Перепуганные и бессильные, Аурора и Луиза забились в нишу окна. Они с ужасом смотрели на Синьору. А у той был лик разгневанного божества: она ломала и топтала ногами мир человеческий. Синьора дрожала всем телом от звериной злобы, по подбородку у нее текла зеленоватая слюна, длинные, украшенные драгоценностями пальцы напоминали сверкающие когти. Атласный халат блестел при каждом ее движении, в черных глазницах зрачки пылали адским огнем, которым она хотела испепелить все окружающее.
Синьора схватила два серебряных подсвечника и со всего размаху, один за другим запустила их в зеркальный шкаф Трагедия закончилась звоном разбитого зеркала. Aуpope удалось выскользнуть из комнаты, и она помчалась звать на помощь. На лестнице она встретила быстро поднимавшихся корнокейцев, впереди бежали Отелло и Марио. Комната Синьоры снова наполнилась народом. Синьора лежала на полу, без сознания, засунув в рот руку.
Когда Синьора открыла глаза, она увидела, что лежит на своей постели. Комната была погружена в полумрак, как она любила. У ее изголовья стоял врач и щупал ее пульс. Он сказал:
— Ну, с этим мы тоже справились!
Синьора попробовала заговорить. Но на этот раз у нее вырвался даже не крик, а какое-то бульканье, и она закашлялась.
— Сейчас вам нужен только покой, — сказал врач. — По-видимому, у вас был сильный шок, который на некоторое время лишил вас речи. Но это лишь… как бы сказать?… результат сильных волнений. Чем скорее вы успокоитесь, тем скорее сможете говорить.
У ее постели сидели Аурора, Луиза и Фидальма, а за ними в тени Синьора разглядела Отелло, он стоял, заложив руки за спину. Синьора остановила на нем взгляд, и ей показалось, что Отелло иронически улыбается. Холеные усы и застывшее на бледном лице зловещее выражение придавали Отелло сходство с отцом. И Синьоре действительно почудилось, что перед ней злорадно усмехающийся старик Нези.
Она почувствовала слабость, ее всю обдало холодом. Ей казалось, что у нее раскалывается голова, и она провела по лбу рукой, проверяя, нет ли там трещины. Она так ослабела, что у нее не появлялось никаких желаний; воспоминания, словно призраки, возникали и исчезали, улетая через отверстие, зияющее во лбу; перед нею маячил образ Лилианы, но она похожа была на гнома, она плясала и все смеялась, издеваясь над больной Синьорой.
Синьора не спускала глаз с Отелло. Ее взгляд был потухшим, мертвым, как взгляд слепца, но она видела Отелло какими-то иными глазами, внутренним зрением. Она смотрела на него и все яснее различала в нем старика Нези, — с трудом сдерживая насмешку, угольщик, казалось, говорил ей: «Ну, как, хорошо я с тобой рассчитался?» Так, значит, это Отелло отнял у нее Лилиану! На лице Синьоры отразилось чувство глубокого удовлетворения своей догадливостью, на губах промелькнула чуть заметная улыбка, и присутствующие решили, что ей стало лучше. Врач, дав предписания, стал прощаться, пообещав зайти завтра утром. Синьора не спускала глаз с Отелло. Он стоял на том же месте, заложив руки за спину, и насмешливо смотрел на нее. Он не подозревал, что в утомленном мозгу Синьоры уже плетутся первые нити той сети, в которую она задумала его поймать.
Когда врач ушел, Фидальма спросила у Синьоры, кого она желала бы оставить при себе на эту ночь. Синьора показала на Аурору, но Отелло украдкой сделал отрицательный жест. Аурора подчинилась. Она сказала, что, к сожалению, не может остаться, так как плохо себя чувствует, у нее даже поднялась температура. Уходя, она поцеловала Синьору в лоб. Когда Аурора вышла, к постели Синьоры подошел Отелло, как будто тоже хотел попрощаться с ней. Но, наклонившись, он прошептал так тихо, что лишь она одна услышала его слова:
— Если вздумаете сделать что-нибудь худое Лилиане, я все расскажу про вас. Поразмыслите хорошенько.
Все это произошло несколько часов назад. А сейчас у постели больной дежурят Луиза и Фидальма. Так как припадок Синьоры может повториться, по коридору на цыпочках ходят землекоп Антонио и мусорщик Чекки. Решено было, что они переночуют в той комнате, где прежде жила Джезуина, и в случае беды сразу же придут на помощь.
Обычно в праздник Сан-Джузеппе, через два дня после которого начинается весна, корнокейцы, прощаясь с зимой, играли последнюю партию в лото. В хорошую погоду хочется наслаждаться теплыми вечерами, стоя у дверей дома или прогуливаясь по набережной Арно. Однако несчастье, случившееся с Синьорой, нарушило этот обычай. На улице и в домах до поздней ночи не умолкали разговоры. Предположениям и догадкам не было конца. Отелло пришлось предложить соседям сыграть в лото, кстати, он купил на ярмарке два кило бриджидино, которого хватит на целый вечер, а вину и вермуту тоже не следует киснуть. Разговор, конечно, вертелся вокруг Лилианы. После диагноза врача все сошлись на том, что волнение, лишившее Синьору языка, было вызвано бегством Лилианы. Но что за нужда была ей бежать с таким скандалом, этого понять никто не мог.
— Словно из-под супружеского крова удрала, — простодушно сказала Сеньора.
Вернулись домой Квальотти; Бьянка легла спать, полная желания покончить с собой; теперь она твердо была уверена, что Марио ее разлюбил.
Элиза ушла с улицы после часа ночи, ее не слишком интересовали происшедшие события. На стуле в ее комнате уже лежал уложенный чемодан, купленный в «Базар Дуильо». Она ждала лишь, когда портниха сошьет ей платья, необходимые для новой жизни. Элиза решила уехать к Олимпии в Неаполь, поселиться в том же «пансионе», где устроилась она; подруга написала, чтоб она не беспокоилась из-за своего сердца: ей «не составит труда ни подниматься, ни спускаться, так как там есть лифт, совсем как в хорошей гостинице». Элиза быстро уснула, убаюканная своим сердцем, оно, казалось, уже устало биться и делало странные остановки, от которых у Элизы захватывало дух. Но теперь это уже было не так мучительно, как прежде. Бруно больше не вспоминал о ней: сейчас он ведет паровоз и думает, что через десять дней Пасха и что в воскресенье, на пасхальной неделе, он обвенчается с Кларой.
Марио и Милена смотрели друг на друга из окон; обоих одолевали одни и те же грустные мысли.
Глухая ночь на виа дель Корно, тишина. Неизменные коты, груды мусора, еле слышное журчанье воды, стекающей по фаянсу в писсуаре, который мэрия, наконец, отремонтировала. В определенный час (полезно следовать установившемуся обычаю, даже если этого не требует долг) тяжелым шагом проходит патруль во главе с бригадьере, одетым в черную форму. Потом звенят будильники. Фидальма говорит Клоринде, которая, как обычно, раньше всех отправилась за покупками:
— Синьора всю ночь спала спокойно, ни разу не проснулась и ни на что не жаловалась.
А на самом деле Синьора провела бессонную ночь, размышляя с закрытыми глазами, и все время чувствовала себя так, словно она «плыла в лодке». Ей казалось, что она медленно покачивается: плыть было приятно, сладко; мысли, как волны, набегали и убегали, закручивались и разбегались, догоняли друг друга, откатывались, оставляя после себя пену, и снова ударялись о стену ее лба. Отелло сам выдал себя! Теперь Синьора была уверена в том, что именно он украл у нее Лилиану. Это старый Нези мстил ей за себя через сына. Но даже и сейчас, лишившись дара речи, разбитая болезнью, Синьора все же чувствовала себя достаточно сильной, чтобы бросить вызов выходцам с того света. Она вогнала в гроб отца, она доведет до могилы и сына — ведь он нанес ей еще более ужасное и еще более незаслуженное оскорбление: отнял у нее существо, все чувства которого принадлежали ей, украл вещь, которую она приобрела и которой владела по праву. «Лилиану создала я», — повторяла Синьора. И вот теперь она одинока, несчастна, стара, покинута. Вдова! С ней нет даже Джезуины. «Джезуину тоже создала я». Она сама отделалась от Джезуины, бросив ее в объятия Уго, как бросают нищему поношенную одежду. Ей снова вспомнилось лицо Джезуины, каким оно было в тот час, когда она распрощалась с Синьорой, — в нем было что-то новое, необычное и неизъяснимо привлекательное. Синьора была поражена, она готова была удержать Джезуину, но желание это через миг исчезло: ее ждала Лилиана! Теперь тот необычный облик Джезуины пришел ей на память. Она почувствовала, что отдала сокровище, не оценив его по достоинству. Джезуина больше не навещала ее. Наверняка Уго запретил ей бывать у Синьоры! Он был нищим, а Синьора озолотила его, отдав ему сокровище. Уго провел ее. Мошенник! Ему тоже следует отомстить.
Но прежде надо рассчитаться с Отелло. Надо расставить силки! «Я обо всем расскажу!» А о чем, собственно? Лилиана ничего не могла ему рассказать, она не знала, как вероломно Синьора поступила с Нези. Синьора скрыла правду даже от Джезуины, и, сама того не зная, Джезуина оказалась ее сообщницей, когда ходила звать Нези к Синьоре. Так что же, в конце концов, известно Отелло? Он рассчитывает запугать ее? Может быть, он расскажет о той интимной близости, которой она удостоила Лилиану? Но ведь это были всего лишь материнские ласки больной, которая нуждается в тепле молодого, пышущего здоровьем тела и щедро платит за уход и заботу. Синьора раздавит Отелло, как раздавила его отца. Потом настанет черед Уго. А затем придет конец и всей виа дель Корно — она считала себя в силах расправиться со всей улицей. Но Лилиане она не причинит зла. Аурора, Лилиана, Джезуина — слабые, невинные девочки — голубки, которых подстрелили охотники и еще трепещущих спрятали в свой ягдташ. Лилиана — ее шедевр, доказательство ее искусства. Она взяла растленное, оскверненное тело и вдохнула в него жизнь: разум, чувство, новую красоту. Подстрекнув Лилиану восстать против своего творца, Отелло нарушил созданную гармонию.
