— Почему нельзя?
— Там полно пузырьков воздуха, и спирт с воздухом сильно бьет по мозгам. Наверное, он быстрее усваивается, и балдеешь моментально.
— Я похожа на шлюху? — опять спросила Веточка и добавила себе коньяку до половины стакана.
— Если будете так пить, то к тридцати годам будет обеспечен орден Красного носа, как говорит наш радист.
— Можно подумать, что вас интересует цвет моего носа через пять лет, — сказала Веточка и выпила коньяк залпом. — Главное, что я замечаю вокруг себя, — это ханжество. Именно в пику этому ханжеству я готова вести себя, как последняя портовая…
— Бр-р-р! — сказал Ниточкин. Его несколько ошарашил словарь капитанской дочки. — Не люблю, когда женщины говорят такие слова… вслух.
— Именно в пику ханжеству я на всех перекрестках ругаю Репина, хотя его хвалил Достоевский. Читал Достоевского? Нет, конечно… И вообще, ты тоже заражен этой бациллой… Почему вы материтесь с утра до ночи, а мне нельзя? Почему я должна делать вид, что не понимаю этих слов, если я их понимаю?.. Боже мой, как я ненавижу тех, кто умеет быть ханжой, умеет выгадывать, подхалимничать, хамить, давать взятки!
— Честное слово, я этого не умею! — сказал Ниточкин. Ему казалось, что это говорится в его адрес.
— Я знаю. Ты, кажется, не из тех, кто умеет делать нужные вещи… Именно потому сходи сейчас к этой жирной дуре в коридоре, к этой вымогательнице целковых: наговори приятных слов, пусти в ход мужское обаяние, ползай перед ней на карачках, чтобы тебе разрешили задержаться в номере у женщины, с которой ты не расписан во Дворце бракосочетаний… Ну чего ты смотришь? Иди, ты, который это не умеет!
— Самое интересное, что я пойду, если ты этого на самом деле хочешь, — сказал Ниточкин, подливая себе для смелости коньяку.
— И мне! — сказала Веточка. — Самое интересное, что если бы ты не пошел, если бы ты боялся этой бабы в коридоре, то я тебя…
— Начинай меня презирать, — сказал Ниточкин. — Потому что я ее боюсь.
— Ну и катись отсюда колбаской!
— В конце концов она выполняет свою работу. Есть порядок: нельзя оставаться в номере гостиницы посторонним. Она следит за этим.
— У-у! Как всех научили подводить теоретическую базу подо все на свете! Как превосходно такие теории помогают оправдать любую гадость…
…Дежурная знает людей лучше следователя, лучше профессора психологии и любого писателя. Она просвечивает карманы и грудные клетки сильнее рентгеновского аппарата. И главное, что она чувствует безошибочно, — нелюбовь, уничижительное отношение к себе. Тут она мстит. Какие бы деньги ей ни предлагали, что бы ни делали и ни говорили, не жди от нее пощады…
— Тетенька, сегодня я встретил мою единоутробную сестру Катю, — сказал Ниточкин, вытягивая из кармана десятку, сияя обаятельной улыбкой.
— Нашелся дяденька! — обрезала его дежурная.
— Пардон за извинение! — В самом игривом стиле Ниточкин приподнял фуражку над головой. — На полчасика — слово джентльмена!
Дежурная смотрела на него. Она, конечно, знала и этаких бесшабашных парней, они давно отвыкли от дома, и каждый встречный для них — друг ситный и старый знакомый. Это неплохие ребята — из-за них не случается неприятностей, они суют любые деньги и сразу забывают. Это хорошие ребята, если только они не очень пьяны. У этого язык не заплетался, а было уже двадцать три. Даже если он добавит еще пол-литра, то не успеет поднабраться до конца, такие ребята умеют пить.
— Чего ты хочешь?
— До ноль одного — слово джентльмена! — И новенькая десятка легко лезет под регистрационный журнал.
— До ноля, — сказала дежурная, спокойно смахивая деньги в ящик стола.
— Спасибо, тетенька! — весело сказал Ниточкин. И вдруг сорвался. Он услышал и увидел себя со стороны. И «слово джентльмена», и «единоутробная сестра Катя». Дьявол побери! Мерзость!
— Слушай, тетка, гони назад монету! — сказал он, краснея. — Ну, тебе сказано!
Она сунула ему деньги обратно и заорала, привлекая к себе внимание:
— Правил не знаешь?! Ишь развратники! Тебе давно на судно хвостов не присылали? Я тебе такое заделаю, что дальше Кольского залива носа не высунешь!
— Заткни плевательницу, — посоветовал Ниточкин и пошел к лестнице.
С каждым шагом и ступенькой звуки пьяного оркестра из ресторана делались оглушительнее. Ниточкину было обидно на себя за отсутствие выдержки, но не очень. Правда, он потерял Веточку. Но и это, может быть, к лучшему. Потом не оберешься сложностей. Есть великое правило — не греши там, где живешь и работаешь. А она дочка самого капитана. И она хотела, чтобы он остался. Все это закончилось бы плохо.
И в то же время чувство потери росло в нем. Он представил, как Веточка сидит одна у початой бутылки и ждет его, и все спрашивает себя, похожа ли она на шлюху. Ему стало пронзительно жаль Веточку. Но рубикон был перейден. И он успокаивал себя, шагая по темным улицам Мурманска к порту, привычным словоблудием: «Я бросил капитанскую дочку на произвол судьбы. И теперь Пугачев повесит ее на фок-мачте… Я не мужчина, я — облако в штанах. Меня побили, мне кинули банок… Прощай, Веточка, будь бдительна!..»
А подходя к судну, он поймал себя на том, что все время вспоминает детство. Веточка кого-то напоминала ему. И наконец он понял, что она напоминает девчонку Надю, в которую он был когда-то тайно влюблен и с которой ходил в оперетту на «Роз-Мари» в далекие времена эвакуации.
Глава девятая, год 1962
ВЕТОЧКА И НИТОЧКИН
1
Истерическое жужжание одинокой мухи нарушало тишину зала Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде.
«…Часто появляются произведения, выражающие густое, плотоядное, плотское жизнеощущение, — писала Веточка, беспрерывно думая о мухе, раздражаясь все больше и больше тем, что никто не хочет встать и прикончить муху. — Причем эти произведения часто надуманные, пустые внутри. Если художник сам не пережил полноту жизненной радости, жизненных ощущений, но пишет обильные натюрморты, тучные земли и тучные бедра, то…» — «Что за ерунду я пишу? — подумала Веточка. — Когда сдохнет эта муха? Неужели я никогда не закончу статью? И хорошо бы здесь ввернуть о мифологической сущности искусства, особенно литературы. Миф — аккумулированный опыт предков. Создать новый сюжет — создать новый миф. А современное искусство разлагает на кусочки старые мифы. Это, конечно, делает не наше, а западное искусство… Нет, сюда не влезет», — решила Веточка и набросала на полях рукописи женский профиль.
Через неделю статью надо было сдавать. Все сотрудники музея раз в год должны были сочинить по статье. Веточка обвела профиль на полях рамкой и написала: «Портрет». «Дома нельзя вешать хорошие портреты, — подумала она. — Дома можно вешать какие-нибудь пейзажи. Хороший пейзаж успокаивает, даже если видишь его каждый день… А хороший портрет — тревожит. Рано или поздно он начинает тревожить, и мерещится всякая чертовщина. Человеческое лицо — жуткая штука. Мы редко смотрим в лица друг друга подолгу. Нет условий и неудобно. Мы долго смотрим только на лица умерших или на портреты. И те и другие — неподвижны. Отсюда и жуть. Сколько написано разных сумасшедших рассказов о портретах!.. Пушкин рисовал на полях маленькие женские ножки. Теперь размер не играет роли, теперь главное — коленки. Раньше из-под юбки торчали туфельки. Они волновали мужчин… Пушкин был смелый, очень смелый, мужественный. Мужество — главная черта человечества. Ибо жить, имея разум, зная, что умрешь, — великое мужество. Всякая другая природа, все живое в ней — ни береза, ни тигр — не знают о том, что умрут, хотя и оберегают свою жизнь…»
Муха перестала биться, затихла. С улицы чуть слышно доносился шум автомобилей. В небе хлопали голубиные крылья. От стен зала пахло старой, пропылившейся бумагой. Люди склонялись над столами с неестественно умным видом. Чаще всего люди в библиотеке выглядят неестественными. И книги здесь — не друзья, а строптивые слуги, которые исподтишка готовы подложить им свинью, — так подумала Веточка. И она принялась за статью, но как только ее перо коснулось бумаги, муха опять подняла шум. Казалось, она разобьет стекло.
Неведомая сила подняла Веточку со стула. Веточка встала и, громко стуча каблучками по старому паркету, пошла через зал к окну. Все подняли головы и уставились на нее. Веточка, рассекая тишину громом своих каблуков, обогнула крайние столики, с ненавистью и презрением взглянула на молодого студентика, который сидел от мухи в одном метре, взяла у него со стола тетрадку и этой тетрадкой стала ловить муху, загонять ее в угол оконной рамы. Зал остолбенело молчал. Веточка поймала муху и решила было выбросить ее за окно. Но под взглядом зала передумала и стукнула огромную мохнатую муху об пол. Она еще в школе видела, как мальчишки расправляются с насекомыми таким образом. Зал опустил головы и уставился в книги. Веточка вернулась к своему месту. Ее голова была высоко поднята. Она чувствовала себя по меньшей мере Жанной д'Арк. Но не успела Веточка сесть, как зажужжала муха на другом окне. И Веточку кинуло в краску: не могла же она ловить и убивать всех библиотечных мух! Веточка внимательно стала рассматривать французские художественные журналы. И незаметно для себя погрузилась в мир красок. Ее больше не было здесь, за столом Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина, на углу Невского проспекта и Садовой улицы в Ленинграде.
