Вниз, взгляд незаметно идет вниз, горы мельчают, превращаются в бутафорию, детали до сих пор малозаметные назойливо лезут в глаза, слишком красивые, слишком самостоятельные, чтобы подчиниться течению прозы. Тщательная отделанность спичечных коробков, фешенебельных магазинов готового платья, брелоков и гильотинок для обрезания сигар.
Писать стало не о чем. Писать стало подозрительно легко и просто. Вот тут-то и закончился Сирин: не на пароходе «Шамплен», увезшем Набоковых в Америку, а в последних предложениях никогда не законченных «Solus Rex» и «Ultima Thule». Кстати, эти названия будто сочинил уже не Сирин, а Vladimir Nabokov.
У Сирина же теперь есть ПСС. Как у людей. Скажем спасибо всем тем, кто вложил свою любовь и труд в это превосходное издание. И будем перечитывать сочинения писателя, в прошлом веке почти двадцать лет баловавшего русскую публику не заслуженными ею шедеврами.
Алексей Крученых. Стихотворения, поэмы, романы, опера. Вступительная статья, составление, подготовка текста, примечание С. Р. Красовицкого. СПб., «Академический проект», 2001, 480 стр.
Ну конечно: и футуристический иезуит, и графоман, и плюшкин русского авангарда и прочая, и прочая. И автор «дырбулщыл»’а. И все-таки.
Не «варвар», а истинно «литературный» русский поэт. Не колоритный исполнитель роли второго (пятого, десятого) плана, а влиятельнейший на современную русскую поэзию автор. Учитывая написанное и изданное — истинный работник отечественной словесности.
Хрестоматийное заклинание, воспетое Павлом Флоренским и ужаснувшее Ходасевича, тоже не прочитано. Оно является составной частью цикла, который открывается предуведомлением, спокойным и благородно-сдержанным:
3 стихотворения
написанные на
собственном языке
от др. отличаются:
слова его не имеют
определенного значения.
Только в этом контексте стоит говорить о «дырбулщыл»’е. И так во всем, что касается Крученыха.
Он прожил трудную и достойную жизнь поэта и «деятеля культуры» (в прямом значении он «делал», а потом — «хранил» культуру). Это издание содержит в себе огромное количество чрезвычайно интересных текстов. Я читал книгу залпом — как детектив. По странному совпадению 11 сентября, в день американского Армагеддона, мне попались на глаза такие крученыховские строки:
В грязи на кухне мировой
Валялось много городов и трупов,
Парламентеры с веткой сиротой,
Как школьники, ревели глупо.
Александр Кондратов. Стихи тех лет. СПб., Издательство Буковского, 2001, 72 стр.
Терпеть не могу формулу «поэт для поэтов», но издательская судьба сочинений Александра Кондратова такова, что сейчас с ними знакомы всего несколько поэтов, критиков, знатоков. А жаль.
Сэнди Конрад (таков был его псевдоним) был неутомимым сочинителем. Его перу принадлежит несколько романов, сборников рассказов, множество поэтических циклов и книг. В миру Александр Кондратов поражал немыслимой продуктивностью и разнообразием интересов: лингвист, спортсмен, сыщик-любитель, циркач, путешественник, автор более полусотни научно-популярных книг. Эпоха, породившая Кондратова-автора и Кондратова-человека, — «вегетарианский совок» в различных своих стадиях: от «оттепели», рядящейся в бритые черепа комсомольцев двадцатых, до маразматического, с тяжелым сладковатым запашком брежневизма. Ну и, конечно, пестрая агония совка: под андроповку за четыре семьдесят, под астматический свист полумертвого Черненко, под косноязычную горбачевскую трепотню. Новая, постсоветская эпоха была не для Кондратова; Сэнди Конрад ушел в свою буддическую Валгаллу в 1993-м.
Он был великий изобретатель и рационализатор литературы. Палиндромические поэмы, роман, устроенный по правилам бриджа, тематические циклы, написанные по очень жестким формальным правилам (вроде напечатанного в «Стихах тех лет» «Борщского флота»[32]), — все это можно обнаружить в его щедром на открытия ПСС, которое обязано, я повторяю — обязано, быть изданым. Кондратов был действительно одержим формой. Эта одержимость и есть истинная сюжетная коллизия его сочинений.
Побочным эффектом формальных экспериментов неутомимого Сэнди Конрада стала легко узнаваемая интонация — то, что делает настоящего писателя и поэта. Интонация его стихов — очень трогательная смесь простодушия с форсированной грубостью; звучат они сейчас несколько наивно, но наивность эта высшего свойства, чистая, не литературная. Это голос человека, а не симулякра. «Я хочу в сумасшедший дом / К моложавым простым идиотам…»
«Стихи тех лет» — сборник, составленный самим Кондратовым и изданный его другом поэтом Владимиром Уфляндом в серии «СТИМКККОН»[33]. Я надеюсь, что за ним последуют другие книги Сэнди Конрада — поэтические, детские, роман «Здравствуй, Ад!». Их появление нужно не только поэтам. Кондратов — «писатель для читателей».
Борис Садовской. Стихотворения, рассказы в стихах, пьесы и монологи. Составление, подготовка текста, вступительная статья, примечания С. В. Шумихина. СПб., «Академический проект», 2001, 398 стр.
Было бы лестно заиметь еще одного моего земляка-нижегородца в лимбе лучших русских поэтов, пусть даже в том его отделении, в котором помещены поэты хоть «малые», но тонкие и незаслуженно забытые. Кажется, все говорит, что Садовской — один из них. Принципиальный стилизатор, одержимый любовью к николаевской России (об этом он очень удачно, мимоходом: «Под николаевской шинелью / Как сердце бьется горячо!» Потому и удачно, что «между прочим». Стихотворная продукция Садовского, посвященная «старым годам», «старым усадьбам», порой чрезмерна и даже назойлива), глубокий исследователь Фета, в конце концов, приятель другого литературного консерватора — Ходасевича, который отпел его лет за двадцать до настоящего срока, он имеет все шансы на всплеск интереса, на «ах!» и «ох!», на бескомпромиссные заявления, что, мол, этот «малый» поэт будет нынче поважнее многих «больших»… И эта превосходно подготовленная и изданная книга, конечно, поможет канонизации очередного уклона от магистрального пути, проложенного великой русской поэтической четверкой прошлого столетия.
Но. Его сонеты не изысканны, а умышленны и порой угловаты. Для истинного стилизатора он не тонок, пожалуй, даже по-волжски необтесан; все-таки земляк Горького. В общем-то наивен, несмотря на «бодлеровские» потуги; так, например, вместо дохлой лошади из «Падали» великого француза он «падалью», разлагающимся трупом, представил себя («Мое лицо покрыли пятна / И белой плесени грибки» — «Весна»). Это даже не купеческий декаданс Брюсова. Это — мещанский декаданс. Недаром поганец, разночинный имморалист Тиняков признал его за своего: «Но, кажется, кроме меня никто пока не подозревает в Вас декадента-дьяволиста».
Садовской был очень одаренным, хотя и очень наивным поэтом. Больше всего ему удавались стихотворения «на тему», «с сюжетом»; недаром поэтический цикл «Самовар» возбуждает не только эстетические, но и (честное слово!) гастрономические переживания. Его «Рассказы в стихах» — превосходны. В «Истории куплета» он предвосхитил Олейникова:
Я рву цветочки для любезной,
За мною бабочки летят,
Любовь душе моей полезна,
Как летом вкусный лимонад.
А стихотворение «Умной женщине» из того же «Самовара» можно полностью напечатать в учебнике по фрейдистскому литературоведению:
И в первый раз за самоваром
Тебя узнал и понял я.
Как в чайник длительным ударом
Звенела и лилась струя!
С какою лаской бестревожной
Ты поворачивала кран…
Странные все-таки люди рождались в Нижнем Новгороде в последней трети девятнадцатого века…
В. Комаровский. Стихотворения. Проза. Письма. Материалы к биографии. Составление И. В. Булатовского, И. Г. Кравцовой, А. Б. Устинова. Комментарии И. В. Булатовского, М. Л. Гаспарова, А. Б. Устинова. СПб., Издательство Ивана Лимбаха, 2000, 536 стр.
Любопытно, что Комаровского издали примерно так же, как и (незадолго до него) Кавафиса: полный корпус текстов, монографическое исследование жизни и творчества, дополняющие картину статьи и эссе. Велико искушение сопоставить александрийца и царскосела, провести параллели между судьбами поэтов, при жизни затерянных на обочине мейнстрима европейского и русского. Сравнить новогреческое лингвистическое одиночество в модернистской европейской словесности стихов поэта-гомосексуалиста с каким-то знобящим экзистенциальным одиночеством поэта-эпилептика. Но ничего из этого не выйдет, ибо конечно же и эстетически, и психологически Кавафис и Комаровский — совершенно противоположные авторы: солнце (несмотря на «лунную ориентацию» грека) и луна.
