Геннадий Шпаликов - Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники.

…Если елка огнями цветет, это значит пришел новый год.

…Жить стало лучше. Жить стало веселее…

…По городу шагает веселое звено — никто не понимает, куда идет оно — никто не понимает — и — сразу не поймет — куда оно по городу стремительно

…Ох.

…Лена Ясная, пей белое вино.

…Ура!

…А что делать?

…Морозное было утро…

…Большевики.

…Знамя.

…Он шел рядом со знаменосцем, и от этого еще более радостно билось его сердце.

…Знамя.

…Взвился на дыбы горячий конь.

…В штаб кабинет.

…Расстроенные лица товарищей.

…Кто-то ловко перескочил через забор.

…В штаб-квартиру комитета Сергей вернулся со знаменем.

…Музыка — к весне — ему только 23 года, ему, Сереже Кострикову.

…Полиция теряет след.

…Вера Сергеевна Гарина вспоминает.

…А в марте.

…Музыка.

…Четвертый раз захлопывались двери за Сергеем Мироновичем.

…Цепи — звенят.

…Суд оправдал.

…Вальс.

…Киров.

…Связь прервалась.

…Всем хотелось знать правду об Октябрьской революции.

…Сергей Миронович, поднимите повыше белый платок — мир был восстановлен.

…Подпольная кличка — ноль.

…Письмо диктовали.

…Сергей Миронович уехал в Москву.

…Через Астрахань.

…Вальс.

…Астрахань.

…Неужели правда, что в Астрахани поговаривают об эвакуации?

… Приказываю беспощадно уничтожать белогвардейскую сволочь.

…Устье Волги было, будет и есть советским.

…В одной цепи пошел он в бой.

…Наконец пришел день, когда Киров мог послать в Москву телеграмму Ленину…

…В июне становится Сергей Миронович секретарем ЦК

…Тоскливо было старому инженеру.

…В июле.

…Заложена первая скважина, вторая.

…Раздался телефонный звонок.

…Вальс.

…Бах!

…Во мраке подпольной борьбы.

…Сережа Костриков.

…Вальс.

…У Ленинграда нет своей сырьевой базы — он должен превратиться в музей революции.

…Новые дела, новые заботы.

…Каменев, Зиновьев.

…Десять тысяч тракторов в год — это невозможно — говорили старые инженеры.

…Выполнили план ударного квартала и затем уже, в 31 году.

…Нас утро встречает прохладой, нас ветром встречает река.

…Киров.

…Днепрострой, магнитострой.

…Киров.

…Мечтать мы об этом и не могли.

…Прошел и задумался Киров — на севере.

…Не мечтай о посеве — где встретились Киров — и — север.

…Непроглядная полярная ночь.

…Спиной к ветру, чтобы передохнуть — Киров

…Будем строить рудник, фабрику, город.

…Хибины.

…Киров.

…По-европейски живут люди в Хибинах.

…Вальс.

…Когда вероломно.

…столкнулись две силы — мир фашизма — и — мир ленинских идей.

…домов затемненных громады.

…Тихонов.

…Полночный воздушный налет.

…По городу Киров идет.

…Гордясь.

…Вальс.

…Киров.

…И в минуту затишья.

…Где обороняется гвардия — никто не устоит

…Ура.

…Вальс.

…Страна советов поднялась на вершину пятидесятилетия.

…Коммунисты — говорят — что учатся у Кирова страстности и убежденности.

…Да здравствует — уже никем непобедимая, наша всесоюзная, ленинская, коммунистическая партия!

…Вы слушали передачу всесоюзного радио — жизнь — отданная народу.

…Био-био.

…Московское время — девятнадцать часов.

…Чайковский, конечно, — но — на самом деле — хорошо.

…Вот способ — способ Чайковского успокоиться и что-то.

…Способ — не из лучших.

…Стоп.

…Далее — все под вальс.

Забудем все, забудем.

Выкинем из памяти — на время, читатель, только на то самое время, которое понадобится для других — увы — печальных дел. Предыстория.

Я болел — кому это интересно, поскольку многие болеют — но уж, поверьте, я болел всерьез — свалился.

Тут уж личные воспоминания кончаются.

Попал я туда, в эту странную больницу, почти сразу после новою года — то есть елочка стояла, висели флажки, украшения висели, шары, валялась на пластиковом безукоризненно чистом полу — вата, конфетти — не берусь называть, но, читатель, был новый год в доме, где все к смерти приговорены — не приговором — обстоятельствами. Поскольку было мне тогда, в первый, во второй, в третий и — и — опустим, — бесконечно печально, и вовсе не от того, что я так уж заболел — хуже я болел, молодым — валялся на вытяжении с переломанными ногами в военном госпитале Хлебникове — помню был там мост, через который везли, помню, как в коридор — не положили, — офицер и пострадал на учениях, падая с парашютом, упав в лес, сосна спасла и изувечила, как могла — ноги, в основном. Вернемся туда, в предысторию.

Мне надо было ехать на похороны, вернее так — на сжигание в крематории. Вот именно в этот день, именно — вот так. Не мог я туда не поехать, не мог, хотя никакого — абсолютно — не то чтоб уж и желания — а просто и ох — зачем? — но — вот сам помрешь и никто не приедет — хотя — какая разница? — но тут уж, тут уж, — было мне невозможно ото всего, что случилось, хотя не случиться и не могло.

Я был больной там элементарный. Почки. Там, в этом учреждении элементарных больных вообще выносят с трудом. Они — эти больные — для науки интереса не представляют. Но существуют иные, более — опять-таки для науки — интересные люди. У нее, у этой девочки, было четыре ночки — и все больные. На ней защитили — две или три — докторские диссертации. Уж кандидатскую — наверняка, а она помирала, хотя ее и пытались вытащить из помирания, но — бог ее рано забрал. Звали ее Аня. Невыносимо мне об этом писать. Мы бродили по этим ярко освещенным коридорам, по блистающим чистотой и безысходностью — тоже блистающим — полам, сидели внизу, где есть телефон — единственное средство сообщения с жизнью, — мы пили то, что могли достать, когда во время разрешенных прогулок — ровно в полвторого — открывались ворота нашего учреждения и — поскольку здесь был морг — забыл уж какого района — то сюда привозили (или увозили) усопших. Так вот, усопшие — впервые, по-моему, хотя, судя по некрологам, плохих людей вообще не было и нет, но — вот тут усопшие помогали впрямую. Отворялись ворота нашего учреждения, и мы (и не только мы) спокойно выходили за этой машиной — часто даже и не похоронного тина, а что-то вроде бы и хлеб развозят — выходили в город. Вокруг были магазины, кафе, рестораны — была, кроме прочего, улица. Шли живые люди. Покупали газеты, банки с капустой, стояли в очередях, ссорились, перебегали улицу, охали и ахали — засыпали на ходу, не замечая, какой сегодня день. Дни-то шли какие! Надвигалась весна — март — нараспашку, все, как ворот расстегнув, и тут мы с Анечкой.

Вы знаете, как это происходит. Кто не знает — тем лучше.

Играет оркестр — небольшой, — и тебя — что-то вроде лифта — опускают прямо в печку. Это, конечно, к делу не относится, но там был один смешной человек — распорядитель, инженер — заведующий, что ли, адом — в общем, Мефистофель. Совершенно пьяный — очевидно, по роду профессии — иного выхода у него не было, но он, будучи физически очень здоровым человеком, очень — ну, внешне хотя бы — чудесно держался на ногах, разговаривал, отдавал свои мефистофельские распоряжения, и вообще был молодцом. Так вот он мне сказал, глядя на меня внимательно, поскольку вид у меня был сокрушающе невеселый, так вот, мне сказал: две минуты. Что? Я спросил — да и кто вы? Две минуты — повторил он — ровно. А ему — он показал на проходящего с похорон тучного заплаканного человека — минут шесть. Тут я понял. А вам? — спросил я — вам-то сколько? Робинзона Крузо читали? — спросил он. Нет, обознался. Прямо выпадение памяти — Пятнадцатилетний капитан — но того же автора. Да нет, говорю я, это разные авторы, по-моему, хотя. Тут я выругался, условно говоря, но Мефистофель, ничуть не обидевшись, сказал — так вот, в этой замечательной книге вождь — забыл как зовут, ну, африканский вождь, сообщник Негоро — пирата — знаете? — так вот, этот африканский алкоголик до того допился — они там по ходу действия пьют горячий спирт, джин — понятия не имею — но — хотел бы узнать, что они там, эти сволочи, пили, сжигая пятнадцатилетнего капитана — я сам, кстати, капитан, в прошлом, — так вот, этот вождь сгорел мгновенно. Просто как бы испарился. Того и вам желаю, сказал я. Так и получится, согласился он. К тому себя готовлю. До свидания, сказал я, ну, это уж точно, сказал он, увидимся. — В кремлевскую стену вас же наверняка не положат? — Тут я опять выругался, а он опять не обиделся, славный человек.