27 ноября.
«Выпущенная на волю золотая рыбка не проживет и месяца» (часть третья).
Люди передают из уст в уста — «реализм». Спрашивается — что же такое этот пресловутый реализм? Мучиться над великой загадкой, как звучит, раскрываясь, лотос, — это, по-вашему, реализм? — «Нет». — «Даже Наполеон страдал от насморка, даже генерал Ноги[60] был падок до женского пола, даже Клеопатра ходила по большой нужде. Все эти истины, по-вашему, — реализм?» Смеется, не отвечает. — «Позвольте тогда спросить еще. Дадзай Осаму, со слезами умоляющий, чтобы у него купили рукопись, Чехов, обивающий пороги редакций ради скудного заработка, Горький, покорно сносящий понукания Ленина, Пруст, посылающий смиренные письма в издательства, — это вы называете реализмом?» Продолжая на всякий случай улыбаться, кивает. «Глупец! Истощив все силы, данные человеку, мучительно надрываясь, позабыв о жене и детях, не выпуская из рук однажды поднятое знамя, „причесанный бурей, умытый ливнем“, карабкаешься все выше и выше, и вдруг, физически уже полумертвому знаменосцу на ухо: вспомни о женушке! — ты ли, я ли, какая в сущности разница, но подумай, чему учат легендарные слова Сасаки на реке Удзи: „Берегись, у тебя ослабла подпруга!“[61] Не возлюби свое имя, будь верен судьбе, вот непреложный долг. Выползешь на карачках со дна реки, с затуманенным взором, в отчаянии вцепишься зубами в ворота, вскарабкаешься — хоть одним глазком взглянуть на райский сад, и тут тебя обухом: „Хватит паясничать!“, фыркнут в лицо и, схватив за ноги, безжалостно свергнут обратно в грязную жижу, это — реализм?» Он, усевшись поудобнее: «Реализм — это не вопить про булавку так, как будто это дубина или верея, а ясно показывать, что булавка — это булавка». «Глупец! Ты наверняка изучал законы познания. И в диалектике как пить дать натаскан. Я не собираюсь читать тебе лекцию, но ты должен обратить внимание, сколь „недобросовестна“ позиция нынешней молодежи, которая по привычке талдычит „реализм, реализм“, припав, прилипнув, приклеившись к столу, обитому протертым до дыр зеленым сукном. На обратном пути было бы неплохо прихватить хотя бы отчеркнутые тезисы из „Введения в гносеологию“… Прежде всего, перечитай десятую страницу! Вот тогда и поговорим!» На сем в тот день и расстались.
Последняя соломинка реализма — регистрация и статистика, больше того — с эпитетами «научно-клиническая», «анатомическая» и т. п. Однако ныне и регистрация, и статистика превратились в один из бюрократических трюков, наука, медицина выродились в популярные знания на потребу дамским журнальчикам, наш мещанин-реалист наслышан о подвигах практикующих врачей, но ведать не ведает о самоотверженном труде Ногути Хидэё[62]. А уж ненадежность анатомии — это для него как гром среди ясного неба. Осознание торжественно-суровой природной реальности закончилось ночью накануне событий 26 февраля, наступило время слов. Утро взываний. Мгновение до того, как раскроется цветок.
Истина и слово. Эти двое готовы вцепиться друг другу в глотку, уж кому как не тебе знать их взаимоотношения. Прекратите бороться друг с другом! Именно сейчас встает заря гегелевского снятия. Верь! Когда раскрывается цветок, он и в самом деле издает мелодичный звук. Если надо дать какое-то имя, назовем это «победой романтизма». Гордись. Наш реалист это и есть выношенный тридцатью годами твоего долготерпения ребенок — драгоценное дитя, дитя света.
Не смейся над зеленью его очей! Стыдливый младенец с такой еще нежной кожей… Подражая львам, утром третьего дня сбрось его вниз со скалы. Только не забудь подстелить у подножья ватный тюфяк. Серебряная курительная трубка, выброшенная со словами: «Изгоняю из дома». «Ха-ха, а этот ребенок, однако, развязная девчонка!»
Пожалей гордых интеллектуалов! Живут, умирают, все ради гордости, можешь не сомневаться. Посмотри на ремесленника, взгляни, как ужинают крестьяне! Они умеют повеселиться. И только вы одни, в темноте, истратившие десять тысяч йен на университет, вы, худосочные интеллектуалы, вы одни…
Если изнемог, ложись и спи!
Взгрустнется — сыграй на миску лапши.
Я обманул тебя только однажды, ты обманывала меня тысячу раз. Меня назвали лжецом, тебя — страдалицей. «Чем больше лжешь и чем бессовестней, тем меньше шансов прослыть лжецом, так получается?»
Тот, кто умеет серьезно выслушать рассказ двенадцатилетней девочки, достоин называться зрелым мужчиной.
И еще — делай, что хочешь!
28 ноября.
«О современном герое».
Нечто верленообразное, нечто рембовидное.
Душистый горошек хочет походить на пальму Думаю о «железном» служащем. Нацепив очки с железной оправой, с одной стороны прикрученной ниткой, положив на колени кожаный портфель с тремя разболтанными застежками, в электричке, ссутулившись, пощипывая на подбородке двухдневную щетину, он рассеянно глядит на залитые дождем улицы. Битый, прожженный, глубоко внутри спрятавший жестокость железа… (оборвано)
29 ноября.
Распятый Христос — Он не возводил очес горе. Нет! Он смотрел вниз, с завистью, на детей человеческих, копошащихся на земле.
Карты на руках — брось прочь и беззаботно рассмейся.
30 ноября.
Весь день дождь — непогода.
31 ноября.
(На стене.) У Наполеона не было желания завоевать весь мир. Все, чего он хотел, это завоевать доверие хотя бы одного одуванчика.
(На стене.) Выпущенная на волю золотая рыбка не проживет и месяца.
(На стене.) Идущие мне вослед, по максимуму используйте мою смерть.
1 декабря.
Не могу забыть Санэтомо[63].
Вздымаются белой пеной волны в заливе Идзу.
Соленые брызги, как лепестки вишни.
Мискант колышется.
Мандариновая плантация.
2 декабря.
Никто не навещает. Пришлите хоть весточку.
У страха глаза велики. Кажется, что все тело, все кости ободраны и разорваны.
Листок периллы — маленький дар, все-таки милый.
3 декабря.
«Не на словах, а на деле» — это прямое насилие. Это узда. Это кнут.
Это меня вылечило.
4 декабря.
«Ветка цветущей груши».
Прочитав в ноябрьском номере «Кайдзо» статью Сато Харуо «Премия Акутагавы», подумал — как неряшливо написано! Но именно поэтому она произвела на меня такое сильное впечатление. Истинная любовь — слепа. Безумие, гнев. Более того… (оборвано).
Глядя на пожар Рима из окна своей спальни, Нерон молчал. Лицо его абсолютно ничего не выражало. К нему ластились прекрасные одалиски с льстивыми улыбками, но он молчал. Ему подносили изысканные вина, он пил рассеянно… Или молчание разгромленного военачальника в тени от дыма сожженных знамен, в верховьях Альп.
Зуб за зуб. Стакан молока за стакан молока. (Никто не виноват.)
«Мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя судье, а судья не отдал бы тебя слуге, и не ввергли бы тебя в темницу; истинно говорю тебе: не выйдешь оттуда, пока не отдашь до последнего кодранта» (Матфей, 5: 25–26).
Ночью под гомон цикад на исходе осени осознал свое полное поражение.
Посмеялся над грошом и на грош был бит, только и всего.
Мои глаза не были грязными.
Я не потребовал ни одного укола ради удовольствия. Я избегал косности писателей, эдаких мастеров фехтования, в совершенстве овладевших лишь возгласом «бью по лицу!». «Познай силу большую, чем огонь и вода, научись грациозному достоинству Христа».
Иного не дано.
Хранить в глубокой тайне!
(Сегодня годовщина смерти отца.)
5 декабря.
Ожидание — вот-вот, когда же, поскорее бы и т. д.
6 декабря.
«Жизнь человеческая».
Женский колледж? Теннисный корт. Тополя. Закат. Санта Мария (на губной гармошке).
— Устал?
— Угу.
Вот и вся человеческая жизнь. Никаких сомнений.
7 декабря.
Скажу ли? — «осквернить труп». Скажу ли? — «раздавить испуганную птицу».
8 декабря.
Жалость к бренным людям глаза туманит слезой, и это начало старости.
9 декабря.
За окном в саду по черной земле ползает кругами безобразная осенняя бабочка. Какую же надо иметь необыкновенную мощь, чтобы не умереть, влачить жизнь. Краткосрочным этого не дано.
10 декабря.
Я — дурной. Никогда не прошу прощения. Мои злые дела всего-навсего обращались против меня.
Добрые учителя!
Добрые братья!
Добрые друзья!
Добрые невестки!
Старшая сестра!
Жена!
Врачи!
И всевидящий покойный отец.
«Хочу домой».
Хурмы
Родимый край…
Садакуро[64]
Чем больше над тобой насмехаются, тем ты сильнее.
11 декабря.
Твердая убежденность в своей бездарности и безобразии делает человека озлобленным и наглым. Подарок. (Брат, один из всей семьи, пришел на свидание, говорили в течение часа.)
