– Скажите, – это был ее первый вопрос за все время разговора. – А Федор? – Маша с нескрываемой надеждой посмотрела на Костю. – Каким он стал?
– Ну, Федор у нас… – с воодушевлением начал Эдичка.
– Занимайся своим делом! – резко оборвал его Краснов и перевел взгляд на Машу. – Извини, просто знаешь, что я подумал, это ведь для него сюрприз, пусть и для тебя это тоже будет сюрпризом, – ему с трудом давались слова, и если бы это было в его человеческих силах, он ни в коем случае не причинил бы боль этой женщине. Но душа просила мести, и это было сильнее его. – Давай, ты сама поедешь в Москву и все у него спросишь.
– В Москву, – Маша грустно улыбнулась. – Ты забыл, что для России я персона нон-грата?
– Я не гарантирую, но обещаю тебе приложить все усилия для того, чтобы тебе разрешили въезд.
– Правда? – от этих слов, пропитанных надеждой, у Кости заныло сердце. «Скотина, – отругал он себя, но тут же, спохватившись, взял себя в руки. – Ты должен!»
Они распрощались как старые друзья. Мужчины покидали дом с тяжелым сердцем, Маша оставалась с надеждой.
Из гостиницы Краснов сразу же позвонил главному редактору.
– Сергей Петрович, – Костя вкратце обрисовал ситуацию. – Вы понимаете, что это будет!
– Попробую, – шеф был немногословен, из чего следовало, что он не в духе.
– А тебе не жалко эту девушку? – с нескрываемой досадой и презрением поинтересовался Эдик. – Ведь это же подло – не предупредить, что он женат, что у него дети.
– Заткнись! – злобно прорычал Краснов.
Сам себя он считал неплохим человеком, просто рано во всем разочаровался. Это пришло еще из детства. Его мать подмяла Костю под себя, как прессовочная машина, не позволяя принимать самостоятельных решений, и вдобавок воспитала в нем огромный комплекс вины за то, что ее молодой человек, биологический отец Кости, бросил ее на шестом месяце беременности, когда избавиться от нежелательного младенца было уже поздно.
Он всегда это знал, и то, что его мать вытравливала его, но опять же безуспешно, и этим его вина только усугублялась. Мать не переставала внушать ему, что он ничтожество и негодяй, «жертва аборта», и у него никогда ничего не выйдет. Он сбежал в Москву, но мать, как всегда, оказалась права, у него ничего не получалось. Где-то там, в глубине своей несчастной души, он понимал, что ему необходимо доказать ей обратное, даже если ее уже нет в живых. И он старался, как мог, наказывая своих врагов, помешавших ему стать в жизни тем, кем он мог бы стать.
Встреча выпускников 1984 года была радостной, но немного сумбурной. После стольких лет разлуки одноклассники не сразу находили нужные слова, но вскоре поток эмоций и воспоминаний захлестнул их с головой. Гримеры растерянно бегали между взрослыми людьми, которые то и дело выкрикивали обрывки старых имен, смешных прозвищ, не переставая при этом колотить друг друга по спине, весело подпрыгивать и крепко обниматься. После таких объятий гримерам приходилось начинать все заново. Помощник режиссера тщетно пытался еще раз обсудить с участниками сценарий, его никто не слушал, взрослые, респектабельные мужчины и зрелые женщины превратились в бесшабашных подростков и в ближайшее время меняться не собирались.
Федор узнал всех.
Здоровый, неуклюжий, лысый, в очках – Юрка, он и в детстве был неуклюж.
– Отъелся! – Федор беззлобно хлопнул его по «пивному» брюшку.
– У индусов, между прочим, существует культ живота. Чем больше живот, тем значительнее человек, – он так же, как и в юности, всегда и всему находил оправдания.
Лерка – такая же красивая, с томными глазами и призывным взглядом все еще молодых глаз.
– Рада тебя видеть, Федор, – они дружески обнялись.
В гримерке появился Краснов. Громко всех поприветствовав и выразив всем свою благодарность, он подошел к Федору и протянул руку.
– Это большая честь для меня, – сказал он, стараясь придать своему голосу максимум душевности. – Я большой поклонник вашего таланта!
– Благодарю, – профессионально улыбнулся Федор, вглядываясь в лицо ведущего и понимая, что он знает этого человека, но когда и при каких обстоятельствах они познакомились, спросить он не решился, а самостоятельно вспомнить так и не смог.
Они сидели на мягких диванах в небольшой студии, шестнадцать девочек и мальчиков, успешных и не очень, одиноких и замужних, бездетных и многодетных, таких похожих и таких разных, и, не обращая внимания на включенные камеры, весело и непринужденно предавались воспоминаниям.
– А нашу поездку в колхоз помните? – размахивая руками, спросил Валерка Смирнов, маленький, щупленький в детстве, он и сейчас чем-то походил на подростка, хотя занимал пост главного инженера.
– А как Федька клеем стул намазал?
– А помните, как Пашку в женском туалете закрыли?
– Помнишь, помнишь? – этому не было конца.
– Ребята! – Краснов с черной папкой в руках направлял беседу в нужное русло. – В нашей студии находится шестнадцать человек, а ведь вас было двадцать семь?
– Сашка Куленков в Лондоне, – подал голос Колька Крылов. – Я с ним встречался недавно.
– Иришка Турьянова в Сирии, мы перезваниваемся, – добавила Валя Крайлер. – Мишка Вольховский и Петров в Америке.
– Как мы все увидели, у вас действительно дружный класс, – перед ударом подсластил пилюлю ведущий. – Вы до сих пор друг друга помните и не теряете связь друг с другом. – Но вот что странно, – он с улыбкой гадюки посмотрел на Федора. – У вас в классе училась американка. Да, да! Уважаемые телезрители, я не оговорился, – он перевел взгляд на камеру. – В то далекое советское время пионеров и комсомольцев в обычной московской школе училась обыкновенная американская девочка.
Присутствующие замолчали.
«Ну, гад, ты у меня получишь!» – Крылов сжал кулаки.
«Господи, зачем?» – Лерка перевела взгляд на Федора.
«Да это же Костя! – Федор запоздало припомнил нехорошую сценку из студенческой жизни. – Ну что ж, будем держать удар».
Краснов наслаждался замешательством и, заметив, как побледнел Степанов, с еще большим воодушевлением продолжил свой монолог.
– А ведь у нашего любимого и, не побоюсь этого слова, великого актера Степанова с этой девочкой была большая, первая любовь. Вот так, дорогие мои телезрители, правда иногда невероятнее вымысла! – он победоносно улыбнулся. – Хотя чему удивляться, любовь пишет свою историю, не подлежащую логике, вопреки историческим фактам, наперекор политическому беспределу! – с пафосом трагического актера продолжал играть свою роль Краснов и, посмотрев на притихших гостей в студии, уверенно продолжал: – Я понимаю вас, вы немного в обиде на эту девочку, но мы приготовили вам небольшой сюрприз, который, как нам кажется, способен прояснить ситуацию.
У Федора помутнело в глазах. «Нет! Только не это!»
– Прошу всех, внимание, – загадочно попросил ведущий, в студии приглушили свет, и на большом экране появился Краснов на фоне статуи Свободы. – Уважаемые телезрители! Нас настолько заинтриговала эта загадочная история, что наша съемочная группа решила отправиться в Америку, и вот что нам удалось узнать.
Родители Маши Морозовой были не столько дипломатами, сколько вели противозаконные действия на территории СССР. В ночь с первого на второе апреля они были высланы из страны, напомню вам, что это было время холодной войны, поэтому Маша и не смогла попрощаться со своими одноклассниками. Родители девушки отказались от общения с нами, но нам все же удалось выяснить, что детское, на взгляд взрослых, увлечение Маши и Федора было серьезным, по крайней мере, для девушки. Она пыталась звонить, но ее не соединяли, она каждый день писала письма, но они возвращались назад, она обращалась в советское посольство, но ей ясно дали понять, что для России она – персона нон-грата. Девушка не сдавалась, но затем к ним в дом пришли работники спецслужб и объяснили, что ради блага прежде всего Федора она должна оставить свои попытки, тем более, что они тщетны! Потерявшая всякую надежду, Маша заболела, и то, что взрослым казалось детским увлечением, на самом деле оказалось большим, светлым чувством.
Расставание с любимым стало для нее смерти подобно, и это не пустые слова! – на экране появились Машины фотографии. – Непонятая, заклейменная позором предательства, для одноклассников она стала изгоем, родители тоже не желали ничего говорить, объясняя это тем, что им больно вспоминать свое прошлое. А может быть, все они просто чувствуют свою вину за то, что не хотели верить, что в нашем странном мире еще бродит Любовь, поруганная, перевернутая, заштампованная, и, отстаивая свое право на существование, она цепко выхватывает отдельных людей и губит, чтобы показать всем нам – я еще жива! – слова звучали чувственно и с надрывом.
