Теперь он, с большей уже осторожностью, пошел по узкой гравиевой дорожке, стараясь не соступать с нее, — дорожка, произведя три-четыре поворота, наконец вывела его к дому. Сердце Бенжамена наполнилось радостью. Из двух окон первого этажа изливался свет, масляная лампа горела снаружи, освещая длинную галерейку, тянувшуюся вдоль всего дома к маленькому коттеджу, или флигелю, на дальнем его конце.
Он отыскал дом. Добрался до места. Кошмар остался позади.
Бенжамен постучал в дверь и, когда та распахнулась, увидел перед собой одно из самых устрашающих лиц, какие ему когда-либо встречались. Высокий мужчина лет пятидесяти-шестидесяти, с встрепанными, непослушными седыми волосами, с кожей, обращенной стихиями в подобие дубленой шкуры, и с удивительной, доходящей почти до пояса белой бородой стоял на пороге, свирепо тараща на Бенжамена глаза, в которых явственно читались подозрение и неприязнь. Мужчина заговорил было по-валлийски, но, не получив ответа, рявкнул:
— Ну так что? Кто ты и что тебе нужно?
— Я друг Сисили, — пролепетал Бенжамен.
— Глин! Глин! — неодобрительно воскликнула неслышно возникшая за спиной мужчины маленькая, совсем домашнего вида женщина одних примерно с ним лет. — Ты что, не видишь, мальчика хоть выжимай? — И она взяла Бенжамена за руку. — Входите, мой мальчик, входите.
— Я друг Сисили, — повторил Бенжамен, стоя на каменных плитах пола, уже намоченных стекавшей с него водой. Ничего другого ему в голову не пришло. То была его визитная карточка.
— Я Беатрис, тетушка Сисили, — сказала женщина. — А это ее дядя, Глин.
Мужчина снова уставился на Бенжамена, однако на сей раз во взгляде его различалось подобие приветствия.
— Глин, сбегай, принеси мальчику виски.
Бенжамен получил стаканчик виски, неразбавленного, который и осушил с излишней поспешностью. Вслед за тем его усадили у кухонного очага, однако лучше ему не стало, наоборот, его начала сотрясать неукротимая дрожь. Ему дали еще виски, теперь уже смешанного с имбирем и горячей водой. А потом, по-видимому, уложили в кровать.
* * *
Когда Бенжамен проснулся, выяснилось, что он уже умер и попал прямиком на небо. Сомневаться в этом не приходилось нисколько. Собственно говоря, он никогда не пытался представить себе, на что могут походить небеса, однако, увидев их, признал сразу. Вернее сказать, услышав, — первым, что Бенжамен отметил на небе, было пение птиц. Стало быть, находиться по-прежнему в Ллине он никак уж не мог, там настоящего птичьего пения не услышишь, лишь одинокие восклицания чаек. Здесь же птицы распевали сладкозвучный, бесконечный хорал, к которому гармоничным, однотонным контрапунктом присоединялось гудение пчел. Звуков прекраснее Бенжамен никогда еще не слыхал. Да и в прочем небеса оставляли ощущение очень приятное: он лежал на свежей, плотной, совсем недавно выстиранной хлопковой простыне. Солнце вливало в окно лучи белого золота. Кружевные шторы легко колыхались под ласковым ветерком. Токи прохладного воздуха овевали лицо Бенжамена. На самом же заднем плане мягко ударялись о далекий берег волны.
Бенжамен никогда не пытался представить себе, на что могут походить небеса, однако знал, и знал наверняка, что у них имеется одна важнейшая особенность, один критерий, которому они просто обязаны соответствовать. На небесах должна присутствовать Сисили.
Она и присутствовала. Сидела на краешке кровати, неотрывно глядя на Бенжамена, с трудом разлеплявшего глаза. Сисили была вся в белом — в свободном белом летнем платье; золотистые волосы ее стали длиннее, она снова их отпустила; выглядела она более бледной, чем когда-либо прежде, более стройной, и в синих глазах ее ощущалась большая, чем когда-либо прежде, ранимость.
Ну, значит, все правильно. Небеса существуют, просто он прибыл на них последним.
— Здравствуй, Бенжамен, — промолвила Сисили. Бенжамен сел, тут же обнаружив на себе чужую ночную сорочку.
— Здравствуй, — сказал он.
— Ты все же пришел, чтобы найти меня.
— Похоже на то.
— Да. — Сисили улыбнулась. — Я знала, что ты придешь.
На лице Бенжамена обозначилось, надо полагать, удивление, потому что она прибавила:
— Я хотела сказать — знала, что если здесь кто-нибудь и появится, так это будешь ты. Вот…
Она сняла с прикроватного столика и протянула ему чашку чая. Вкус у небесного чая был таким же, как и у всего остального, — вкусом откровения. Ну, может, молока многовато. У Бенжамена это никаких возражений не вызвало. Сисили поцеловала его в лоб и прошептала: «Как же я тебе рада», и Бенжамен осознал, что он все-таки не на небесах, но в каком-то еще даже и лучшем месте.
* * *
Запах поджаренного бекона наплывал из кухни. Минуя пещеру прихожей, окутывал древнюю дубовую лестницу, проникал в каждую спальню, ванную, в кабинет, гостиную, моечную и на чердак «Плас-Кадлан». Он быстро завлек Бенжамена, уже принявшего ванну и одевшегося, в кухню — комнату, в которую солнце почти не заглядывало. Сисили сидела там со своими дядей и тетей за огромным обеденным столом. Все получили на завтрак глазунью, кровяную колбасу, вкуснейший бекон и устрашающих размеров ломти белого хлеба.
— Боюсь, нам придется разочаровать нашу племянницу, — сказала Беатрис, с улыбкой наблюдая за набросившимся на еду Бенжаменом. — Она полагает, будто вы приехали, чтобы повидаться с ней, из самого Бирмингема.
Видимо, Бенжамен, даже в его полубредовом вчерашнем состоянии, успел бессвязно объяснить, что отдыхал поблизости со своими родителями. Теперь он рассказал об этом подробнее — Сисили, при вчерашнем его появлении уже спавшей.
— Какая мне разница, откуда он взялся, — сказала тетушке Сисили. — Я просто рада, что он здесь. Бенжамен — самый добрый, самый заботливый из всех моих друзей.
— Так вы в Ллине впервые? — спросила Беатрис.
— О нет. — Бенжамен тут же счел необходимым объявить о наличии у него некоторых собственнических прав на эти места. — Для моей семьи Ллин — что-то вроде второго дома. Мы приезжаем сюда уже много лет. Каждый год, на одну и ту же стоянку жилых прицепов.
Последовало подобие небольшого взрыва — дядюшка Сисили со стуком опустил чашку на стол и издал звук, который можно было назвать лишь рычанием. Он явно собирался добавить несколько слов, однако жена его предостерегающе пророкотала: «Глин! Глин!»-и затем обратилась к Бенжамену с разъяснением:
— Мой муж о жилых прицепах слышать спокойно не может. Впрочем, это одна из многих вещей, о которых он не может спокойно слышать.
Вскоре после этого Глин, пробормотав что-то о делах, ждущих его в мастерской, вышел из кухни через заднюю дверь. Бенжамен покончил с завтраком и принялся за мытье тарелок. Сисили их вытирала.
— Я допустил faux pas?[52] — поинтересовался он, когда Беатрис поднялась наверх.
— Не волнуйся. С дядей едва ли не каждый pas оказывается faux. — Сисили отложила посудное полотенце и обвила руками талию Бенжамена. — Ах, Бенжамен, как чудесно, что ты здесь. Ты себе даже не представляешь.
Он тоже обнял Сисили — по обыкновению своему, неловко. Та немного отодвинулась от него.
— Извини, меня сегодня так и тянет подержаться за что-нибудь, правда? — И следом, снова взяв полотенце: — Мне было здесь так одиноко.
Конечно, люди они прекрасные, но ведь уже четыре недели прошло. Я с ума начала сходить.
— Ты сильно болела? — спросил Бенжамен.
— Да я даже не знаю, что это было. Наверное, мне просто стало невмоготу от всего, что со мной происходит. Слегла с гриппом или чем-то похожим и никак не могла от него избавиться. Мне становилось все хуже, хуже. Не знаю, в чем дело — в экзаменах или в кошмарной истории с мистером Ридли. Связаться с ним могла только полная идиотка. Сумасшедшая. О…
— Не говори этого, — взмолился, приложив мыльный палец к ее губам, Бенжамен.
— Чего?
— Что ты ужасный, ужасный человек.
— Как ты догадался, что я собираюсь это сказать?
Бенжамен лишь рассмеялся, потом спросил:
— Так ты хочешь узнать, что произошло, пока тебя не было, в школе?
— Конечно, хочу.
И Бенжамен приступил к рассказу, и рассказ его занял почти все утро.
* * *
После ленча Беатрис провела его по дому и саду. Садом она гордилась в особенности.
— Нас-то этот ливень врасплох не застал, — говорила она, пересекая с Бенжаменом маленькую, опрятно подстриженную лужайку, все еще заметно сырую, несмотря на послеполуденное солнце. — Жаль, конечно, что он испортил вам отдых, однако для многих из нас он стал ответом на наши молитвы. Как бы там ни было, теперь до конца недели обещают полную сушь. Что вы скажете о моих будлеях?[53]
Бенжамен ответил, что будлеи очень милы. Да так оно и было.
