Хуанита и Родриго ждали нас у входа в реанимационное отделение. Тетушки тоже приехали. Было около двух часов ночи. Хуанита со сложенными на груди руками, сверкая глазами, бросила мне свое обвинение. Вот какой я привез ей дочь, которую она отдала мне, чтобы я защищал ее в браке, как поклялся защищать. Вот какой я вернул Ауру ее матери.
Аура не спала. Казалось, она экономила силы, чтобы их хватило на эту искусственно веселую фразу: это была глупость, мама.
Думаю, что прославленный хирург и его команда все поняли с первого взгляда. Не помню, сколько прошло времени, прежде чем они вышли к нам. Хирург был высоким, тучным человеком. Он сказал, что у Ауры сломаны второй, третий и четвертый позвонки, они сдавили ее спинной мозг и разорвали нервы, отвечающие за дыхание, подвижность туловища и конечностей. Вероятнее всего, она навсегда останется парализованной. Они стараются зафиксировать ее позвоночник так, чтобы опухоль спала. После этого они сумеют определить, возможно ли оперативное вмешательство. Также она наглоталась морской воды, и они стараются очистить от нее легкие. Я умолял врача. Я сказал, что в течение всего дня у Ауры то появлялась, то пропадала чувствительность в конечностях, что в летающем госпитале ее жизненные показатели были в норме и она дышала самостоятельно. Я сказал врачу, что с ней все будет в порядке, что он должен мне поверить, и я помню его пораженный, растерянный, изучающий меня взгляд — меня, в грязной, потной майке и плавках.
Никого из нас не пустили к Ауре в реанимацию. Команде медиков нужно было работать без помех. Фабис с Хуанкой уехали домой спать. Не помню, чтобы кто-то, кроме Хуаниты и Родриго, остался ждать. Они не разговаривали со мной. Они сидели на клеенчатом диванчике в одном конце комнаты, а я в одиночестве — в другом. Свет в комнате был тусклым. Мы находились на верхнем этаже. Я не мог никому позвонить, поскольку телефон сел. Хуанка пообещал утром привезти мне зарядку. В какой-то момент я вышел и прогулялся по длинным пустым коридорам, зашел помолиться в часовню. Я поклялся, что, если Аура выживет, я буду вести благочестивую жизнь, ежедневно выказывая свою благодарность Богу. Не помню, чтобы у меня проскользнула хоть одна мысль о столь неожиданно отстранившихся от меня Хуаните и Родриго. Все мои помыслы были только об Ауре. Если она какое-то время будет парализована, я найду возможность устроить ее в лучший реабилитационный центр США; я буду читать ей каждый день, а она будет диктовать мне свои сочинения, вот что крутилось у меня в голове. Периодически я вставал, подходил к зашторенному окошку, снимал трубку переговорного устройства, нажимал кнопку и спрашивал, могу ли я увидеть жену; и каждый раз мне отвечали, что до утра посещения запрещены.
О чем ты думала в ту длинную ночь, любовь моя, когда умирала в полном одиночестве, израненная, как солдат на войне?
Ты винила меня? Подумала ли ты обо мне с любовью хотя бы раз? Видела ли ты, или слышала, или чувствовала мою любовь?
Меня пустят к Ауре только на следующее утро, когда она уже будет в коме. Ассистентка выдающегося специалиста, женщина с повадками и внешностью бульдога, сообщит мне, что за ночь Аура перенесла два сердечных приступа. Мне наконец-то представилась возможность прижаться губами к ее прекрасному уху и поблагодарить за лучшие годы в моей жизни, сказать, что я никогда не перестану любить ее. Затем помощница хирурга бесцеремонно выставила меня. Спустя десять или пятнадцать минут, вновь пройдя сквозь белую занавеску, я тут же заметил, что все отошли от кровати Ауры, вокруг нее словно образовался невидимый кордон, комната наполнилась ярким светом, и ассистентка сообщила мне, что минуту назад Аура умерла. Я подошел к ней. Ее безжизненные глаза. Я поцеловал ее щеки, которые были уже как прохладная глина. Мои рыдания, должно быть, разнеслись по всей больнице.
Хуанка пропустил похороны, поскольку поехал с другом за нашими вещами в Масунте. В доме ничего не трогали, с тех пор как мы уехали. Они забрали все вещи, даже шампунь Ауры. Закончив работать, Аура просто захлопывала крышку ноутбука, так что когда я снова открыл его, то увидел экран в точности таким, как она оставила его. В компьютере были открыты два документа: последняя версия ее рассказа о школьном учителе и что-то новое, возможно, она начала писать еще один рассказ под названием «Подает ли жизнь нам знаки?»
Вначале, похоже, окружной прокурор превратно истолковал причину моего визита и нашей встречи, назначенной моим адвокатом. Кажется, он старается оградить себя от обвинений в небрежно проведенном расследовании. В небольшом офисе, в мигающем свете, под аккомпанемент нелепого вентилятора он доказывает мне, что он и его помощники тщательно расследовали смертельный случай, происшедший с Аурой в Масунте. Они опросили свидетелей — владельца и служащих ресторана, медперсонал больницы в Почутле — и не обнаружили никаких признаков насильственной смерти. Я говорю, что знаю: это была случайность, но я приехал дать официальные показания. Я хочу рассказать ему свою историю, ту самую, что весь последний год беспрестанно кручу в голове, превращая в повествование, в котором мои действия или бездействие, излишняя пассивность или напористость, все свойства моего характера превращаются в улики. О многом я умалчиваю: о предупреждающих знаках, подростковой и более поздней одержимости смертью, сквозящей в дневниках Ауры, загадочном притяжении, которое существовало между ней и чередой пляжей побережья Оахаки, словно эти места знали о предначертанной ей судьбе. О чем я думал, в моем-то возрасте занимаясь бодисерфингом в таких волнах? Я должен был понимать, как это опасно. Я мог бы оправдаться: будь я из тех, кто ведет себя «соответственно своему возрасту», то был бы другим человеком, которого Аура никогда бы не полюбила. Это правда. Перелом шеи, полученный ей в этих волнах, — прямое следствие того, что я оставался верен себе. В этом смысле я был волной.
А как же свобода выбора? Аура плавала лучше меня, она решила попробовать; она захотела оседлать эту волну, это был ее порыв. Всю взрослую жизнь и в детстве она отчаянно старалась не давать другим управлять ей или загонять ее в рамки. Так имеете ли вы или я хоть малейшее право посягать на ее смерть? Все это правда, но факт остается фактом: если бы я тогда не пошел с ними в воду, если б не оседлал волну первым, если б не был тогда самим собой, она не бросилась бы в эту волну.
На побережье множество опасных пляжей, говорит окружной прокурор. Зиполите называют «Пляжем смерти», поскольку каждый год там гибнут люди. Пуэрто-Эскондидо, Вентанилья, даже Сан-Агустинильо могут представлять опасность. Но не Масунте. Безусловно, волны могут подкинуть, вы можете пострадать. Но смерть Ауры в Масунте — первая за долгие годы. То, что случилось с вашей женой, — роковая случайность, говорит окружной прокурор, по крайней мере мне так кажется.
У него есть статистика. Прокурор зачитывает список пляжей и количество погибших на них в последние годы — я не помню точных цифр, помню, что в Зиполите действительно погибло много людей и хотя бы по паре смертельных случаев произошло на других пляжах — везде, кроме Масунте, тут не было ни одного, до Ауры.
В Масунте такая нелепая трагедия произошла только с одним человеком, Аурой, — ни с одним из пловцов и бодисерферов, день за днем, год за годом приезжавших на этот пляж. Ауре сильно не повезло. Она погибла, потому что я оставался самим собой, вечным подростком. Она умерла, потому что, ведомый любовным порывом, я решил присоединиться к ее купанию. Но все это уклонение от истины, о которую моя продуманная история разбивается, как огромная волна о берег. Оставаться собой было недостаточно, чтобы убить Ауру. Аура, оставаясь собой, бросилась в эту волну, преследуя какую-то цель, — но и этого было мало. Издевательская случайность и полная бессмысленность — вот какова ИСТИНА. Покидая в тот день кабинет окружного прокурора, я почувствовал, что эта ноша еще тяжелее, чем груз собственной ответственности.
Мне казалось, что смерть Ауры будет происходить снова и снова, словно нелепый вентилятор в кабинете окружного прокурора будет вечно гонять эту бессмысленность по просторам вселенной, словно солнце и свет уподобились мигающей лампе, в исступлении атакующей землю, ночи, мои глаза, будь они открыты или закрыты.
Ступени перед входом в наш дом в Бруклине были необычайно крутыми, и поскольку еще в школьные годы я получил серьезную травму колена во время игры в футбол, мне приходилось начинать спуск с больной ноги, жестко фиксируя ее на ступеньке и используя как костыль, позволяя здоровой нести меня вперед. Спускаясь вместе со мной, Ауре нравилось передразнивать меня, натужно покачиваясь, словно калека; на ее повернутом ко мне лице появлялось выражение мучительной сосредоточенности. В холодные сырые дни, когда колено ныло, я начинал слегка прихрамывать, и Аура, вышагивая рядом, подражала моей походке, подстраивая свой шаг под мой. Для шедших сзади мы, должно быть, выглядели презабавно.
