Казалось, будто взгляд Шерарда притягивает из - за горизонта людей благомыслящих, других же отодвигает за пределы видимости.
— Новая школа, по-твоему, должна учить вещам долговечным, но при этом не нагонять тоску, — размышляла вслух леди Джейн. — Но именно этого-то школы и не умеют.
Шел страшный дождь. Костер никак не разводился. Но Гэвиган, один из заключенных, сопровождавших их, старался, как мог. И путешественники радовались, словно дети. «Очередное сумасбродство губернатора! — писал корреспондент «Кроникл». — Вместо того чтобы заниматься подготовкой своего отъезда, который якобы должен состояться в скором времени, он, в сопровождении своей супруги и банды арестантов, отправляется путешествовать в джунгли!» Наконец пошел дымок.
— Учащиеся должны учиться делать открытия. А главное, уметь определять свой способ видения и свою собственную скорость, — сказал Джон.
Джейн молчала, она знала, что, если Джон смотрит в одну точку, он еще не договорил.
— Плохие школы, — продолжал Джон, — мешают человеку видеть больше, чем видит учитель…
— Но ведь нельзя же заставить учителя видеть больше, чем он в состоянии увидеть!
— Зато можно заставить уважать других, — возразил Джон. — И никого не подгонять. Человек должен уметь наблюдать.
— Что же, ты прикажешь всем смотреть и наблюдать?
, - Нет, приказать невозможно, но можно показать. Кто умеет смотреть, тот умеет уважать. Учитель не должен быть только учителем, он обязан быть еще и открывателем. У меня самого был такой.
— Как учредители мы вправе только дать перечень школьных предметов, обязательных к изучению, и ничего более.
— Мы даже этого не сможем, если Церковь будет придерживаться иного мнения! Церкви нужна одна латынь!
— А тебе что нужно?
— Все, что дает учащемуся шанс, — математика, черчение и главное — естественно-научные наблюдения.
Тучи сгустились, костер погас. Джон закрыл полог палатки. Джейн устроилась у него на плече.
— Тебе следует написать обо всем об этом доктору Арнольду в Рэгби. Может быть, у него есть на примете хороший директор школы.
Заключенные оказались на высоте, особенно Гэвиган, самый старший из них, здоровенный толстяк с вечно красными глазами от постоянного напряжения — он неусыпно за всем следил, всюду поспевал и все держал под контролем. Не менее надежным и расторопным оказался Френч, который выглядел так, будто его составили из двух человек среднего роста: в нем было семь футов и два дюйма. Когда нужно было перебираться через реки, он благодаря своему росту мог заходить на большую глубину и быть уверенным, что под ногами у него всегда окажется дно.
Остальные десять были необычайно усердны, как могут быть усердны заключенные, окрыленные надеждой, что на протяжении нескольких месяцев никто не посягнет на их достоинство.
Леди Джейн повредила себе ногу, когда продиралась сквозь заросли, и теперь ее пришлось нести на носилках. Дождь не прекращался, реки разлились. Время поджимало: в устье Гордона уже несколько недель стояла на причале поджидавшая их шхуна. Они опаздывали. Но перед ними была река, река Франклин, без лодки на другой берег не переправиться. Если судно их не дождется, они пропали, потому что за то время, пока они путешествовали, даже маленькие ручейки, которые совсем недавно можно было легко одолеть вброд, теперь превратились в бурливые потоки. Назад пути не было.
— Кто-то должен пойти вперед и предупредить, — сказал Джон.
— Я могу перенести Гэвигана через реку, — ска* зал Френч после долгих размышлений. — До дна я легко достану, а он будет мне грузом, чтобы не снесло.
Френч посадил толстяка на плечи и пошел. В какой-то момент их все-таки свалило и они скрылись под водой, но потом вынырнули и, справившись с течением, выбрались на берег живы и здоровы. На радостях они сложили руки рупором и крикнули:
— Куиииии!
На местном тасманском наречии это означало «ура!». Менее четырех часов им понадобилось на то, чтобы проделать пятнадцать миль до Гордона, выйти точно к тому месту, где стояла шхуна, собиравшаяся уже отшвартовываться, задержать ее, взять дополнительные продукты, а пять часов спустя они снова стояли на берегу Франклина и кричали:
— Куииии!
Два дня ушло на то, чтобы построить лодку, на которой затем вся экспедиция без особых приключений переправилась через реку. Путешествие закончилось благополучно. В знак благодарности Джон списал остаток срока своим спасителям. Едва обретя свободу, оба счастливца поспешили обзавестись семьями. Ибо это тоже относилось к тому, что отличало каторжника от обычного гражданина: жениться им не разрешалось.
Шерард больше не мог выходить на берег, чтобы отводить беды. Ему пришлось привыкать к положению лежачего больного, и он безропотно смирился с этим. Сомнений не оставалось, год 1843-й должен был стать для Шерарда последним. Он все больше и больше напоминал орла и выглядел все более бледным, как выцветший лист бумаги.
На рейде Хобарт-Тауна появилось судно. Человек, сошедший с него на берег, не уставал удивляться. Он велел проводить его к дому губернатора и по дороге, слушая разъяснения, все повторял:
— Странно, крайне странно!
Прибыв на место, он сказал, что хотел бы побеседовать с сэром Джоном, был наконец допущен и назвал свое имя.
— Эрдли Эрдли, — изрек он и замер в ожидании реакции.
Джон только вежливо кивнул, продолжая спокойно смотреть на пришельца.
— Эрдли Эрдли, — повторил визитер с нажимом.
Джон поблагодарил незнакомца за любезное повторение и попросил более не беспокоиться.
— Да будет вам известно, это мое имя! — еще раз уточнил важный гость. — Я новый губернатор Вандименовой земли. Вот письмо от лорда Стенли.
Он, вероятно, ожидал, что Джон тут же бросится представлять его с помпой всем чиновникам, но Джон только рассмеялся во все горло и как будто не собирался останавливаться. В конце концов он только пожал плечами и сказал:
— Похоже, мистеру Монтегью все-таки удалось спустить на меня всех собак. И как это у некоторых так ловко все получается?
Пришло время паковать чемоданы.
Шерард остался умирать в Тасмании.
Хепберн получил место младшего учителя в новой школе. Малышка Элла плакала из-за того, что ей придется расстаться со своим пони, Софи плакала из-за того, что с человеком, которого она любит, обошлись несправедливо и нанесли ему обиду.
— Если бы я была королевой! — гневно воскликнула она, обливаясь слезами.
Леди Джейн смеялась, бранилась и руководила сборами, не упуская ничего из виду.
В день отъезда на набережной и пристани собралась несметная толпа, какая бывала, только когда проводилась Большая регата. Джон насчитал триста всадников и больше сотни карет. Из самых отдаленных уголков прибыли сюда поселенцы целыми семьями, чтобы помахать им на прощание. Устрашающее количество мужчин и женщин хотело пожать ему руку, многие в слезах. Пришли и бывшие заключенные, моряки, купцы, портные, подмастерья, проводники, был тут и доктор Кавердейл, и тучный мистер Нит из «Тру колонист», который бросился к нему, ухватил за руку и торжественно изрек:
— Коли суждено сей стране когда-нибудь встать на путь достойного существования и мирного согласия, то произойдет сие только потому, что этот путь уже указан, он проложен силою благородного, претерпевающего духа вашего превосходительства!
У Нита были потные руки. Но это нисколько не умалило достоинства его возвышенных изящных слов, ласкавших слух. Джон приложил к сердцу руку, повлажневшую от пожатий, поклонился и сказал:
— Я только хотел дать каждому шанс.
Глава восемнадцатая «ЭРЕБУС» И «ТЕРРОР».
Джон Франклин смотрел, не отрывая взгляда, в надменное лицо министра по делам внешней и колониальной политики и требовал объяснений:
— Отчего, милорд, вы верите ничем не подтвержденным рассказам мистера Монтегью и делаете из этого выводы, не выслушав прежде меня?
Лорд Стенли, четырнадцатый граф из рода Дерби, управляющий британскими колониями и являющийся де-факто одним из могущественнейших людей на свете, художественно вскинул правую бровь. В этом он был непревзойденный мастер: он умел поднимать каждую бровь по отдельности.
— Я не обязан перед вами отчитываться. Объяснения я представляю разве что королеве и премьер - министру.
Он считал ниже своего достоинства пересматривать сложившееся мнение. Стенли напомнил Джону его отца прежних времен, того, что забрал его из Скегнесса и запер в чулане. Теперь он уже и сам выглядел почти как отец того отца, а лорд мог вполне сойти за его сына, глупого, жестокосердного сына. Это была одна из тех встреч, когда два человека отчего-то думают, что сохранить свое достоинство можно только за счет другого.
