Пациентам, которым пересадили новое сердце, везет по крайней мере в одном: они могут быть абсолютно уверены, что больше никогда в жизни не будут страдать от боли в сердце – физической. Во время трансплантации хирург рассекает все ведущие к сердечной мышце нервные окончания. Несмотря на современный уровень развития медицинских технологий, восстановить эти нервные окончания, заново подключить их к донорскому сердцу нельзя. Артерии можно сшить, нервные ткани – нет. И хотя пациент продолжает испытывать сильные эмоции и чувства, они не отягощают его сердце болевыми ощущениями.
Если у такого пациента снова случится сердечный приступ, он его просто не почувствует. Это может быть полная блокада сердца третьей степени[78] или обширнейший инфаркт, но человек с пересаженным сердцем не поймет этого до самого конца – когда наступит остановка дыхания и клиническая смерть. Да и тогда тоже не поймет… Примерно то же самое происходит, к примеру, когда в баке вашего автомобиля неожиданно заканчивается бензин. Двигатель еще работает, но в какой-то момент в цилиндрах сгорает последняя капля топлива, а затем – тишина. Мотор мертв, и машина больше не движется.
По этой причине пересадка сердца у детей – дело в высшей степени ответственное и деликатное. Ребенок еще в меньшей степени, чем взрослый, способен заметить признаки надвигающейся опасности, а если речь идет о совсем маленьких детях, чьи коммуникационные способности еще недостаточно развиты, то и объяснить им, что это за признаки, бывает достаточно непросто. Такой ребенок просто не поймет, что с ним что-то не так, и соответственно не сможет пожаловаться на какое-то недомогание. Вот почему на врачей, наблюдающих маленьких пациентов после трансплантации, ложится двойная ответственность: если он не будет достаточно внимателен, если проглядит болезнь, жизнь малыша будет потеряна, несмотря на все предшествующие усилия.
Сейчас, пока я сидел на стуле, подставив лицо теплым лучам солнца, мне пришло в голову, что последние пять лет жизни я потратил на то, чтобы попытаться перерезать все нервные окончания, ведущие к моему сердцу. Я как будто взял скальпель и провел им вокруг сердца глубокую борозду, сохраняя неповрежденными сосуды, но рассекая нервы, по которым могли бы передаваться болевые импульсы.
Самодиагностика редко приносит удовлетворение, и это еще мягко сказано. Или, если воспользоваться словами доктора Трейнера, врач, который пытается лечить самого себя, получает дурака в качестве пациента, а пациент получает идиота вместо врача.
Современная медицина пока не научилась регенерировать поврежденные нервные волокна, зато это прекрасно умеет сердце. Во всяком случае, те из них, по которым передаются чувства и эмоции, оно выращивает за доли секунды. Одного разговора с доктором Ройером у постели больной девочки, отважно позволившей снова усыпить себя после пережитого однажды ужаса, одного звука ее тяжелого дыхания во сне, да еще, пожалуй, общения с Синди, которая заботилась обо всех, кроме себя, оказалось достаточно, чтобы новые нервы укоренились и проросли, и вот они уже оплетают мое зачерствевшее, бесплодное сердце, которое начинает болеть с удвоенной силой, поскольку в нем хранится и собственный источник боли: воспоминания об Эмме и о том, что случилось с Чарли по моей вине.
Вот так, после трех десятков лет, посвященных изучению сердца, после нескольких сотен трансплантаций и множества других, не таких серьезных операций, я так и не сумел удалить свое собственное сердце. Я еще раз убедился, что в самом деле не смог этого сделать, когда, опустив взгляд, увидел, что моя рубашка на груди промокла от слез.
Я только никак не мог решить, хорошо это или плохо.
Завтрак принесли очень рано, но Энни ела так, словно у нее целую неделю маковой росинки во рту не было. Медсестры чуть не со всей больницы, прослышав, что девочка здесь и что она проснулась, стали без предупреждения являться в палату, чтобы проведать Энни и пожелать всего самого лучшего. Для меня это было небезопасно, поэтому я вышел на улицу – якобы для того, чтобы купить газету, и оставался там до тех пор, пока Синди не позвонила мне на мобильник и не попросила подогнать «Субурбан» к задним дверям.
Медсестру, которая вывезла Энни на кресле-каталке на парковку, сопровождал Майк Рамирес, и мне пришлось спешно ретироваться в кабину, что выглядело, конечно, довольно грубо. Я лишь отпер им изнутри дверцы и, пока Майк помогал Энни выбраться из кресла и пересесть на сиденье, упорно смотрел прямо перед собой. Синди уложила в багажник новый запас мягких игрушек, подаренных девочке медсестрами и врачами, и крепко обняла Ройера, который появился на парковке последним. Майк тем временем покатил кресло назад, к дверям черного хода, но не успел я с облегчением вздохнуть, как Ройер заглянул в салон и пристально посмотрел на меня. К счастью, он почти сразу повернулся к Синди и Энни.
– Вот что я вам скажу, юные леди, – проговорил он строго, и Синди сразу поняла по его голосу, что ей следует приготовиться к чему-то важному. Она выпрямилась на сиденье, крепко сжав руки перед собой.
– Сегодня после обеда я внесу Энни в «красный» список пациентов, нуждающихся в срочной пересадке, – сообщил Ройер и, положив руку на плечо девочке, покачал головой. – Медлить больше нельзя.
Синди кивнула.
– А вы… вы все же попытаетесь в последний раз связаться с доктором Митчеллом?
Ройер снова метнул на меня быстрый взгляд.
– Да. Я позвонил ему и оставил сообщение, но… В общем, если до завтра он не объявится, буду звонить в Мейкон. После того как Энни окажется в «красном» списке, донорский орган может появиться в любой день. Это может случиться завтра, может, через месяц, но мы должны быть к этому готовы. – С этими словами Ройер вручил Синди пластиковый пакет, в котором лежали два пейджера и мобильный телефон. – Держите эти штуки под рукой. Пейджеры и вовсе носите днем и ночью – и вы, и девочка, и не забывайте подзаряжать. – Он улыбнулся. – Телефон снабжен определителем местоположения абонента, так что найти вас и выслать вертолет не составит труда. Когда на пейджер поступит сигнал, вам не нужно даже мне перезванивать: если телефон будет включен, я сразу смогу узнать, где вы находитесь. Ну а сигнал пейджера означает, что вам нужно собираться в больницу, мои дорогие…
Синди прижала пакет к груди с таким видом, словно это была карта с маршрутом к сокровищам Сьерра-Мадре.
– Запомните хорошенько: без пейджера ни шагу! – еще раз предупредил Ройер. – Даже когда вы принимаете душ, он должен лежать как можно ближе, чтобы вы могли услышать сигнал.
Синди робко прикоснулась к запястью врача.
– Спасибо большое… – произнесла она одними губами.
– Не за что. Пока не за что. Ну а теперь везите Энни домой, пусть отдыхает, набирается сил. Только не обращайтесь с ней как с тяжело больной: гулять ей можно и даже нужно – солнце и свежий воздух еще никому не вредили. Энни еще не умерла и умирать не собирается, насколько я знаю… вот и давайте вести себя с ней соответственно. Понятно?
Не успели мы покинуть парковку, как Энни спросила:
– Риз, а ты знаешь, что исследование прошло хорошо и что я ни разу не проснулась?
– Да, – ответил я, глядя в зеркальце заднего вида. – Я знаю.
Синди протянула Энни ее пейджер, и они обе прикрепили электронные устройства к поясам. Еще несколько минут Синди потратила, чтобы разобраться в мобильнике. Наконец она сунула его в сумочку и кривовато улыбнулась.
– У меня никогда не было мобильника, – призналась она. – Надеюсь, я научусь с ним обращаться до того, как он нам понадобится.
* * *
Мы заехали в «Колодец», чтобы пообедать. Я заказал спутницам все, что они захотели, а потом повез их домой.
На подъезде к домику нас ожидало не слишком приятное зрелище: все его окна изнутри запотели и напоминали незрячие бельма, а из-под двери выбивался бурлящий водяной поток, который растекался по бетонному крыльцу и водопадом сбегал на дорожку.
При виде всего этого Синди вскрикнула.
– Сидите здесь, – велел я, выскакивая из машины.
Войдя в дом, я обнаружил, что он весь пропитался водой от потолка до коврового покрытия на полу. Шлепая по лужам, я пересек гостиную, то и дело ежась от попадавших мне за шиворот струек. Насколько я мог судить, прорвало трубу наверху: видимо, труба лопнула сразу в нескольких местах. Воды на чердаке становилось все больше, она искала путь вниз и, конечно, нашла. В спальне на полу было на три пальца воды, и мягкие игрушки Энни плавали в ней, словно их пригласили на вечеринку в бассейне.
