– Этот газ медведя вырубает, – предупреждаете вы.
Но Белфорд не собирается вас бить. Его руки болтаются, как сломанные марионетки; дыхание булькает, как каша в горшочке. Он начинает медленно мотать головой, и с каждым махом выражение боли на лице углубляется, как хирургический надрез.
Ваша рука опускается – медленно, безвольно… Пальцы разжимаются, баллончик падает на тротуар и, позвякивая, укатывается в сточную канаву.
Все понятно. Вы просто не можете. Как ни велик стоящий на кону банк, у вас просто не хватает духа. Ах, черт возьми! В чем дело, Пипи? Как только ставки повысились и пошла серьезная игра – вы спасовали, словно трусливый мексиканец! И что же теперь?
Слезы блестят в ваших глазах, как пораженческая ветрянка, как герпес капитуляции и ярости. Но еще до того, как первая судорога рыданий сотрясает ваши миниатюрные титечки, Белфорд разворачивается на тяжелых каблуках и уходит прочь. Он идет не оглядываясь – через Мэдисон-стрит, вниз по Терри-авеню, на юг, прочь от отеля «Сорренто» и спящих больниц, в сторону построек, принадлежащих сиэтлской епархии Римской Католической Церкви, углубляясь в дремотно-зеленый район, даже более темный и тихий, чем тот, где вы стоите.
Вскоре его силуэт превращается в тень, незаметную среди других, более громоздких теней. В той стороне нет ни ресторанов, ни телефонных будок, ни даже жилых домов. Куда он идет? Зачем? Он что, лишился рассудка? Неужели вы его сломали? Ваши кроссовки сами собой начинают подшаркивать в том же направлении.
Невнятная сила, которую невозможно разложить на простые эмоциональные компоненты, толкает вас за ним вдогонку. И тут, сквозь мерный прибой пульса и шумный плеск рыданий, до вашего слуха доносится зов. Этот зов – не имя, даже не слово, а нечто среднее между хрюканьем и чириканьем, как будто синяя птица удачи пытается высрать сливовую косточку. И доносится он сверху. Очевидно, кто-то пытается привлечь ваше внимание.
В ярком свете гостиничных коридоров вы различаете Андрэ, который сидит на лестнице перед окном второго этажа с выжидательным выражением на морде, с наконечником маминой клизмы, торчащим изо рта наподобие сигары Клинта Иствуда. Похоже, он ожидает дальнейших инструкций.
Вы смотрите вдоль Терри-авеню: унылая тень Белфорда растворилась в ночи. Вы смотрите вверх: Андрэ начинает терять терпение, ерзать и суетиться. Ваш пульс резко меняет темп, рыдания прекращаются, по растянутой шее бегут мурашки. Ну что ж, пусть будет так!
Вы жестикулируете обеими руками, показывая, что надо лезть выше. Обезьяна реагирует мгновенно. Неуловимым для глаз движением она взлетает на третий этаж и замирает перед окном. Ага! Вот как Конго это делал! Ну что ж, поехали дальше. Вы повторяете команду, и Андрэ вмиг оказывается на четвертом этаже. Здорово! Просто, как дважды два. Если бы обезьян брали на работу в гостиницы, никто не жаловался бы на медленное обслуживание. Вы продолжаете жестикулировать. Андрэ продолжает подниматься. Ваше настроение поднимается вместе с ним.
Макака добирается до шестого этажа, и вы уже хотите направить ее в пентхаус, как вдруг невдалеке раздается сирена, а в небе начинает пульсировать отражение мигалки. Только этого не хватало! И спрятаться некуда… Мало вам бездарных проколов на «дискотеке»; теперь еще придется как следует напрячь свой маленький язычок, чтобы не потратить лучшие годы жизни на разглядывание трещин в тюремной побелке. У вас, конечно, и раньше бывали тяжелые минуты, но это не идет ни в какое сравнение с тем, что надвигается сейчас.
Стоп, это не полиция! Мимо проносится карета «скорой помощи», завывая и крутя красными огнями, спеша доставить очередную порцию поврежденного городского мяса в приемный покой Шведской больницы.
Вытащив из сердца осиновый кол, вы кидаете его в огонь, чтобы растопить изморозь на позвоночнике. Боже великий и милостивый! Вот это был испуг так испуг! Неудивительно, если утром все ваши волосы поседеют… Выходит, у вас есть ангел-хранитель: или мать, заметившая с небес, как вы давеча печально смотрели на ее письменный стол, или старая колдунья бабушка Мати, или Кью-Джо Хаффингтон, которая накоротке с высшими силами, или Ларри Даймонд, нахальный взломщик умов, вхожий в иные миры, или случайный ангел, побитый и покалеченный, играющий голкипером в команде бога. Так или иначе, малышка, вы спасены и можете продолжать.
Или не можете? Поглядев на пожарную лестницу, вы обнаруживаете, что она пуста: Андрэ куда-то исчез.
Проклятый воришка просто испарился! Насколько можно разглядеть в полумраке, все окна на седьмом этаже закрыты. Может, он залез внутрь, а потом закрыл за собой окно? Неужели Конго ван ден Босс так хорошо его выдрессировал? О способностях этого злодея ходят удивительные слухи.
Или Андрэ забрался на крышу и сейчас бешено танцует среди вентиляционных шахт, подражая Фреду Мати? Или опять сбежал? Эту возможность тоже нельзя отметать. Может, он услышал зов изогнутого горна, и вспомнил родину, и скачет косматым мячом по крышам ночного Сиэтла, ориентируясь по древним созвездиям, что указывают путь к дремучим лесам его детства?
За последние годы численность варварийских обезьян на мысе Гибралтар колебалась так сильно, что возникла легенда о существовании тайного подземного туннеля, соединяющего Гибралтар и северную Африку, – туннеля, известного только макакам. Другая легенда утверждает, что обезьяны – скрытые земноводные, которые безлунными ночами (сейчас как раз такая ночь) бросаются в море и запросто переплывают девятимильный пролив, разделяющий два континента. Интересно, знает ли Даймонд об этой легенде, добавил ли ее в свой Номмо-коктейль?
Медленно ползут минуты. Пульс стучит, как барабан. Мочевой пузырь ломит так, что ноги онемели, словно их перетянули эластичным бинтом. Вы озираетесь в поисках укромного местечка, чтобы присесть и пописать. Но вокруг все открыто; остается лишь ждать, задрав голову и потирая растянутую шею, которая благодаря обезьяне и мажорам превратилась в автобусную остановку на трассе Неспровоцированного Насилия.
Проходит еще несколько минут. Вы смотрите на «Ролекс». И осторожно, стараясь не расплескать скопившуюся внутри мочу, направляетесь в сторону ближайшей больницы. Сквозь кленовые ветки сверкает крупная звезда – похоже, та самая, которую помойный астроном пытался выдать за Сириус-А. Теперь она кажется еще больше и жарче. Можно представить, куда эта звезда заведет странствующую обезьяну!
Хлопает автомобильная дверь. Вы едва не выпрыгиваете из джинсов. У входа в больницу хрустит зажигание – заводят мотор. Вы совершаете одеревенелый пируэт и идете назад, к гостинице. Сзади слышно, как отъезжает «скорая помощь». Вы ускоряете шаг и переходите улицу – нельзя попадаться им на глаза! Добравшись до «линкольна», вы припадаете на колено. «Скорая помощь» не спеша проезжает мимо. Мигалки спят, как угомонившиеся пьяницы; сирены молчат, как гиены, уставшие выть.
На перекрестке с Мэдисон-стрит машина притормаживает, меняет передачу и едет дальше.
Вы переводите дух и поднимаетесь на ноги. И видите, что перед вами стоит Андрэ.
Вот вам и «переродившийся»! Правильнее будет «пере-переродившийся». Грешник, который сначала «находит» Иисуса, а потом – от скуки, или от стыда, или от излишней образованности, или из практических соображений – с энтузиазмом и без сожаления возвращается к грешной жизни. Так или иначе, манера, в которой Андрэ хлопает руками, кивает головой и отворачивает губы, сверкая зубами в вульгарной обезьяньей усмешке – еще до того, как ему дали заработанные эскимо и кекс, – эта манера ясно свидетельствует: он искренне счастлив, что снова начал воровать, и безумно горд, что ворует ловко и успешно.
Вы тоже счастливы и горды и даже не верите, что все так здорово получилось. Может, удача снова повернулась к вам лицом, и вторая и третья фазы проекта пройдут как по маслу?
Направляясь в сторону аэропорта по шоссе Ай-5 (вы решили не искать Белфорда в окрестных кварталах, справедливо рассудив, что, во-первых, это отнимет драгоценное время, а во-вторых, встреча с ним ни к чему хорошему не приведет), вы не в силах оторваться от магического наконечника: берете его, кладете на сиденье, снова берете… Вы взвешиваете его на ладони, вертите в пальцах, подносите к глазам… свет пролетающих фонарей проходит сквозь кристаллическую часть и отражается от нефритовой. Наконечник тяжелее, чем кажется на вид; в нем скрыт вес доисторических идолов. Он гладок, как окровавленное гусиное перо; он благороден, как непарная палочка для еды; он первичен, как пчелиные соты; он похож на расплав древнего ритуала, залитый в божественную форму и по прошествии множества мелькающих веков превратившийся в ледяной луч базовой функции. Канал для ароматизированной лотосом воды, гарпун для левиафана императорского гастрита, полированный корень из хтонического сада – этот наконечник, облитый уличным светом, несет отстраненное достоинство и мрачную страстность бледно-зеленой звезды.
