решают нашу судьбу, — храбрился Сэммикинс.
— Думаешь, до нашей судьбы больше никому дела нет?
— Наверно, есть.
Уверенности у Сэммикинса заметно поубавилось. Настал черед Роджеру повысить голос.
— Убирайся! — рявкнул он.
Роджер слишком долго сдерживался — мы успели поверить в его железные нервы. Выплеск ярости потряс, обескуражил; нет — напугал. Хриплый, натужный крик заполнил комнату. Роджер набычился и медленно, боком пошел на шурина.
Я вскочил с дивана. Я не знал, как предотвратить драку. Сэммикинс строен и ловок, но Роджер фунтов на пятьдесят тяжелее и силен как медведь. Он схватил Сэммикинса, встряхнул и бросил так, что тот распластался по стене и медленно сполз на пол, точно плащик, у которого вешалка оторвалась. Несколько секунд он сидел на корточках, мотая головой, и явно плохо соображал, где находится и что это за люди вокруг собрались. Затем одним пружинистым прыжком, выдавшим спортсмена, принял вертикальное положение и застыл прямо, почти не качаясь. Впечатление было, что он пытается сразить Роджера взглядом. Каро оказалась между мужем и братом, последнего схватила за руку.
— Ради всего святого, уходи.
— Ты хочешь, чтоб я ушел? — оскорбленным тоном уточнил Сэммикинс.
— Ты должен уйти.
Сэммикинс вздернул подбородок и направился к двери. Уже в проеме обернулся и начал было:
— Каро, нам надо будет увидеться…
— Вон из моего дома! — взревел Роджер. — Вон, я сказал!
Каро брату не ответила. Приблизилась к Роджеру, и они вместе, единым семейным фронтом, стали слушать нетвердые шаги вниз по лестнице.
Глава 6
Столкновение в коридоре
На следующий день я заглянул к Роджеру в кабинет. Роджер сидел за столом и делал вид, что любые рассказы о его давешней вспышке суть досужие домыслы. Холодно, почти сварливо он потребовал устного обзора прессы — снова не мог заставить себя взять в руки газету.
