— Помню, когда я жила в Чикаго, у нас в больнице работала престарелая немка, она была почетным профессором психиатрии. Впрочем, я почти уверена, что она была из Вены, но география не столь важна, правда? Главное, она была узницей Дахау и выжила, а ее муж и двое детей погибли в лагере. Мало того, мне рассказывали, что в концлагере на ней ставили медицинские эксперименты. Но женщина, которую я встретила много лет спустя, не была сломлена. Она смогла жить. После войны она эмигрировала в Штаты, стала блестящим клиницистом, да еще и вышла замуж за известного философа, важную шишку из Чикагского университета. Однажды я слушала ее лекцию о чувстве вины — конкретно о чувстве вины тех, кто остался в живых. Кто-то задал ей вопрос: с учетом всего, что ей довелось пережить — настоящий кошмар! — как она сумела выстоять и не погибнуть? Ответ ее меня потряс. Она процитировала Сэмюэля Беккета: Я не могу продолжать, я буду продолжать.
— Это из «Безымянного», — сказала я.
— Верно. «Безымянный».
Мы погрузились в молчание. Нарушила его я:
— Я не могу продолжать, доктор.
— Понимаю. Но это сейчас. Может быть, со временем…
— Я не могу продолжать. Я не буду продолжать.
Не стоило мне бросать эту реплику. Зачем было говорить, не подумав? Но дело в том, что я говорила обдуманно. Отдавая себе отчет в том, что говорю. Я понимала, что мои слова — правда. Произнеся их, я подтвердила худшие подозрения доктора Айрленд. Возиться со мной было бесполезно.
Надо отдать должное доктору Айрленд, к этому моему высказыванию она больше не возвращалась. Просто на пятнадцать миллиграммов увеличила мне дозу миртазапина. Он обеспечивал мне мертвый сон, но нисколько не смягчал лютую тоску, которая наполняла все время моего бодрствования. Благодаря лекарствам мне все-таки удавалось спать по девять часов каждую ночь. Проснувшись, я неизменно лежала минуту-другую в блаженном беспамятстве, пытаясь понять, где нахожусь. Потом я ощупывала языком «заштопанные» губы, и мгновенно все снова наваливалось на меня. Как хотелось мне продлить это краткое время между сном и явью, когда мозг явно пытался избавиться от воспоминаний. Потому что, как только я начинала соображать яснее и ко мне возвращались все воспоминания, у меня оставалось только одно желание — умереть.
Сестра Рейнир каждое утро появлялась ни свет ни заря, видимо прекрасно представляя, как проходит мое пробуждение и что за непроглядный мрак окутывает меня в эти мгновения. Не проходило и пяти минут, как я открывала глаза, а она уж спешила ко мне со стаканом апельсинового сока и велела немедленно его выпить.
— Это повысит вам сахар в крови, — поясняла она.
Сестра Рейнир больше ни разу не упомянула о сыне, которого она потеряла. Также она ни словом никогда не обмолвилась ни о моем неудачном самоубийстве, ни о печали, которая заполняла все время моего бодрствования. Печаль. Слишком слабое слово, чтобы описать мои тогдашние чувства. Я чувствовала, что просто схожу с ума; я была уверена, что никогда, никогда не оправлюсь от того, что случилось со мной; мне было совершенно ясно, что отныне вся моя жизнь — не что иное, как мучительная агония…
Как ни старалась я скрыть это состояние непреходящего отчаяния, сестра Рейнир давала мне понять, что ее мне не обмануть. Обнаружив, что я лежу в кровати, свернувшись клубком, она с силой стучала меня по плечу и громко говорила: «Вам пора на физиотерапию, прямо сейчас». Чувствуя, что я впала в отчаяние и снова тону, она включала радио рядом с кроватью, и я начинала прислушиваться. Если я не была настроена на общение, сестра просто-таки заставляла меня с ней разговаривать.
Каждое утро она доставляла мне свежий номер «Нью-Йорк таймс», который, по ее словам, доставала в единственном магазине в Маунтин Фолс, где эту газету продавали, и строго велела мне «читать о том, что творится в мире». Невзирая на то что моя нога пока еще была в гипсе, эта женщина заставляла меня выходить на прогулку по два раза в день и каждый раз не менее получаса ходить вокруг больничного корпуса, сначала с ходунками, а спустя неделю — с палочкой. А когда мне сняли повязку с глаза, она принесла мне в палату телевизор и добилась того, что я стала по часу в день смотреть новости.
Я понимала, почему она заставляет меня читать газеты, слушать радио и быть в курсе происходящих в мире событий. Ее целью было не просто отвлечь меня от грустных мыслей и помочь заполнить время, но и каким-то образом занять меня хоть чем-то, помимо моего собственного уныния.
Доктор Айрленд тоже делала попытки подтолкнуть меня к признанию самого факта существования жизни за пределами больницы и всего, что с этим было связано. Она никак не прокомментировала мое заявление о том, что я не могу жить со своим горем. Зато настаивала на том, чтобы я как можно чаще рассказывала ей о дочери, чтобы говорила о ней столько, сколько могу выдержать, — надо признать, мне не слишком это удавалось, потому что всякий раз, как имя Эмили слетало с моих губ, меня пронзала невыносимая боль. Но доктор Айрленд продолжала настаивать на своем. Кроме того, она хотела еще знать все о наших отношениях с Тео и о том, как в последние недели перед трагедией страх обуревал меня все чаще, как росло напряжение, как из-за всего этого я растерялась в тот кошмарный миг, когда собачонка, сорвавшись с поводка, устремилась к нам, и…
— Вы вините Тео в том, что случилось?
— Его там не было. Я виню себя.
— Но его провал: долги, в который он залез вместе с той женщиной, обозленные кредиторы, совершенно реальные опасения, что вас могут буквально выгнать из дому… не могли же вы не задумываться над тем, что если бы все это на нас не навалилось…
— Я одна несу ответственность за то, что стряслось.
— Вы испытываете к нему ненависть?
— «Ненависть» — ужасное слово.
— Вы пережили ужасные вещи, а его безответственность, полное безразличие к вашим чувствам, вашей жизни…
— Прекратите, не пытайтесь переложить на него вину и оправдать меня. Я понимаю, к чему вы клоните: бывает, что несчастья случаются с хорошими людьми… и всякая подобная мура… Я не поддамся на это.
— А может быть, стоит попытаться понять, что тот несчастный случай именно и был несчастной случайностью, и только. А вам в тот момент приходилось очень туго, на вас навалились тяжелые испытания…
— Я презираю Тео Моргана, понятно?
— А я здесь для того, чтобы помочь вам понять — все, что вы чувствуете, важно и…
— Ох, я вас умоляю. Все, что я чувствую, просто отвратительно. Может, только когда смотрю вечерние новости по телевизору, на чем настаивает сестра Рейнир, я на полчаса отвлекаюсь от своих мыслей. И спасибо вашим сильнодействующим препаратам, благодаря им я могу спать. Но это все. В остальное время все это со мной день за днем. Постоянно крутится в голове. Каждая мысль, каждое действие — все связано только с этим.
— Вчера звонил ваш юрист. — Доктор Айрленд попыталась сменить тему. — По вашему желанию его не стали соединять с вами. Но он поговорил со мной.
— Точнее, вы попросили его поговорить с вами.
— Нет, он сам отыскал меня, позвонил в мой частный кабинет в Маунтин Фолс. До того мы уже разговаривали дважды. И я не вижу в этом ничего ужасного. Просто ему необходимо обсудить с кем-то дела, касающиеся вас.
— И вам, как специалисту, кажется, что это было бы полезно для моей психики — поговорить с ним, — предположила я.
— Мне кажется, он ваш юрист и вам просто нужно с ним побеседовать.
Подумав, назавтра я согласилась поговорить с Алкеном.
— Я счастлив узнать, что вы остались живы после несчастного случая. После всего того, что вам довелось пережить…
— Это не было несчастным случаем, мистер Алкен. Это была попытка убить себя. Неудачная, как и все, что я делаю.
— Я убежден, что вы слишком суровы по отношению к себе.
— Чем я обязана вашему звонку, мистер Алкен?
— Вероятно, вы уже знаете от доктора Айрленд, что мисс Адриенна Клегг решила отозвать все обвинения против вас…
— Да, я наслышана об этом. А что же послужило причиной?
— Я переговорил с ее адвокатом и дал совершенно ясно понять, что, если только ей вздумается хоть что-то предпринять против вас, я ее уничтожу.
— И она испугалась?
— Более того, она подписала и передала мне документ, в котором обязуется никогда не выдвигать против вас каких-либо обвинений в суде и подтверждает, что вы не несете ответственности за долги «Фантастик Филмворкс».
— Хорошо… спасибо вам.
— Искренне рад помочь. Но нам еще кое-что необходимо обсудить. Со мной связались страховщики таксомоторной компании… с предложением.
