Когда в Конькове вы разгрузили грузовик, перетаскав коробки с бананами в железнодорожный контейнер, стоявший в длинном ряду таких же контейнеров, она рассчиталась с водителем, спрятала под передник кошелек и, вернувшись к тебе, на тебя не глядя, спросила неожиданно равнодушно и почти сердито новым неприятным по форме и сути языком:
– Вы какую форму оплаты предпочитаете в качестве вознаграждения за труд?
– Что? – не понял ты, растерявшись от вопроса и от того, как он был задан. Какая форма оплаты, какое вознаграждение, ты уже был вознагражден общением с женщиной своей мечты – общением, которое не разочаровывало, а наполняло радостью и силой.
Руки с непривычки гудели, но усталости не чувствовалось, ты готов был еще и еще носить и возить бананы, носить и возить, носить и возить, только чтобы она была рядом.
Она стояла напротив неподвижно и смотрела вопросительно.
– О чем вы? Я не понимаю… – смущенно пробормотал ты.
Она фыркнула, резко реагируя на такую вполне простительную непонятливость и, глядя уже куда-то вбок, стала громко и нервно объяснять:
– У нас тут как разгрузка-погрузка оплачивается? Или бутылка, или на бутылку. Но это если целый день работать. На бутылку вы не заработали, а на стакан накапало… Вам что нужней, деньги или что?
«Деньги или что? – растерянно повторил ты про себя. – Деньги, конечно деньги! На эти деньги, на честно заработанные, между прочим, деньги, можно будет выпить стаканчик кофе, съесть шаурму и доехать на метро до Новослободской… Деньги или что? Да что тут думать – деньги!»
Она ждала ответа. Ты торопливо поднял на нее глаза и сказал:
– Стакан.
– Стакан, – повторила она, то ли пародируя тебя, то ли цитируя, но в голосе чувствовалась благодарность за подобный выбор. – Ну, если так, тогда, может, и пообедаем заодно? – Она смотрела то в сторону, то на тебя. – Такая дурацкая натура – не могу есть одна. Так и прохожу голодная весь день, если не с кем. Вы не против?
– Не против… – ответил ты. Согласие на обед почему-то далось тебе трудней, чем выбор стакана в качестве оплаты за труд. Кажется, ты стеснялся есть вместе с женщиной своей мечты, а стакана даже боялся, ты не хотел пить, ты хотел быть, просто быть рядом с ней.
Сказать по правде, ты никогда не любил алкоголь, он тяжелил сознание, путал мысли, страшил завтрашним похмельем, и выпивал только за компанию – с женой, другом Герой, сослуживцами или соседями, потому что они выпивали, мог даже и напиться, но если только другие напились – чтобы не обидеть.
В радостные минуты жизни тебе и без алкоголя было хорошо, а пить, что называется, с горя – и мысли такой никогда не возникало.
За полгода пребывания в общей камере Бутырки ты ни разу не выпил, хотя выпивки там случались, особенно когда кому-нибудь удавалось получить алкоголь вместе с «дачкой». В новогоднюю ночь, например, у вас было два литра спирта, залитого внутрь презервативов, хитроумно спрятанных в пакетах с апельсиновым соком, тебе предлагали выпить, но ты отказался. (Закусывали, кстати, дурацким черным петухом, переданным твоей женой, к нему ты тоже не притронулся.)
И сейчас ты совсем не хотел выпивать, боясь представить, какие это может повлечь для тебя, страшно усталого и страшно голодного, последствия.
– Только у меня ничего особенного: картофельное пюре и сарделька, – предупредила она и замерла, глядя, ожидая твоей реакции.
Ты согласно кивнул, сглатывая слюну и смущаясь этого.
В самом углу контейнера было выгорожено что-то вроде кухоньки: столик и две табуретки, газовая плита с баллоном, умывальник.
Ты вымыл руки, умылся и вытерся неожиданно чистым полотенцем.
Быстро и привычно она управлялась у плиты, что-то беспрерывно рассказывая.
Самые неинтересные и ненужные нам, мужчинам, вещи женщины говорят, когда стоят у плиты, и ты не вслушивался в смысл, но слушал звучание речи, какой не слышал давно, – она была мягкая, певучая, солнечная. Так говорят люди, родившиеся и прожившие жизнь на широких ласковых просторах у реки или у моря.
– Вы откуда-то с юга? – спросил ты, уже почти не боясь на нее смотреть.
– Из Таганрога, – с привычной готовностью ответила она.
– Из Таганрога?! – удивился и обрадовался ты.
Она удивилась твоему удивлению и ответно удивилась и обрадовалась.
– Вы были в Таганроге?!
Ты смутился, опустил глаза.
– Нет… Просто… там Чехов родился…
– А-а, – улыбнулась она, закивала и вновь повернулась к плите. – Просто там Чехов родился, – она повторила твои слова, как повторяют услышанное, чтобы запомнить. Она часто повторяла потом сказанные тобой слова, фразы, как бы удивляясь им, как будто не слышала такого никогда и понимала, что никогда больше не услышит, чтобы запомнить на всю оставшуюся жизнь. Ты же понял все, как всегда, по-своему, решив, что она тебя спародировала или, как еще говорят, передразнила.
«Наверно, все так говорят, – с досадой в свой адрес подумал ты тогда. – Волга – река, Пушкин – поэт, Чехов в Таганроге родился… Не можешь без банальностей, Золоторотов».
А она в это время шла к тебе – медленно, плавно, почти торжественно, как та молочница с картины неизвестного мне французского художника, – неся в каждой руке по глубоком стальному судку, в каких раньше в вагонах-ресторанах подавали борщ и сборную солянку, – улыбаясь и глядя радостно и открыто, так радостно и так открыто, что ты еще больше смутился и опустил голову.
В судке парило лежащее горкой картофельное пюре, увенчанное половинкой горячей сардельки.
– У нас в Таганроге все на Чехове стоит, – женщина твоей мечты говорила громко и увлеченно. – Я жила на улице Чехова и училась в школе имени Чехова… И театр у нас имени Чехова, и библиотека.
– У вас же там море? – вспомнил ты. – Азовское?
– Азовское… Раньше было море. А сейчас… Все там умирает, даже море… – Она погрустнела, но тут же прогнала грусть (это было видно, как она ее прогнала – глаза на мгновение сердитыми сделались) и, улыбнувшись, продолжила увлеченно и громко: – Я, когда сюда в Москву ехала, думала, здесь все знают, что Чехов в Таганроге родился. Никто не знает, вы первый! Первый и единственный. У меня даже сердце екнуло, когда вы сказали…
– Не может быть, чтобы первый, – искренне не поверив, смущенно пробормотал ты.
– Я вам говорю! Даже не знают, что это за человек был такой. Один, знаете, что сказал? «Эстрадный певец», – она засмеялась, вспоминая.
– Любите Чехова?
Этот простой и искренний вопрос неожиданно поставил в тупик женщину твоей мечты.
– В каком смысле люблю? – не понимала она.
Ты еще больше смутился и даже растерялся.
– Ну… читать?
Она улыбнулась, поняв наконец, и махнула рукой – отмахнулась.
– В школе читала. По программе. И «Человек в футляре», и «Крыжовник». А потом… Некогда было читать…
Ты кивнул понимающе и ободряюще – женщина твоей мечты имела право на все, даже на то, чтобы не читать. В одной ее руке оказалась початая бутылка дешевой водки, в другой – два тонкостенных стакана.
– Чехов, Чехов, – по-женски ворчливо проговорила она, наливая водку с стаканы. – У нас в Таганроге и водка «Чехов» продается. Да никому ни тепло, ни холодно от того, что он там написал. Разве не так?
С тяжелой задумчивостью и сочувствием к себе ты смотрел, как медленно и тягуче льется из бутылки водка, с женщиной своей мечты ты готов был согласиться во всем, даже в этом, и поднял голову, чтобы кивнуть, но мотнул вдруг, не соглашаясь.
– Ну почему… Хотя я Чехова не очень… Как говорится, не мой писатель… Но есть люди, которые даже очень… – И вспомнился вдруг тот начинающий писатель из Трехпрудного переулка, он тогда такую цитату из Чехова «задвинул», точнее, не он, а его жена – чеховские слова запали в память, и ты не раз их потом вспоминал, то соглашаясь с ними, то споря.
«Между есть бог и нет бога – дистанция огромного размера, русский же человек принимает либо да, либо нет, остальное его не интересует. Так, кажется?» – ты задумался над этой мыслью в очередной раз и вдруг обнаружил, что женщина твоей мечты смотрит на тебя удивленно, страстно и пытливо, словно пытаясь узнать, о чем ты сейчас думаешь.
Ты смутился и опустил глаза, но она ждала, что ты с ней поделишься своей мыслью, глядя внимательно и поджимая губы, отчего на щеках то появлялись, то исчезали таинственные и желанные, как мечта, ямочки.
Ты вздохнул, пытаясь сформулировать как можно более ясней, доступней:
– Чехов сказал однажды: «Мы говорим “есть бог” или “нет бога” и делаем вид, что что-то знаем, а на самом деле не знаем ничего…»
Ты понял, что запутался, и посмотрел на собеседницу расстроенно, но она понимающе кивала, и водка в стакане тяжело покачивалась в ее руке.
– Конечно, раньше все верили… Сейчас не то… И люди не те, и вера совсем другая. А вы в бога верите? – спросила она неожиданно, и так же, неожиданно для себя, быстро ты ответил:
