– На купюре?
– В Ирисовом Поле печатают деньги. Наличные, бумажные. Не сувенирные.
– Это город?
– Да…
Саундер спохватился. Существование Ирисова Поля не афишировалось: собственно говоря, это было нарушение из тех, за которые губернатора могли погнать из кресла метлой. Согласно документам, на Ириске имелись жилые объекты, предназначенные исключительно для рабочих и служащих, внесенных в реестр, и членов их семей. Жители Ирисова Поля в реестр не входили, а черная геология и торговля сувенирами не упоминались ни в одном отчете.
– Это крохотный поселок, – сказал он, подумав, – филиал станции. Рекреационная зона. Люди развлекаются, как могут. Занимаются раскопками, исследуют интересные геологические явления…
– Вы говорили о храмах?
– Да. Но это не храмы, вы поймите, они просто так называются. Даже на Земле есть пещеры, потрясающие по красоте, их называют дворцами. Или пещерные города, образованные самой природой. А это – храмы Ириса. Есть легенда, – он понизил голос, – что на этой планете обитает бог. Бог Ириса, так его прозвали. Что, в отсутствие живых существ, способных ему поклоняться, он сам себе построил храмы.
Инспекторша улыбнулась кончиками губ:
– А вы, значит, запретили паломничество и лишили его адептов?
– Он миллионы лет прекрасно без них обходился.
– Ну, зачем-то же он построил храмы? Значит, ждал, что кто-то придет?
Разговор начинал тяготить Саундера.
– Его нет, – сказал он сухо. – И храмов нет. Это выступы… скальных пород.
– Меня зовут Ирина, – помолчав, сказала инспекторша. – Я, кажется, не представилась. А вы меня не спросили.
– Очень приятно, – сказал Саундер, испытывая страшную неловкость. – Дело в том…
– Простите меня, Григорий.
– За что?
– Я вела себя с вами по-свински. Это все из-за усталости.
– Понимаю. Кстати, меня зовут Саундер.
Она наконец-то оторвала взгляд от моря и посмотрела ему в глаза:
– Как?
– Саундер. Григорьев. Губернатор представлял меня, вы, наверное, не обратили внимания…
Она покраснела, как девочка. Снова отвернулась, нахлобучила шляпу и затемнила вуаль.
– Все путают, – сказал он великодушно. – Жена звала меня Сашей. А губернатор – Гришей.
– Я хочу искупаться, – сказала Ирина резковато. – У вас есть эта их… купюра? Чтобы проверить воду?
Саундер пошарил по карманам куртки. Прошли те времена, когда он водил торговые делишки с полевыми ребятами, но до сих пор обычно брал с собой на выезд немного денег.
– Вот.
Купюра была большая, с ладонь, и почти негнущаяся. Имела семь степеней защиты, но Саундер не представлял дурака, которому понадобилось бы подделывать полевые денежки.
– А почему здесь Будда? – спросила Ирина, вертя купюру так и эдак.
– Не знаю, – честно признался Саундер. – На двадцати реалах у них Христос, на пятидесяти Будда. На ста – не помню. – Он помедлил и добавил: – Некоторых это шокирует.
– Меня – нет, – равнодушно отозвалась Ирина. – Я атеистка. Ну, проверяйте!
Он взял у нее бумажку и зашагал к воде, в самом деле чувствуя себя идиотом. Зачем понадобилось приплетать Ирисово Поле? Сказал бы коротко – нет, в море у нас не купаются, опасно для жизни. И она бы поверила.
Море наваливалось на песок, прозрачное и неподвижное, будто огромная линза. Подойдя к самой кромке, Саундер присел на корточки и, взяв купюру за уголок, опустил в воду до половины. Подержал, вытащил, сличил обе половинки Будды – сухую и мокрую. Мокрая блестела на солнце, сухая матово отсвечивала, но разницы в цвете не было.
– Выходит, можно купаться? – нетерпеливо спросила Ирина.
– Я бы не советовал, – Саундер стряхнул с купюры воду.
– Но почему? – И, не дожидаясь ответа, она подсела к морю и омыла в нем ладони. – Какая прозрачная вода… И теплая…
На мелководье проглядывало оранжевое дно, бледнело, уходя в глубину, уступало морской зелени. Ирина зачерпнула со дна песка, пропустила сквозь кулак яркой струйкой, обернулась к Саундеру:
– Будете купаться?
– Сейчас межсезонье, – сказал он скованно.
– Но с купюрой все в порядке! Кислоты пока нет! Давайте купаться, Саундер!
Прежде чем он успел ответить, она рванула застежку комбинезона, уронила на песок шляпу и, на ходу избавляясь от одноразового белья, пошла в воду.
Я ретроград, подумал Саундер и на секунду зажмурился. На Ириске нет голых пляжей. Везде есть, а на Ириске – домострой. Так это, кажется, называлось… Какая у нее кожа, не белая, не бронзовая – золотая. И какая у нее линия бедра…
Ирина бросилась в море. Брызги взлетели лениво, тяжело, всплеск прозвучал глухо. Саундер смотрел, как она плывет, явно красуясь, широко взмахивая руками, струясь вдоль поверхности, как шелковая нитка в канве. Что-то происходило с этой женщиной, что-то очень важное и трудное, именно в эти часы, минуты, сейчас.
Он вспомнил инспектора с его свинцовым выражением лица. Что нам инспектор? Даже если губернатора погонят – он, Саундер, будет нужен его преемнику. Чтобы закупать дерновое покрытие, контролировать температуру в жилых помещениях, устанавливать графики дежурств, утверждать отпуска, устраивать разносы и самому получать по шее от начальства… И по первому требованию исполнять особые поручения: развлекать инспекторш, например. У которых кризис в личной жизни.
Ирина тем временем обернулась к берегу, замахала рукой, и радужные брызги полетели веером:
– Саундер? Вы будете купаться?
Он заколебался на долю секунды. Нет, это слишком.
– Нет. Я не хочу.
– Такая вода! Такое удовольствие! – она смеялась. Вся усталость, скованность, напряжение слетели с нее в этот момент, и женщина казалась двадцатилетней.
– Я знаю, но… Я просто не хочу.
– Вам же хуже!
Она нырнула, блеснув круглыми ягодицами.
Беда в том, что я совершенно не понимаю свою роль в этом деле, подумал Саундер. Губернатор отправил меня, потому что я молодой и «выгляжу привлекательно». Входят ли в программу экскурсии плотские радости? И как отнесется к этому инспектор? И неужели я, леший побери, гожусь на эту роль?!
Он скептически поджал губы. Нет, конечно, губернатор имел в виду только то, что сказал: прогулка, развлечения, легенды. Губернатор не мог знать некоторых нюансов, существующих между инспекторшей и ее инспектором. Да и нюансы эти, судя по всему, обнаружились совсем недавно, может, пару часов назад.
Женщина вынырнула и поплыла вдоль берега в ритме вальса, раз-два-три, сверкая попеременно мокрым затылком, бедрами и пятками. Саундер сел на песок, скрестив ноги.
Ни краба не водилось на этом побережье, ни рыбешки, ни единой медузы. Водилось два каких-то невероятных микроорганизма, приспособившихся к жизни в кислоте, но никак не умеющих скрасить человеку его одиночество. Ни птицы не показывалось в небе над цветными барханами, ни змейки не струилось в песке. Саундер давно привык, но иногда ему снилось море с чайками и дворик с назойливыми воробьями; его родители участвовали в национальной программе «Демовзрыв», но вместо пятерых детей сподобились родить только одного. Тогда их вышибли из проекта, отселили с космической станции, и Саундер провел детство в квартире бабушки, в тесноте и шуме приморского городишки, в полнейшем счастье и прекрасных мечтах.
Вернуться бы в те времена.
– Саундер?
Инспекторша царственно выходила из воды. Ее короткие волосы торчали ежиком, открывая великолепие шеи и линию ключиц, единственная длинная прядь небрежно падала на лицо. На гладком теле не было ни волоска; Ирина шагала, глядя Саундеру в глаза, и он задумался на секунду: она в самом деле провоцирует? Или, привыкший к консервативным нравам Ириски, он принимает за эпатаж естественное поведение свободной женщины?
Две тени, прилипшие к пяткам инспекторши, струились по оранжевому песку: покороче от Пса, подлиннее от Щенка. Саундер торопливо поднялся навстречу.
– Я приму душ в этом… вертолете, хорошо? – Женщина небрежно поправила длинную мокрую прядь.
– Конечно. Массаж, терморегулятор, панель ароматов, интуитивно понятное управление…
Она улыбнулась, не двигаясь с места.
Высокая, ростом почти с Саундера, она смотрела теперь с неприкрытой дерзостью. Капли воды скатывались по ее коже, и каждая, преломляя свет Пса и Щенка, мерцала зеленой или желтой искрой. Длинная прядь пересекала губы.
Саундер обнаружил, что дышать трудно.
Поднял руки, коснулся мокрых плеч, потянулся к губам. Все это в воображении; стоял неподвижно, зная, что через секунду поднимет руки, коснется плеч, потянется…
Длинная прядь, влажная, мягкая, покачивалась у ее лица на едва ощутимом ветру.
