— Т-п-п-р-ру! — осадил распаляющего себя Туманова Павлов. — Хватит о плохом! Давай поговорим о чем-нибудь хорошем. Например…
Неожиданно он замер, прислушиваясь. Потом, резко переменившись в лице, вскочил и, сорвав со стены висевшую двустволку, бросился из избы. Туманов, так и не разобравшись, в чем дело, подхватил прислоненную к печи кочергу и выскочил следом. В сгущающихся сумерках он увидел, как, утопая в глубоком снегу, Павлов бежит к стоящему в отдалении сараю, что-то громко крича и размахивая ружьем. Добежав до угла, Семен остановился, вскинул двустволку к плечу и, почти не целясь, выстрелил в темноту. Судя по новому потоку брани, которой разразился великан, он промазал.
— Что случилось? — спросил подбежавший Туманов.
— Щатун, — сквозь зубы простонал Павлов. — Всю коптильню разворотил, сволочь! Ах, гнида шерстяная! Яд, в шкуру залитый и зашитый! Хомяк клыкастый! Добрался-таки!..
— Кто такой «хомяк клыкастый»? — уточнил Туманов. — Медведь, что ли?
— Кто же еще?! — Павлов с болью посмотрел на развороченные двери коптильни. — Кто-то его потревожил, из берлоги выгнал, теперь он, голодный и осатаневший, по округе шарится… А у меня избушка на отшибе стоит, из собак только Полкан… А где Полкан?
Он беспокойно заозирался.
— Где Полкан?! Я же слышал, как он лает… Полкан! Полкан! — позвал он. — Где же ты? Полкан!..
Туманов заглянул в коптильню. Здесь царил такой беспорядок, словно в помещении неожиданно родился небольшой смерч и тут же, в конвульсиях, умер. Повсюду валялись остатки сломанных ульев, сложенных сюда Павловым на зимний период, с потолка свисали оборванные веревки, на которых раньше висели окорока и колбасы, небольшая печь была наполовину свернута, жалуясь осыпавшейся штукатуркой и глиной.
— Как же он достал до окороков? — удивился Андрей. — Я и то с трудом дотягиваюсь. На цыпочки вставать приходится, а то и подпрыгивать.
— У него лапы раскладываются как пружины, — продолжал растерянно озираться Павлов. — Если вытянет их во всю длину, так едва ли не во весь его рост станут… Полкан! Полкан!
Из дальнего угла коптильни послышалось едва слышное поскуливание.
— Полкан! — бросился к нему Павлов. — Ах, ты ж!.. Что же с тобой, Полкаша?! Что же это?!
Собака лежала в луже вытекавшей из нее крови. Окровавленные внутренности, вывалившиеся из огромной рваной раны на распоротом брюхе, показывали, как она пыталась ползти на зов хозяина. Длинный шрам через всю окровавленную и раздробленную морду заканчивался у выбитого глаза.
Павлов беспомощно оглянулся на Андрея, сделал несколько неверных шагов к собаке, затем вдруг развернулся и бросился бежать к дому. Минутой спустя он выскочил обратно, на бегу вставляя в ружье новые патроны.
— Прости, — тихо сказал он, прицеливаясь собаке в голову, и нажал на спусковой крючок…
Отбросив ружье в сторону, сел прямо в снег и горько, навзрыд зарыдал.
Туманов посмотрел на кочергу, которую все еще сжимал в руке, прислонил ее к стене коптильни и потер озябшие руки.
— Завтра соберем местных и обложим его, — сказал он другу. — Далеко он не уйдет. Будет бродить поблизости, искать пропитание-
Павлов утер глаза широкой ладонью и поднялся.
— Каких «местных»?! — с горечью спросил он. — Каких? Глухомань… На пятьдесят верст и десятка здоровых мужиков не наберется, все в города за счастьем подались… А этот паразит, — он погрозил лесу кулаком, — может забрести, куда ему заблагорассудится… Очень здоровый, судя по всему… Жалко Полкана… Ох, как жалко!.. Сколько лет с ним вместе! Умнейший пес был… Как же я прослушал, когда он звал меня… Расстояние-то до дома — всего ничего… Эх, заболтались, засмеялись…
— Куда сейчас медведь мог податься?
— Куда угодно. Может бродить от деревни к деревни. Шатуну ведь что день, что ночь — все едино… Может волка из логова выгнать и сам там залечь, может в снег зарыться или в кучу хвороста, благо, что сытый теперь… Но как же он много бед еще причинит! Ох, как мною! Вот что, — решительно сказал Павлов. — Я его просто так не отпущу! Ты себя очень плохо чувствуешь?
— Достаточно неплохо, — отозвался удивленный Туманов. — А что надо делать?
— Преимущественно светить… Пошли в избу, приготовимся.
— Ты хочешь пойти за ним сейчас?! На ночь глядя?! Да он же нас там, в лесу, на кусочки разделает… Он же сейчас злой, как черт…
— Ну, это мы еще посмотрим, кто кого на гуляш пустит! — мрачно пообещал Павлов. — Я ему сам пасть порву, за Полкана! Очень надеюсь, что далеко он не забредет — сыт. Да и остатки еды здесь видел, по идее, должен вернуться к ним вскоре… Твое дело будет светить мне и подстраховывать в случае чего… Ты же у нас лучшим стрелком в роте был… Сдюжим…
Андрей с сомнением покачал головой, посмотрел на темный лес и пошел вслед за Павловым в избу.
Мощный свет фонаря освещал приволакивающие следы зверя. Павлов тихо матерился сквозь сжатые зубы, то и дело натыкаясь на невидимые в снегу корни и ямы. Туманов шел чуть сбоку, держа наготове заряженную жеканом двустволку. У Павлова оружие было несколько необычным. Огромная массивная рогатина, на остро заточенных концах которой блестели в лунном свете стальные накладки.
— Чувствую себя Сусаниным, — признался Туманов. — Так и хочется остановиться, тоскливо оглядеться и признаться: «Тьфу ты, черт, и впрямь заблудился!» Мы уже километра три отмахали… Не пора ли вспять поворачивать? Мишка, небось, уже в соседней области сараи разворачивает…
— Ты следы читаешь? — ткнул в снег Павлов. — Он петляет, вынюхивает, ищет ночлежку… Возьмем!
— Обожаю охотиться на медведей ночью, в кромешной тьме, — «признался» Туманов. — Чем-то напоминает детство, когда я впервые увидел «Собаку Баскервилей»: «У вас что с собой?» — «У меня хлыст». — «А у меня револьвер. А помните, что говорил Холмс? В ночное время, когда силы зла…» Ва-у-у!
— Тише ты! — зашипел на разошедшегося Туманова Павлов. — Он может быть в двух шагах, а ты орешь, как бухарский ишак!
— Это я от страха, — сказал Туманов. — Бандитов — брал, карманников — брал, медвежью берлогу — не брал.
— Стой! — скомандовал Павлов, и Андрей послушно замер, зачем-то подняв одну ногу и рассматривая снег под ней, словно опасаясь увидеть там вход в берлогу. — Перестань дурачиться! Он где-то здесь, — прошептал Павлов, забирая у Андрея фонарь и обшаривая лучом небольшую полянку. — Следы кончаются… Все вытоптано… Ищи бурелом или снежный холм…
— А может, не будем его будить? — невинно поинтересовался Туманов. — Спит себе животное, отдыхает. А тут мы входим, мешаем… Представь, что он о нас подумает, когда мы без предварительного уведомления вломимся к нему посреди ночи?
— Заканчивай свое словоблудие… Держи фонарь вот так… Нет, луч направь вон на тот холмик… Да… Давай ружье…
Он принял у Туманова ружье, тщательно прицелился, сделал еще несколько шагов вперед и вновь прицелился, неудовлетворенно покачал головой, воткнул рогатину тупым концом в снег, утвердил в развилке ствол и снова прицелился. Его палец медленно потянул спуск…
Андрей потом так и не смог понять, что появилось раньше: огонь и раскат выстрела, или тот страшный фонтан снега, напоминающий взрыв. Он очнулся только тогда, когда огромный, плохо различимый в пляшущем свете фонаря медведь был уже совсем рядом. Павлов словно пританцовывал в снегу, выставив перед собой рогатину. Казалось невозможным, что один человек, пусть даже столь богатырского сложения, как бывший ефрейтор, сможет остановить такую груду мускул и сухожилий, мчащуюся на него. Но в последнюю секунду, когда поднявшийся на дыбы медведь попытался достать лапой потревожившего его врага и окованные наконечники рогатины коснулись его бедер, Павлов резко опустил свою часть рогатины, упирая ее основание в снег. Медведь взревел так, что у Андрея на какое-то время заложило уши, и попытался лапами извлечь глубоко вошедшую в грудь палку. Павлов что было сил удерживал рогатину у земли, позволяя зверю всем своим весом наваливаться на нее, вгоняя острие все глубже в растерзанную шкуру. Но тут медведь рванулся всем корпусом, выдирая рогатину из его рук, и покатился по земле, взметая столбы окрашенного кровью снега. Громкий сухой хруст, напоминающий выстрел, ясно оповестил, что толстая, крепкая палка не выдержала его многопудовой тяжести.
— Берегись! — заорал Павлов, и зверь, бросившийся было на раздражавший его свет фонаря, резко повернул, подминая под себя кричавшего.
Не теряя времени, Андрей метнулся к осевшему в снегу медведю и что было сил опустил приклад ружья на его массивный квадратный затылок. Жалобно треснуло расколовшееся дерево. Фонарь упал в снег и погас. И вновь затихший лес озарял лишь узкий рог полумесяца.
