– Подумаешь! Я ему верну, – важным тоном сообщил Курт.
Перебивая друг друга, приятели стали рассказывать, что происходило с ними после расставания в Москве. Впрочем, как оказалось, у Павла ничего особенного не произошло: лечение Блейка уже продолжалось с месяц и вот-вот должно выйти на финишную прямую. Адвокат довольно подробно рассказал доверителю, зачем он ездил в Лондон, и о том, что там с ним произошло.
– Так, так... – задумчиво произнёс Павел, выслушав рассказ. – Похоже, что деньги из России начали утекать в неизвестном направлении ещё при Холмове. А вот куда, как и кем они уводились, скорее всего, нам так и не удастся узнать. Хотя, как ты говоришь, кое-какие зацепки имеются.
– Эти «зацепки» на хлеб вместо масла не намажешь. Кажется, так говорят у вас, у русских? Но я тебе ещё не сказал о главном. В Лондоне меня снова пытались...
– Изнасиловать, что ли? – не к месту попытался пошутить Фролов.
– Поверь, мне не до шуток, Павел. – Зоммер завёл руки за голову, словно пытаясь её удержать в вертикальном положении. – Перед самым отъездом меня разыскал некто герр Майер – очень солидный, вежливый и, видимо, влиятельный джентльмен. И от имени какой-то тайной могущественной организации предложил компенсацию за отзыв твоего иска. Сумму я просто боюсь произнести. За такие деньги можно родину продать и всеми принципами поступиться.
– Не знаю, что он тебе посулил, но в любом случае любое предательство у нас в крови. Это лишь вопрос времени. Так что не говори загадками, Курт, – деловито заметил Фролов.
– Нам с тобой, Павел Васильевич, предложили десять миллионов евро! – выдохнул наконец из себя Зоммер и по привычке полез в карман за носовым платком. На его лбу выступили обильные капли пота.
– Вот это нокаут! – присвистнул Фролов. – Ставки в игре, значит, возрастают! Жаль, что мою диссертацию уже никто не горит желанием приобрести. И что ты думаешь ответить этому Майеру?
– Ты прав, ставки в игре возрастают. Но и угроза смерти тоже растёт. Так что я отвечу «да». У тебя всё благополучно. Благодаря Блейку ты вернулся к любимому занятию. К чему и с кем воевать? – после небольшой паузы сказал Зоммер.
– А как же борьба за идеалы человечества? Твои, да и мои декларации?
– Будем отстаивать их безопасным способом, – натянуто рассмеялся Курт. И неожиданно спросил: – Ты помнишь нашу медсестричку в Москве?
– Конечно, помню. Но при чём сейчас она?
– Ни при чём. Просто, когда я её очень активно добивался, она мне рассказала анекдот про идеалы. Мол, бесконечна ли любовь, спрашивает девушка более опытную подругу. А та ей отвечает категорически «нет»: всё только начинается с идеалов, а заканчивается одеялом. Вот и весь сказ. Так что за десять миллионов давай оставим идеалы в покое.
Фролов не рассмеялся и стал собираться. Тем более что с противоположной стороны улицы Гудвин энергично подавал ему сигналы обеими руками.
– Мне пора назад, а то будет скандал, – объяснил приятелю Павел.
– Но ты так и не дал ответа.
– Знаю, Курт. Я дам его завтра или послезавтра. Завтра многое прояснится. Финальный день эксперимента. Сам понимаешь, что это для меня значит. А ты пока сними номер в отеле. Остынь. Я найду тебя.
Фролов быстро перебежал дорогу и скрылся вместе с охранником за поворотом.
Уже в семь утра на следующий день Фролов устало брёл по девственно чистой дорожке одной из аллей парка. За ним также выжатый как лимон семенил Боря Либерман.
– Теперь ты герой, Павлуша! Нобелевская премия обеспечена! Нет, ты, видно, не понимаешь! Мы вылечили Кики! Метастазы исчезли, а опухоль скукожилась до размеров вишнёвой косточки! А как чётко сработала гемодиализная система охлаждения! Молодчина наш Славик!
Либерман не скрывал восторга. Он широко улыбался и всё норовил похлопать Павла по плечу, но не успевал на ходу, попадая мимо.
– Борь, ты что, дурак, ей-богу? – наконец раздражённо спросил Павел.
– Среди евреев дураков не бывает, – тут же надулся Либерман.
– Но ты, Боря, видимо, то исключение, которое подтверждает правило. О какой нобелевской премии ты говоришь, когда мы тут заперты, как попугаи в золотой клетке?! Сам же вчера вечером об этом балаболил и провоцировал Бережного. Уверяю тебя, нам даже запатентовать установку не позволят! Послезавтра мы будем спасать одногоединственного человека, ну, а кто и как будет спасать остальных? Увы, боюсь, спасён будет лишь тот, кто сможет хорошо заплатить за своё спасение!
– Паша, что ты вдруг заговорил лозунгами? Ну прямо как в одесском трамвае.
– Я говорю серьёзно. Установка вроде как наша, но юридические права на неё принадлежат... даже не знаю, кому они могут принадлежать. И уж тем более не знаю, что произойдёт в случае удачной операции с нашим больным. Позволят ли её забрать? Узнает ли мир о нашем пациенте? Ведь в таких случаях его надо предъявлять консилиуму. Останется ли вообще «Прометей» в единственном экземпляре как панацея для избранных мира сего, а остальные будут продолжать страдать и умирать от рака?
– Слушай сюда, моралист доморощенный, – важно остановил коллегу Либерман. – Ты знаешь, чем велик был наш Моисей?
– Во-первых, почему это Моисей ваш?.. – непроизвольно вырвалось у Фролова.
– Да потому что наш, и всё тут... Это даже не обсуждается. Если б речь шла о Моне из-под Одессы, я б его охотно вам отдал. Но Моисей!.. Так вот. Величие и заслуга Моисея в мировом и историческом масштабе заключаются в том, что он сорок лет водил свой народ по пустыне в поисках великого исхода только для того, чтобы в итоге доказать людям, что безысходности нет. И тот, кто не верил ему, погибал, а тот, кто верил, выживал. Ты понял мою мысль, Паша?
– Не совсем... Разве можно до конца понять, что крутится в твоих еврейских мозгах?..
– Тогда просто внимательно прислушивайся ко мне, – от души рассмеялся Либерман. – То, что из любого безвыходного положения есть как минимум два выхода, знает даже наша поправляющаяся Кики. Эта чертовка девочка наверняка поняла, что мы спасаем ей жизнь. Ну, или хотя бы продлим... И это для неё тоже означает великий исход!
– Ты так считаешь? – наивно спросил Фролов.
– Да, да! Кики понимает гораздо больше, чем мы думаем. Может, именно ей суждено стать проводником для человечества от раковой напасти!
– Теперь ты, Борька, заговорил лозунгами! Лучше подумай, какой температурный и временной режим выбрать для пациента. Надо решать. У него ведь, в отличие от Кики, проблемы с сердцем...
– Не забудь добавить ещё, что в отличие от Кики он ещё за всё платит, – натянуто пошутил Либерман, но на сей раз не нашёл во Фролове ни малейшего отклика на шутку.
Павел не случайно напомнил о сердце Блейка. Одно дело молодая обезьяна, а совсем другое – старый и немощный Корсар. Интересно, понимает ли это Зоммер?
Учёный мысленно вернулся к вчерашней информации адвоката. Хрен он получит, а не десять миллионов в случае неудачи с лечением. А если удача? Но решать-то надо сейчас! Пусть тогда Зоммер и решает сам. Завтра же найду и поставлю его в известность.
– Ты, Павлуша, наверняка из наших... – продолжал философствовать Борис, с нескрываемым удовольствием вдыхая утренний, слегка даже морозный воздух. Впрочем, какие морозы в Швейцарии, пусть даже северной?! – Во-первых, завтра будешь спасать еврея. Во-вторых, у тебя потрясающая любовница-еврейка, которая, как Юдифь, способна отрубить тебе голову, если у тебя вдруг перестанет стоять. И в-третьих, у тебя есть друг еврей, который готов подставить свою голову под меч этой самой Юдифь, лишь бы она хоть раз...
– Боря, не доводи до греха! О чём ты вообще думаешь сейчас? – возмутился Фролов. – Ты что, не понимаешь, если в термокамере пациент умрёт, то головы нам срубит вовсе не мифическая Юдифь, а реальные люди типа Пита Гудвина?
– Нет, конечно, это я понимаю. Но всё-таки скажи, что делать, когда у тебя стоит? Когда у тебя есть где чем, но некого. Трагедия, да и только.
Фролов лишь отмахнулся. Этот Либерман неисправим.
Тем же вечером Лилия Гордон с присущей ей тщательностью и самоотдачей готовила Корсара к предстоящей процедуре. Её волновали даже не столько сами последствия, сколько элементарный вопрос: выдержит ли больной вообще столь рискованное испытание. И в этом смысле её ничуть не успокаивало весьма успешное завершение экспериментов с подопытной обезьяной. Она видела, что и Корсара одолевают страхи и сомнения. Но какие именно, до конца так и не понимала.
– Дэйв, дорогой, пойми, – поглаживая старика по руке, уговаривала его психиатр, – у нас нет другого выхода, как только довериться Фролову. Никто в мире сегодня не может предложить альтернативы. Ты совершенно ничего не почувствуешь, заснёшь и проснёшься уже...
– ...на том свете, – нашёл в себе силы улыбнуться Блейк.
– Вот видишь, какой ты молодец. Находишь силы даже шутить. Значит, с психикой у тебя полный порядок. А это немаловажно, говорю тебе как психиатр.
– А как быть с этим? – Блейк прикоснулся к груди.
