Нужно бежать, нет больше сил вот так сидеть и взирать на ее прелести и вздыхать о ней. Бежать. Я начал потихоньку отходить, шаг за шагом, не спуская глаз с ее тела, такого изящного и маленького, недвижимого и провоцирующего, невинного и безобидного, однако подозрительного, испорченного близостью дяди Кристена. Но маневрировать с удочкой было нелегко, заросли кустарника не позволяли продвигаться бесшумно, поэтому я спустился ближе к воде, тут что-то подвернулось под ногами, мох соскользнул с камня: я потерял равновесие и упал, задержал скольжение руками, удочку не выпустил, и она, пролетев в воздухе дугой, с шумом плюхнулась в воду и так далеко, что я не мог управлять ею; к тому же продолжал думать о Катрине и в отчаянии решил сделать все, чтобы она меня не увидела и не услышала… спас себя, ухватившись за ветки. Вот так и лежал я на четвереньках на открытом берегу речки, продолжая держать в одной руке удочку, которая теперь то поднималась из воды, то погружалась, крутилась и вращалась, пыталась вырваться, а в другой руке, которая ныла и болела, сжимал листья и сломанные ветки; взгляд же был по-прежнему прикован к нагой нимфе, которая теперь, в это нестерпимое для меня мгновение, вдруг проявила признаки жизни, приподнялась на локтях и повернулась в мою сторону, оголив свою удивительную верхнюю часть: два глаза и два темных пятнышка на груди удивленно уставились на меня с другого берега. Удар, от которого не оправиться!
Я смотрел вниз, смотрел в сторону, перебирал ногами, тащил, что было сил, несчастную удочку из воды, не смел взглянуть в ее сторону, едва мог двигаться, едва дышал от сомнения и стыда быть разоблаченным в подглядывании; и все же глазел на нее, глазел комическим и недостойным способом. Лицо горело. Я должен спрятаться. На уме было единственное: бежать! бежать без оглядки! Но, разумеется, к моему невыразимому огорчению я не сдвинулся с места, наблюдал за солнечными бликами на воде и размышлял, был ли это мой последний миг на земле, была ли это смерть? Вечный мрак и погибель?
— Хей, Петер!
Ее голос разлился колокольчиком над рекой, звонкий, беззаботный и веселый. Разве мог я противиться? Отважился и выглянул. Она прикрыла рукой грудь, улыбалась и махала другой рукой. Ни тени тревоги или возмущения:
— Я не видела тебя, понимаешь? Ловишь рыбу?
— Я… да. Я споткнулся. (Идиот! Будто она не понимала!)
— Да, камушки здесь хорошие. Ушибся?
— Нет, ничего.
Свободной рукой я стряхнул с одежды прилипшую листву и, чтобы показать, что я все еще был вне себя от падения, оперся на удочку, точно это была моя последняя спасательная соломинка.
— Повезло, значит. Наловил рыбы?
— Нет, еще нет. Сегодня… сегодня очень тепло.
— Иди сюда и загорай…
Она искренне и приветливо улыбнулась, нисколько не смущаясь собственной наготы и не обращая внимания на мое ненормальное состояние.
— Ах, как здесь хорошо!
От ее слов закружилась голова. Не сразу, но понял, что в ее голосе не было ни тени упрека, ни тени подозрения. Чудо! Может, она поверила, что я пришел сюда как раз сейчас и не видел ее до того, как она увидела меня? Что я случайно споткнулся именно на этом месте без всяких задних мыслей? Или ей совершенно все равно? А может, разговаривать с мужчинами в полуобнаженном виде для нее также естественно, как и открыто рассказывать о своих любовных связях? Нет, сердиться на нее было нельзя, она вмиг рассеивала мои страхи и сомнения. Она была такой самостоятельной, такой неуязвимой, такой независимой от обывательских банальных понятий о приличии. Она была сильфидой, неземным существом, русалкой…
Мне стало легче. Значительно легче. Я был спасен. Готов был принести в жертву ей все что угодно. Готов был служить ей покорно. Конечно, уступлю и приму предложение погреться на солнышке, но не более того… Судьбой мне ниспослано испытание. Нагая нимфа на другом берегу речки все еще волновала воображение и соблазняла. Ну, а если окажусь там действительно подле нее, как быть тогда, что сказать? Имею ли я право воспользоваться случаем? Грубые и пошлые слова Йо звучали в голове: «Так и не совокупились? Ты гомосексик?»
— Поднимись выше по реке, там можно перейти. Там, кажется, мелко.
— Да, кажется…
Но я отрицательно покачал головой. Мой взор был прикован к руке, прикрывавшей грудь, которую я ясно видел всего минуту назад. Впервые в своей жизни!
— Попробую еще порыбачить…
Я невнятно пробурчал объяснение о своем нежелании загорать. Солнце жгло немилосердно. Речка несла свои воды бесшумно, спокойно. Лежать на траве возле нее и, быть может, иногда дотронуться до груди? Ведь заниматься рыбной ловлей в погожий день просто нелепо и глупо! Однако нужно взять себя в руки, произвести впечатление волевого, решительного и целеустремленного мужчины. К тому же я постановил рыбачить целый день, нечто вроде покаяния за недавние греховные мысли. Принялся сразу за дело: вытащил леску, распутал нити, выбросил жалкие остатки мертвой приманки, посадил нового червяка и, дабы показать ей, что я не бросаю слов на ветер, забросил ловко, с профессиональной меткостью в воду крючок. Она должна видеть, что слов на ветер я не бросаю. И кроме того, это был хороший предлог некого сближения с ней, хотя и на определенном, неопасном расстоянии.
— Ты же сам сказал, что сегодня слишком тепло, — засмеялась она.
— Там повыше есть места получше…
Леска натянулась, но явно не клевало, темная водная глубина казалась совершенно безжизненной. Нечего надеяться на успех. Пора прекратить. Она снова опустилась на траву и лежала, положив голову на локти, и наблюдала за мной. Я неуверенно помахал ей:
— Пока!
— Приходи снова, если рыбка сюда направится!
— Ол’райт!
Я сделал три-четыре шага, но снова повернулся:
— Я… возможно, я приду к тебе в ближайшие дни!
— Отлично! — прокричала она вслед. Помахала. Еще раз позволила мне увидеть груди с темными кружочками. Тут я вдруг обратил внимание совсем на другое: ее волосы были гладко зачесаны, подняты к затылку и закреплены повязкой желтого или красно-бурого цвета… точно такая повязка висела в моей избушке; дядя Кристен тогда сорвал ее с гвоздика и спрятал в кармане. Я, конечно, не смел утверждать, что это одна и та же повязка, но сходство было. И, вероятно, не случайное.
Я поспешил уйти, скрыться из виду. В голову пекло, колени после падения сильно болели. Обуревали сомнения, перед глазами — ее груди и два твердых кружочка на белой коже. Понятно, из-за ребенка, она ведь кормила. Я читал об этом в справочном словаре, который был моим единственным источником просвещения в практических сексуальных делах: грудные соски меняют окраску. Иллюстрации. Эрекция. С болью подумал о неумолимых физических процессах, которым было подвержено изящное тело Катрине. Она была многоопытной женщиной, любовником ее был женатый мужчина, она родила девочку, кормит ее грудью, спит, Бог знает, с кем… Все как бы прошло через ее тело, ее «пользовали», больше «пользовали», нежели грузную тетю Линну, у которой не было детей… однако несмотря ни на что Катрине была молодой и грациозной, словно одного со мной возраста; «молодой» и «бывшей в употреблении» одновременно, манящей и недосягаемой… был ли дядя Кристен, действительно, у нее до меня?
Отойдя на значительное расстояние, я остановился, все еще пребывая в смущении, сомнении и самобичевании, нашел подходящее место и забросил удочку, более по долгу, нежели по убеждению. Место здесь было мелкое, и я без труда следил за печальным скольжением червяка по шлифованным камням. Дядя Кристен точно был у Катрине перед тем, как появился я, он… сильный мужчина в возрасте, однако все же молодой, с черными густыми волосами и крепкими руками. И все равно… Усилием воли я вызвал самые потаенные свои пожелания. Призвал на помощь магическую силу влюбленности: она улыбалась мне и смеялась и махала рукой, просила прийти, оказав таким образом мне свое расположение, ни разу не смутившись своей наготы. Разве это ничего не значило? Не значило ли это, что я был ее избранником? Остальные исключались? От такой мысли стало тепло на душе. Недавние сомнения готовы были улетучиться под влиянием неумолимого тщеславия пятнадцатилетнего мальчишки; я видел перед собой ее смеющиеся глаза и груди с темно-коричневыми верхушечками, которые тоже улыбались мне, конечно, на свой лад.
Леска отплыла далеко и слабо поддергивала в воде. Я потянул ее к себе. В размышлениях забыл о рыбалке и о своих недавних намерениях. Скоро, вероятно, начнет клевать. Леска сопротивлялась. Неровные рывки удилища; что-то живое трепыхалось на другом конце, и как в экстазе пережил я самое удивительное мгновение для рыбака: поймал! В этот исключительный момент я забыл о всех правилах рыбалки, сильно взмахнул удилищем, так что крючок сорвался с лески, и рыба, сверкнув серебристой чешуей, пролетела над моей головой, а потом уже и удочка упала где-то позади меня в кустарнике. Я поймал рыбу, и она была на суше!
