— Мне всегда хотелось писать прозу. Я даже пробовала. Начала с рассказов, но получила во всех редакциях от ворот поворот и бросила. Еще я играю на рояле, но недостаточно хорошо, чтобы заниматься музыкой профессионально. Поэтому можно сказать, что меня интересует преподавание. Во всяком случае, это получается у меня лучше всего.
— И ты счастлива.
— Мне очень нравится учить детей. Меня хвалят, и, как мне кажется, заслуженно. Жаль только, что детям, здешним детям, я по-настоящему не нужна. О них и без меня пекутся и заботятся, у них есть все, поэтому я не могу дать им самое…
— Знаешь, я вдруг представил, какой ты была в детстве, — произнес Тео без всякой видимой связи. — Серьезная-пресерьезная маленькая девочка.
— Верно. Такой я и была.
Такая я и сейчас. Серьезная-пресерьезная.
— Расскажи о детстве.
— Да рассказывать особенно нечего. Жила тихо-спокойно. Очень много читала. Короче, вела в двадцатом веке вполне викторианский образ жизни.
Почему она говорит без умолку? Тео прямо-таки вытягивает, выкачивает из нее слова, и она почему-то подчиняется.
— Мне и вправду следовало родиться в Англии в эпоху королевы Виктории. Даже раньше, прежде чем понастроили заводы и фабрики.
— Между прочим, за этот чудесный дом надо благодарить заводы и фабрики. А в начале прошлого века ты жила бы в убогой лачуге или — даже наверняка — в польском гетто.
— Папа говорит то же самое. И оба вы, разумеется, правы. Я порой несу такую чушь…
— Какая же это чушь? Человеку надо, хоть изредка, изливать душу. И я это делал — всего несколько минут назад.
Тео откинул голову на спинку кресла. Напрасно она напомнила ему о Европе и войне. Послышался шорох: по тяжелым от влаги веткам и листьям снова забарабанил дождь. В комнате было тихо. Он встал и подошел к роялю:
— Изобразим-ка что-нибудь веселое. Ты это слышала?
И он сыграл зажигательный, искрометный вальс. Сыграл и, оттолкнувшись ногой, завертелся на табурете.
— Готов спорить, что ты этой вещи не знаешь!
— А вот и знаю. Это Эрик Сати. У него три вальса: «Его талия», «Его пенсне» и «Его ноги»!
Они дружно расхохотались. А потом смех Тео внезапно оборвался, и он посмотрел на нее внимательно, даже пристально.
— Айрис, ты необыкновенная девушка!
— Ничуть. Просто запоминаю все подряд — и нужное, и ненужное…
Он подошел к Айрис совсем близко. Взял за обе руки и, легонько потянув, поставил рядом с собой.
— Айрис, я набрался храбрости и скажу сразу. Почему бы нам не пожениться? Ну, назови мне причину, только серьезную: почему нам не стать мужем и женой?
Она не поняла. Не расслышала. Не поверила. И глядела молча.
— Мы ведь так подходим друг другу. Не знаю, как тебе, а мне давно не было так хорошо.
Вдруг это шутка? Жестокая шутка, издевательство, принятое среди интеллектуальной элиты? Она молчала.
— Я ужасный дуболом. Брякнул напрямик, без предисловий. Прости…
Искушение было слишком велико — она осмелилась поднять глаза. И встретилась с его глазами — нежными, полными беспокойного, неотступного ожидания. Нет, это не шутка. Это правда.
Она заплакала. Он притянул ее к себе, прижался щекой к ее щеке, поцеловал в лоб.
— Я не понимаю, что значит такой ответ, — сказал он. — Да или нет?
— Думаю… да… — прошептала она.
Он вытащил носовой платок и вытер ей глаза.
— Мы будем очень счастливы, даю тебе слово…
Она кивнула, засмеялась, а слезы все катились и катились по щекам.
Тео, ты хоть понимаешь, отчего я плачу? Я так мечтала о счастье и в то же время знала, что оно невозможно, ведь мне почти тридцать, и я спала на узкой постели, одна. А теперь ты здесь.
Айрис совершила настоящее чудо. По всему дому трепещет на верхней, ликующей ноте счастливый смех. Мама то за письменным столом, то у телефона: обсуждает меню, рассылает приглашения, заказывает фату. Как же стыдно наряжаться, словно тебе шестнадцать лет! Ведь все твои ровесницы давно водят детей в детский сад, а то и в школу. Благо еще мама обещала устроить все просто и скромно, без всякой помпы. Но Айрис хочется еще проще. Ну, а папа — будь его воля — усадил бы ее на белого слона, на усыпанный бриллиантами трон. Он ходит такой восторженный, вынашивает новые планы насчет медицинской практики Тео. Не кабинет, а целая клиника! Папа вне себя от счастья: дочь выходит замуж за доктора. Доктора из Вены! И в доме снова появится сын, сильный и энергичный, и на него снова можно будет возлагать надежды — как когда-то на Мори. Бедный папа! Бедный добрый папа!
Они ведут себя, словно Тео — трофей, а она — завоевательница, победительница. Ей неловко за царящую в доме бурную радость. И стыдно за себя: неужели пожалела для близких этой долгожданной радости? А сердце стучит громче, чаще.
Иногда кажется, что все это только сон…
Они лежат на песке. Под бездонным послеполуденным флоридским небом.
В ту, первую ночь, оставшись с Тео наедине, она думала, что ничего не выйдет. Сколько украдкой куплено и прочитано пособий и руководств! Сколько надо знать молодым супругам о том, чем занимались их предки за много веков до появления первых книг! Мама, отведя глаза, сказала: «Ты хочешь о чем-нибудь спросить?» И испытала явное облегчение, услышав, что вопросов у Айрис нет.
По книжкам выходило, что существует много способов удовлетворить и стать хорошей партнершей. Но ведь можно и не удовлетворить! И не стать! И что тогда?
У нее все получилось! Потрясающее, ни с чем не сравнимое блаженство; полное, совершенное слияние душ и тел. Она так долго ждала! Как жаль этих пустых бесплодных лет.
Тео лениво бормочет:
— У тебя довольный вид.
— Так и есть. Я довольна. И горда. Как индюшка.
— Чем ты гордишься?
— Тем, что я — твоя жена.
— Айрис, ты прелесть. И непостижимое чудо.
— Почему непостижимое?
— Понимаешь, я думал… Ну, по твоей манере держаться можно было предположить, что в постели ты будешь стеснительной и робкой.
— Разве это не так?
Он смеется:
— Ты отлично знаешь, что не так! Мне чертовски повезло!
Он берет ее за руку, и они, перевернувшись, подставляют солнцу спины.
— День чересчур хорош. Не представляю, чем занять такое совершенство, — говорит Айрис.
— По-моему, представляешь. И не только дни, но и ночи тоже.
— Когда я была маленькой…
— Ты и сейчас маленькая.
— Нет, я серьезно — послушай! Мне было лет семь, и я ужасно хотела получить одну куклу. Она стояла на витрине: в розовом бархатном пальтишке с белой меховой оторочкой, а по плечам — темные кудри. Предел мечтаний, понимаешь? И вот утром, в день моего рождения, кукла сидела на стуле возле кровати. У меня возникло такое странное чувство… Не разочарование, нет, а какое-то бессилие… Она была так совершенна, так прекрасна! Я боялась за розовый бархат, за белоснежный мех, боялась пыли, грязи и в то же время знала, что не уберегу, что в каждое следующее мгновение совершенство будет таять, таять…
— Такие грустные мысли в такой день! — протестует Тео.
Но она настаивает, чтобы он дослушал и вник.
— Пойми, я не грущу. Просто сейчас так чудесно, что мне хочется сберечь это чудо, запомнить навсегда. Тео, представь, когда-нибудь мы будем сидеть у окошка, и глядеть на промокшую и продрогшую зимнюю улицу, и вспоминать, как лежали когда-то на пляже и говорили о том, как будем глядеть на промерзшую улицу…
— Это ты говоришь, а не я. Тебя занимает, что будет годы спустя, а меня — сегодняшний обед. Хорошо бы снова подали рыбный суп. Ничего вкуснее не едал!
— Тео, любимый мой, скажи, что ты меня любишь. Скажи снова.
— Я люблю тебя, Айрис. Очень люблю.
Она поднимает руку. Кожа на плечах потемнела, покрылась красно-золотистым загаром.
— Куда ты смотришь? На кольцо? Жаль, ты попросила такое простое и тонкое. Давай купим еще одно, с бриллиантами, будешь носить по праздникам.
— Не надо.
— Думаешь, слишком дорого? Я могу позволить себе такую трату.
— Не поэтому. Просто это кольцо я не сниму.
— Никогда?
— Никогда. Может, я суеверная или опять говорю глупости, но на свадьбе ты надел мне на палец именно это кольцо. И теперь оно — часть меня.
— Ты смешная.
— Пускай так. Но я точно знаю, что, когда ты надел мне кольцо, со мной что-то произошло. И если я с ним расстанусь, земля уйдет из-под ног. Меня понесет по жизни без руля и ветрил…
— Хорошо, договорились. Никаких бриллиантов.
Облака плывут медленно-медленно; они лежат рука в руке, и солнце щедро струит на них свое тепло.
30Дядя Крис сложил весла, предоставив лодке плясать как вздумается. Он ведет себя сегодня необычно, и Эрика это беспокоит. Ведь Крис всегда такой веселый… Приезжает он нечасто, у него жена, дети, работа — короче, много дел, хотя, глядя на него, и не подумаешь. Такой спортивный, подвижный, какой-то слишком молодой для скучных взрослых дел. Но с другой стороны, он доводился маме двоюродным братом — самым любимым — значит, он не так уж молод. С ними столько всякого приключалось, когда мама гостила в доме Криса в штате Мэн. Например, однажды они попали на воде в густой туман и… Но сегодня Крис не был расположен к воспоминаниям.
