Потому майор Найденов больше всего хотел лично застрелить тебя при задержании – он и представить себе не мог, что на допросах ты будешь молчать, как партизан в советских фильмах про войну, благодаря чему майор станет подполковником и получит пост в центральном аппарате МВД, а его зять из прапоров прыгнет в летехи, непрестижную Бутырку поменяв на престижную Матросскую Тишину.
Впрочем, мы, читавшие твое «Дело», знаем в общих чертах, как все было и будет, ты же тогда ничего не знал, хотя и догадывался, что ничего хорошего тебя не ждет…
Выйдя из отделения милиции на улицу, ты остановился напротив и довольно долго там стоял, не понимая, какое сегодня число, месяц, год.
Первое апреля 1998 года или одиннадцатое ноября 1997-го?
Дежавю – штука по-своему забавная, но некогда это почти каждому знакомое психологическое дублирование событий грозит подобными неприятностями. Если бы тогда, в ноябре девяносто седьмого, ты ушел побыстрее от ментовки, Сокрушилин не нашел бы тебя и все было бы иначе, по-другому, не так, как сейчас…
Обернувшись, с тоской и опаской ты поглядел на железную милицейскую дверь: «Как выскочит сейчас оттуда майор Найденов, как выпрыгнет подполковник Захарик, как вылетит и. о. генерального прокурора Сокрушилин – держись тогда, Золоторотов! Полетят твои клочки по закоулочкам».
Надо было уходить, убегать, рвать когти, по-заячьи петляя и по-лисьи заметая хвостом след, но ты не мог сделать и шагу.
Подступившая вдруг со всех сторон едва ли не смертельная усталость сдавила голову и грудь, навалилась невыносимой тяжестью на плечи, обезволивая, обездвиживая, понуждая лечь, закрыть глаза и заснуть, и несомненно, ты так и поступил бы, если бы не был таким мокрым, грязным и холодным асфальт тротуара, и, из последних сил себя преодолевая, словно с прикованными к ногам пудовыми гирями потащился прочь…
3
Кто-то мягко дотронулся до твоего плеча и осторожно спросил:
– Эй, вы кто? Кто вы?
Голос был женский – мягкий, удивленный и немного насмешливый.
Ты открыл глаза и увидел…
Да, открыл глаза и увидел…
Закрыл, открыл и снова увидел….
Это была она – женщина твоей мечты, Татьяна Доронина в молодые годы.
И, поверив в то, что это именно она, сел, не решаясь больше на нее смотреть и ожидая, что будет дальше.
– Так все-таки вы кто? – удивления в ее голосе уменьшилось, а насмешливости прибавилось.
Надо было отвечать, ты подумал и выбрал лучший, на твой взгляд, в данной ситуации вариант ответа.
– Никто. – Но как-то нерешительно ты это сказал и неуверенно же пожал плечами.
– А звать никак? – иронично поддержала она.
– Почему никак? – не согласился ты слабым со сна голосом, попытался придать ему мужественности, но не получилось. – Евгений… – и прибавил со вздохом: – Алексеевич.
(Ты был похож в тот момент на ребенка, Евгений Алексеевич!)
– А как вы здесь оказались, Евгений… Алексеевич? – Теперь удивление и насмешливость в голосе почти исчезли, а появилась неожиданная, почти родительская заботливая нотка.
Ты еще раз задумался, вспоминая, как брел по-крабьи, бочком, на подгибающихся от усталости ногах подальше от ментовки, выбирая плывущим, тускнеющим взглядом место, где можно лечь, и так добрел до ярмарки, где шел спотыкаясь по людным и шумным наскоро устроенным торговым рядам, ничего вокруг не различая.
Присутствие людей успокаивало, ровный гул голосов убаюкивал.
Засыпая на ходу, ты ткнулся носом в фанерную дверь, вошел в какой-то закуток, увидел сложенные у стены картонные ящики, лег на них на бочок, подобрав под себя ноги, сложил под щекой ладошки и заснул.
– Как оказался, как оказался… Так и оказался… – смущенно признался ты.
Она прыснула смехом и спросила с сомнением:
– А вы не пьяный случаем? – потянула носом воздух и сама же ответила: – Нет, не пьяный…
– Нет, не пьяный… Я очень давно не пил, да и вообще никогда не увлекался… – подтвердил ты и, подняв на нее смущенные беззащитные глаза, объяснил: – Просто очень захотелось спать…
Она с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться, и спросила с серьезным видом:
– Выспались?
– Выспался, – вежливо ответил ты, хотя, пожалуй, еще бы поспал, и она почувствовала это и сообщила озабоченно:
– Но что же делать, я не виновата, мне товар надо вывозить, машина ждет…
Ты понял, что своим присутствием здесь мешаешь вывозить товар, и торопливо поднялся.
Стоя напротив, она окинула твою жалкую со сна фигурку и с сомнением и сочувствием предложила:
– А может, поможете мне, Евгений Алексеевич, машину бананами загрузить и в Коньково отвезти? А то грузчик мой не вышел сегодня на работу…
Все это был так неожиданно и незаслуженно, что ты молчал, не решаясь ответить согласием.
Она расценила твое молчание по-своему и, склонив голову набок, пообещала:
– Вы не думайте, я заплачу!
Ты помотал головой и, смущенно улыбаясь, не поднимая глаз, проговорил:
– Я не думаю, что вы… Конечно помогу… С удовольствием помогу!
В коробках лежали бананы – по двадцать килограммов в каждой, и ты стал поднимать их и носить в стоявшую неподалеку «газель».
Сначала ты делал это один, но когда, быстро устав, упал на колени, она подошла к тебе и вы стали носить вдвоем – брали коробку за края и несли.
В это трудно поверить, но она тебя, кажется, смущалась, молча глядя куда-то в сторону, а ты тем более старался на нее не смотреть.
Хотя иногда все же взглядывал, но тут же отводил глаза.
Женщина твоей мечты – Татьяна Доронина в молодые годы, ты всегда ее искал и нередко находил, особенно в сфере торговли и службы быта: за прилавком гастронома, в окошечке сберкассы или больничной регистратуры, но были среди них и учителя, и врачи, и даже одна женщина техник-смотритель. Общаясь с ними, ты всегда робел и торопливо комкал общение, боясь разрушить в своей душе созданный замечательной актрисой образ простой русской женщины. Покупал молочка, получал талончик, вырывал зуб, видя – она, она, и скорей: «До свидания!» – чтобы, очаровавшись, не разочароваться, а еще больше – чтобы не разочаровать.
И то правда: ты их замечал, а они тебя, что называется, в упор не видели.
А эта – видела…
Темноволосая, но белокожая, с черными пушистыми бровями, большими, цвета спелой вишни глазами, крепким овальным подбородком и полными розовыми губами, которые время от времени поджимала, а иногда закусывала… Да, и ямочки, самое главное – ямочки на щеках, эти водоворотики бурлящих где-то внутри насмешливых страстей, – они то появлялись на ее розовых покрытых едва заметным пушком щеках, то исчезали.
Поверх толстой зимней куртки на женщине твоей мечты был ярко-вишневый болоньевый фартук, какие носят торговцы на московских рынках, и на нем, на груди, был приколот пластиковый прямоугольничек с фамилией, именем и отчеством – так называемый бэйджик, бог его знает, почему он так называется, все его так называют, вот и мы назовем.
Не в силах смотреть на нее, ты смотрел на него, точнее в него, читал-перечитывал короткую, всего в три слова, но такую прекрасную книгу, на данный момент самую прекрасную в твоей жизни книгу.
Кажется, к тебе возвращалась любовь к чтению. (Шутка.)
– Тонь, а он ничего, – донесся откуда-то сбоку насмешливый голос.
Ты повернул голову и увидел приземистую девушку, то ли якутку, то ли калмычку в таком же вишневом переднике с бэйджиком.
Она улыбалась, сделав из своих глаз совсем узкие щелочки.
– Да пошла ты! – дружески-беззлобно отозвалась на шутку женщина твоей мечты.
Ты понял, что речь идет о тебе и еще больше смутился и посерьезнел, а у нее скривились краешки губ – то ли в улыбке, то ли в усмешке, но усмехалась она не над тобой, а над собой, словно сама не понимая, что в тебе нашла, в этом маленьком, заспанном, измученном и к тому же извазюканном в грязи мужичке, но то, что между вами тогда происходило, было видно со стороны: не только та то ли калмычка, то ли якутка посматривала на вас весело и иронично, но и водитель «газели», в которую вы грузили бананы, – белесый, с несовременными, как будто из ваты, прилепленными к круглым скулам бачками, смотрел на вас своими прозрачными глазами и, обнажая белые десны с короткими зубами, многозначительно улыбался.
Потом была поездка в кабине грузовичка от рынка в Теплом стане до рынка в Конькове.
Пело радио «Шансон», водитель сердито рассуждал о «совсем оборзевших гаишниках», а ты сидел счастливый рядом с женщиной своей мечты, ощущая исходящее от нее ровное и надежное тепло – она была как печка, как раз и навсегда хорошо протопленная русская печка.
От нее пахло дешевой косметикой, сигаретами, но эти чужеродные запахи не могли забить не аромат, нет, а запах женщины – матери, дочери и жены одновременно, запах, который ты совершенно забыл, а скорее всего, не знал. Она не смотрела в твою сторону и ни о чем не говорила, но время от времени поджимала вдруг губы и на щеках ее закручивались водовороты ямочек, смотрела вперед и улыбалась чему-то своему – тайному, чистому, хорошему.
