— Кто это тебе сказал? — тут же отреагировал Лучони. — Бешенство прибавляет сил. Я, например, не удивлюсь, если она вдруг запрыгает, как косуля!
Бернардис растерялся.
— Что же нам теперь делать?
— Ха, мне-то лично на все наплевать. У меня всегда при себе надежный друг, — сказал Лучони и вытащил из кармана тяжелый револьвер.
— Ну конечно! — закричал Бернардис. — Тебе хорошо: у тебя нет детей! А когда их трое, как у меня, не очень-то поплюешься.
— Мое дело — предупредить. Теперь решайте сами, — сказал старший мастер, полируя дуло револьвера рукавом пиджака.
XXI
Сколько же это лет прошло после смерти отшельника? Три, четыре, пять — кто упомнит? К началу ноября деревянная будка для собаки была уже почти готова. Мимоходом — дело-то слишком незначительное, чтобы уделять ему много внимания, — об этом поговорили даже в муниципальном совете. И не нашлось человека, который внес бы куда более простое предложение — убить пса или вывезти его подальше. Плотнику Стефано поручили сколотить будку таким образом, чтобы ее можно было установить прямо на ограде, и еще выкрасить ее в красный цвет: все-таки будет гармонировать с кирпичным фасадом собора. «Что за безобразие! Что за глупость!» — говорили все, стараясь показать, будто идея эта пришла в голову кому угодно, только не им. Выходит, страх перед собакой, видевшей Бога, уже перестал быть тайной?
Но установить будку так и не пришлось. В начале ноября один из подмастерьев пекаря, направляясь, как обычно, в четыре часа утра на работу через площадь, увидел на земле у ограды неподвижный черный холмик. Он подошел, потрогал его и бегом пустился в пекарню.
— Что там еще такое? — спросил Дефенденте, увидев напуганного мальчишку.
— Он умер! Он умер! — с трудом переводя дух, выдавил из себя малец.
— Кто умер?
— Да этот чертов пес… Лежит на земле и уже твердый, как камень!
XXII
Так что же? Все облегченно вздохнули? Предались безумной радости? Конечно, эта доставившая им столько неудобств частичка Бога наконец-то покинула их, но слишком много времени утекло. Как теперь повернуть вспять? Как начать все сначала? За эти годы молодежь приобрела другие привычки. В конце концов, воскресная месса тоже ведь какое-то развлечение. Да и ругательства почему-то стали резать ухо. Короче говоря, все ждали великого облегчения, но ничего такого не испытали.
И потом: если бы теперь возродились прежние, свободные нравы, не было бы это равносильно признанию? Столько трудов положить, чтобы не выдать своего страха, а теперь вдруг взять да и выставить себя на посмешище? Целый город изменил свою жизнь из почтения к какой-то собаке! Да над этим стали бы потешаться даже за границей!
Но вот вопрос: где похоронить животное? В городском саду? Нет-нет, в самом центре города нельзя, его жители и так уже натерпелись достаточно. На свалке? Люди переглядывались, но никто не решался высказаться первым.
— В инструкциях такие случаи не предусмотрены, — заметил наконец секретарь муниципалитета, выведя всех из затруднительного положения.
Кремировать пса в печи? А вдруг после этого начнутся инфекционные заболевания? Тогда зарыть его за городом — вот правильное решение. Но на чьей земле? Кто на это согласится? Начались даже споры: никто не хотел закапывать мертвую собаку на своем участке.
А что, если захоронить ее рядом с отшельником?
И вот собаку, которая видела Бога, положили в маленький ящик, ящик поставили на тележку и повезли к холмам. Дело было в воскресенье, и многие воспользовались случаем, чтобы совершить загородную прогулку. Шесть или семь колясок с мужчинами и женщинами следовали за тележкой с ящиком; все старались делать вид, будто им весело. День, правда, выдался солнечный, но застывшие поля и голые ветки деревьев являли не такое уж радостное зрелище.
Подъехав к холму, все высыпали из колясок и пешком потянулись к развалинам древней часовни. Дети бежали впереди.
— Мама, мама! — послышалось вдруг сверху. — Скорее! Идите сюда, смотрите!
Прибавив шагу, все поспешили к могиле Сильвестро. С того давно забытого дня, когда его похоронили, никто сюда больше не поднимался. Под деревянным крестом на могильном холмике лежал маленький скелет, от снега, ветра и дождя ставший таким хрупким и белым, словно был сделан из филиграни. Скелет собаки.
СВИДАНИЕ С ЭЙНШТЕЙНОМ
Перевод Ф. Двин
Как-то октябрьским вечером после трудового дня Альберт Эйнштейн прогуливался в одиночестве по аллеям Принстона, и тут с ним приключилась странная вещь. Внезапно и без всякой особой причины, когда мысли его свободно перебегали от предмета к предмету, словно собака, спущенная с поводка, он постиг то, к чему всю жизнь тщетно стремился в своих мечтаниях. В какой-то миг Эйнштейн увидел вокруг себя так называемое искривленное пространство и успел рассмотреть его со всех сторон, как вы сейчас можете рассмотреть эту книжку.
Считается, что человеческий разум не в состоянии постичь искривление пространства — не только длину, ширину, глубину, но и еще какое-то загадочное четвертое измерение; существование его доказано, хотя оно и недоступно восприятию человека. Стоит вокруг нас какая-то стена, и человек, несущийся прямо вперед на крыльях своей ненасытной мысли и поднимающийся все выше и выше, вдруг натыкается на нее. Ни Пифагор, ни Платон, ни Данте, живи они до сих пор, тоже не смогли бы ее одолеть, поскольку истина эта не укладывается в нашем мозгу.
Кое-кто, однако, считает, что постичь искривленное пространство все же можно путем многолетних экспериментов и гигантского напряжения мысли. Отдельные ученые — пока вокруг них мир жил своей жизнью, дымили паровозы и домны, гибли на войне миллионы людей, а в тени городских парков целовались влюбленные, — так вот, эти ученые-одиночки благодаря своим героическим умственным усилиям — так по крайней мере гласит легенда — сумели, пусть всего на несколько мгновений (словно какая-то сила вознесла их над пропастью и тотчас же оттащила назад), увидеть и рассмотреть искривленное пространство — непостижимую вершину мироздания.
Но об этом феномене обычно не распространялись, и никто не поздравлял героев. Не было ни фанфар, ни интервью, ни памятных медалей, потому что триумф этот носил сугубо личный характер, просто человек мог сказать: я познал искривленное пространство. Ведь у него не было ни документов, ни фотоснимков, ни чего-нибудь еще в том же роде, чтобы доказать, что это правда.
Однако когда наступают такие моменты и мысль в своем мощном устремлении, как бы найдя едва заметную щелку, прорывается туда, попадает в закрытый для нас мир, и то, что прежде было абстрактной формулой, родившейся и развившейся вне нас, становится самой нашей жизнью, о, тогда в мгновение ока разлетаются в прах все наши трехмерные заботы и печали, и мы — какова сила человеческого разума! — возносимся и парим в чем-то, очень похожем на вечность.
Именно это и произошло с профессором Альбертом Эйнштейном в один прекрасный октябрьский вечер, когда небо казалось хрустальным, там и сям загорались, соперничая с Венерой, шары уличных фонарей и сердце — загадочная мышца — впитывало в себя эту благодать господню. И хоть был Эйнштейн человеком мудрым и мирская слава его не заботила, в этот момент он все-таки почувствовал себя выше толпы, как если бы нищий из нищих заметил вдруг, что карманы его набиты золотом.
И сразу, словно в наказание, таинственная истина исчезла с той же быстротой, с какой и явилась. Тут Эйнштейн заметил, что место, куда он забрел, ему совершенно незнакомо. Он шагал по длинной аллее, обсаженной с обеих сторон живой изгородью; не было вокруг ни домов, ни вилл, ни хижин. Была одна лишь полосатая черно-желтая бензоколонка со светящимся стеклянным шаром наверху. А рядом на деревянной скамье в ожидании клиентов сидел негр. Он был в рабочем комбинезоне и в красной бейсбольной шапочке.
Эйнштейн уже собирался пройти мимо, но негр встал и сделал несколько шагов в его сторону.
— Мистер! — сказал он.
Теперь, когда он встал, видно было, что человек этот очень высок, довольно приятен лицом, удивительно хорошо сложен, по-африкански статен. В синеве вечера ярко сверкала его белозубая улыбка.
— Господин, — сказал негр, — не найдется ли у вас огонька? — И потянулся к нему с погасшей сигаретой.
— Я не курю, — ответил Эйнштейн и остановился — скорее всего, от удивления.
Тогда негр спросил:
— А может, дадите мне денег на выпивку?
Он был высок, молод, нахален.
Эйнштейн пошарил в карманах.
— Не знаю… С собой у меня ничего нет… Я не привык… Мне, право, жаль… — сказал он и хотел уже идти дальше.
— Спасибо и на том, — сказал негр, — но… простите…
— Что тебе еще нужно? — спросил Эйнштейн.
