Собачка тут же испустила дух, или ушла на тот свет, если угодно.
— Не будет теперя покой мертвых нарушать, — раздался голос из-за стола.
Мужичок Пантелеймон посмотрел на лежащий на полу собачий труп и совсем озадачился.
— Самого Семена Петровича теперь нужно хряпнуть по башке, может, он, наоборот, оживет, — поучительно сказал он. Его чуть не прибили.
Собачонку так и оставили лежать на полу. И когда вроде бы стали налаживаться отношения и в разговорах обозначился даже некоторый лиризм, толстячок Леонтий поднял бунт.
— Убрать надо трупы, убрать! — завизжал он, чуть не взобравшись на стол. — Хватит с нас трупов! Достаточно для одной свадьбы, довольно, — его голос перешел прямо-таки на бабий визг. — Что ж мы тут веселимся, а они лежат… Не хочу, не хочу! Убрать в землю! Немедленно!
Пантелеймон чуть не крикнул, указывая на Леонтия:
— Вот кого надо в морду! Ишь ты, в землю! А может быть, они с нами хотят! Пировать!
Но многие поддержали Леонтия.
— Собачку можно оставить, она никому не вредит, а Семена Петровича давно пора куда-нибудь вынести, поди уж смердит, — промяукала одна молодая дама слева.
— Да не поди, а уж точно, — оборвали ее. — Сколько мы тут часов пьем и пьем, а он что ж, такой неприкосновенный?
— А кто выносить будет?! — закричал Антон с печи.
— По жребию, по жребию, — отвечали ему.
Девушка-двойник одиноко ходила в стороне.
— Бросаем жребий! — закричала экстрасенка.
— А куда ж выносить в темень, на Луну, что ли? — орали в углу.
Вдруг в дверь бешено застучали.
Все остолбенели и замолкли.
Остолбенение прервали два удара.
— Кто это? — тихо спросили.
— Лесник я, открывайте! — раздался уверенный голос за дверью, точно человек там расслышал этот полушепот.
Антон и прыткая старуха Анатольевна пошли открывать. Толстячок Леонтий упал под стол.
— Раз лесник, то откроем, — бодро сказал Антон.
Открыли.
На пороге стоял огромный, недоступного роста мужчина в тулупе, хотя на улице стояло лето. Беспорядочные волосы как бы обвивали его лицо.
— Милости просим, начальничек, — залебезила старушка Анатольевна, подпрыгивая вокруг. — У нас тут свадьба. Чичас поднесем вам стакан-другой водки, штрафной. Мы люди хлебосольные, чем богаты, тем и рады.
— А это кто? — вдруг сразу спросил вошедший, ткнув огромной ручищей в сторону мертвого Семена Петровича. — Этот кто?
— А это у нас жених, — заверещала Клеопатра Ивановна. — Только он приуныл.
Но старушка Анатольевна уже подносила леснику стакан водяры.
— Не пью, — угрюмо отстранил тот и пошел прямо к мертвецу. — Унылых я не люблю, — угрюмо сказал он. — Убрать!
Как ни странно, словно по команде, Антон и Николай перенесли тяжелое тело Семена Петровича на печь, словно ему там будет теплее.
Тишина воцарилась в этом избяном зале. Лесной человек давил всех одним своим присутствием, в глаза его, в которых зияла тьма, побаивались смотреть.
— А это кто? — взглянул он на Ирину.
— Невеста она у нас, — оживился Пантелеймон.
Ирина притихла.
— Собачку-то кто прибил? — равнодушно спросил лесной.
— Попрыгун он был. Все на мертвецов прыгал! — завизжала от страха старушка Анатольевна.
— Пущай бы и прыгал, — строго ответил незнакомец.
Его уже все прозвали между собой лесным, не лесником, а именно лесным. Правда, Пантелеймон осторожно тявкнул:
— Фамилия-то как ваша, имя, отчество?
Но его устыдили: у таких, мол, не спрашивают.
— Ну, ежели он начальство, тогда конечно, — бормотнул Пантелеймон и выпил.
Потихоньку обстановка разрядилась. Только Клеопатрушка периодически взвизгивала:
— Я жить, жить хочу! Очень хочу!
Толстяк Леонтий глядел на нее влюбленными глазами.
А невеста плакала.
Вдруг, среди опять возникшей мертвой тишины, незнакомец, посмотрев на пол, сурово проговорил:
— Ирина, давай я на тебе женюсь. Будем в лесу или где-нибудь
еще жить. У меня семь жен было, и все померли. Выходи за меня, далеко-далеко пойдем. Я тебя уму-разуму научу.
Все ошалели.
А Ирина, заплаканно взглянув на гостей, внезапно закричала:
— Согласная! Согласная! Хочу замуж!
— Иринушка, ты што? — ахнул Антон. — Ты погляди, как он страшен!
Антон сам испугался своих слов. Но все и так видели, что незнакомец — страшен. Страшен не только своей формой и ростом, но и взглядом — темным, пригвождающим, а еще более страшен — духом.
Но на замечание Антона незнакомец, оглядев всех и покачав головой, ответил спокойно:
— Ох, ребята, ребята. И девочки. Страшных вы еще не видали. Жалею я вас. Да разве я страшен? На том свете вы, что ли, не бывали? Жути не видели? Дурачье, дурачье. Разве я жуток?
И лесной даже захохотал, указывая на себя:
— Ирок, разве я страшен? Ирина Васильевна покраснела.
— Да они хотят моему счастью поперек стать! Да вы милый, пригожий!! — и она даже слегка потрепала незнакомца по щеке, при этом у того во рту обнажился большой зуб, скорее похожий на клык. Но глаза чуть-чуть помягчели в выражении.
— Ты что, Ирка! — взвизгнула Клеопатра. — Жениха своего забыла? Он еще, может быть, живой!
— Какой же он живой? Он весь раковый! — чуть не завыла Ирина, плеснув в Клеопатру водкой из рюмки. — Что же мне прикажешь, за мертвеца выходить?!! В гробу медовый месяц справлять?!! Да?!! — Она зарыдала. Потом очнулась, всхлипывая. — Никто не хочет понять нашей горькой женской доли, нашего терпения! — заплакала она опять. — Конечно, хоть в гробу, да не одна. Все правильно. Но вот же живой сидит. — И она обернулась к лесному. — Хороший, милый, простой, красивый. Что же мне, век замуж не выходить? Сколько можно ждать?!! Выхожу за него, выхожу, пусть берет! — истерически закричала она и поцеловала волосатую большую руку незнакомца.
— Дело сделано! — гаркнул лесной. — По рукам. Продолжаем свадьбу. Девчаты, ребяты! Пьем за счастие! Чтоб и на том свету нам быть счастливыми!
— Чтой-то вы тот свет все время поминаете, — пискнула старушка Анатольевна.
Но свадьба заполыхала с новой силой.
— Ох, до чего же мы дожили у нас в Советском Союзе, — опять закряхтела старушка Анатольевна. — Я теперь больше на свадьбы — ни-ни. Сумасшедшие все какие-то. Не иначе как конец света приближается.
Но ее никто не слушал. Лились самогон, квас, наливки. Все пели, хохотали, целовались. Улыбалась и девушка с золотыми волосами, нечеловеческой красоты, которую раньше почему-то никто не замечал.
— Все сбудется, — говорила она.
Как призрак ходила вокруг стола девушка-двойник. Николай плакал в стороне. Трое из гостей уже лежали на полу. Незнакомец поглядывал то на потолок, то на время. Кричала птица.
К столу подошел мертвец, при жизни Семен Петрович.
— И мне налейте, — сказал он.
Незнакомец, подземно и дико захохотав, похлопал его по плечу.
— Ну, наконец-то. Я ожидал этого. Давно пора. Присоединяйтесь! Свадьба продолжается! — крикнул он в остолбеневшее окружение.
Григорий Петрович Гуляев, крупный мужчина лет пятидесяти, умер. На этом свете осталась от него в однокомнатной квартире жена — Наталья Семеновна, лет на десять моложе его, сынок Вова восьми лет и, кроме того, некоторые родственники, в том числе и такие близкие, как родная сестра — Елизавета Петровна, живущая Бог знает где.
— Зря, зря Гриша умер, — говорила одна такая родственница, старушка Агафья. — Преждевременно, можно сказать…
— А кто же свое время знает? — возразила другая родственница, покрупнее телом. — Нас ведь, паразитов, не спрашивают, когда нам умирать.
Жена Наталья Семеновна ничего и никому не возражала, только вздыхала, думая о грядущем. А мальчик Вова вообще ни во что не поверил и решил, что папа просто уехал — в далекое-далекое путешествие и что он, мальчик Вова, тоже за ним скоро последует — туда, где папа.
Между тем нужно было организовывать похороны. На дворе уже стояли девяностые годы, конец второго тысячелетия, время невероятно тяжелое. Но Григорий Петрович был лицо ответственное, служивое, и организация, где он трудился, помогла. Хуже всего оказалось с могилой: место еле нашли, но зато на приличном, даже веселом кладбище. Верующий ли был Григорий Петрович или нет — насчет этого никому ничего не известно было, даже непонятно. Но по крайней мере гражданскую панихиду подготовили по правилам.
Она состоялась в клубе велосипедистов — там на первом этаже расположился громадный зал, окна которого выходили в зеленый, уютный и в меру поганенький садик. Гроб поставили у задней стены зала — прямо против входа. Были цветы, даже знамя и не так уж много людей. (Наталья Семеновна решила Вовку своего не пускать и отправила его на дачу к двоюродной бабушке.)
