Он поднялся, криво так ухмыляется.
— Не боись. А только и тебе этого не миновать. Не по моей вине, нет. Я-то буду ни при чем.
— Да в какое ж это я угодил болото? — сказал я и налил нам обоим. — Сроду никого не предавал. Тебя замели, потому как ты работал на Моггерхэнгера. Линингрейдовская отрасль британской промышленности про это пронюхала, вот тебя и цапнули.
Уильям взял стакан с виски.
— Все это время, парень, я просидел в мусульманской кутузке для рабов вместе с пиратами и, знаешь, отвык от неразбавленной выпивки.
А все ж он вылакал свою порцию, будто это апельсиновый сок.
— Коли ты говоришь правду, а похоже, так оно и есть, тогда следующий будешь ты — ведь это я тебя привел.
Меня опять прошиб пот.
— Тебя замели, потому что бейрутским легавым захотелось моггерхэнгеровских денежек — выкуп им был нужен, — сказал я первое, что пришло в голову.
Он горько засмеялся.
— Поступай как знаешь, больше мне и сказать нечего. А я вырвался — спасибо Клоду. Зашел за своими вещичками. Я опять в бегах, Майкл. Линингрейд и его бражка еще не проведали, что я вернулся. Как проведают, меня живо накроют. Это уж не сомневайся. Сказать по правде, не знаю, куда податься. Спустят на меня Коттапилли и Пиндарри, а они псы свирепые. Изорвут в клочья. Моггерхэнгер меня прятать не станет. Я ему уже звякнул, а он заржал и говорит: больше, мол, мне на глаза не попадайся. Через двадцать минут придет такси, поеду на вокзал. А на какой вокзал ехать — и сам не знаю.
— Подавайся на Кингз-Кросс, — сказал я, — и брось волноваться. У меня как раз есть подходящее местечко. — И я рассказал ему, как приобрел полустанок. — Там глушь. Никто тебя не найдет. Купишь кровать да стол — и всего делов, будешь в полной сохранности. Живи сколько хочешь. А через месячишко я и сам туда подамся. С деньгами у тебя как, порядок?
— Насчет этого не беспокойся, — сказал он. — А ты друг что надо, Майкл. Век этого не забуду. Я ведь сейчас и впрямь чуть не утоп в дерьме — Линингрейд как узнает, я вернулся, враз почует неладное.
— А он не узнает.
— Как бы не так. Его ищейки уже пронюхали, что я смылся из Бейрута. Моггерхэнгеровский человек посадил меня на самолет — тогда они еще не знали, а завтра кинутся меня искать, пока-то меня еще никто не выследил.
— Они как узнают — ты вернулся, а я им не доложил, — меня еще больше станут подозревать. Вот это переплет.
— Что верно, то верно, парень, — сказал Уильям и грустно так на меня поглядел — по глазам сразу видно было, что на душе у него грусть-тоска смертная. Куда девались портфель-чемоданчик, шикарный костюм, модная стрижка и модная шляпа, а без всего этого да после бейрутской выгребной ямы он такой был пришибленный и затравленный, будто за ним уже гнались по пятам. — Слушай-ка, может, давай вместе махнем на твой полустанок? — сказал он. — У меня есть два револьвера и патроны. Вдвоем в бегах легче. И уж коли они нас выследят, угостим их на славу. Вот честное слово, умней не придумаешь.
Я понимал, он дело говорит.
— Не могу. Сперва надо тут все закруглить. А через месяц там увидимся.
И в эту минуту в дверь позвонили.
— Надеюсь, — сказал Уильям. — Только помни, я тебя предупреждал.
Я выдавил из себя улыбку и помог ему с багажом.
— Не забуду.
Жалко мне стало, что он уезжает. Он увез с собой долю моего мужества, правда, кое-что осталось — хватило, чтоб позвонить в штаб-квартиру. Разговаривал я превесело, и Стэнли отвечал мне очень даже прекрасно. Хотел бы я притормозить, чтоб все неслось не так быстро, но это только навлекло бы на меня подозрение, значит, надо катить и дальше на полной скорости да глядеть в оба, как бы не свернуть себе шею. Капля пота на лбу может меня выдать, случайный пустяк, плохо зашнурованный башмак. Мне нельзя слишком худеть, не то они еще подумают: я трушу, ведь я играю с огнем.
Стэнли сказал — меня ждет обычное дело. Полечу послезавтра во второй половине дня, чтоб Коттапилли и Пиндарри успели улететь в Швейцарию. А потом неделю могу отдыхать. Я сказал, я буду у него в три, но Стэнли велел пообедать пораньше и приехать к двум: надо, мол, успеть нагрузиться.
— Я на все готов, — сказал я. — Похоже, нынче дела у фирмы первый класс.
— Наши клиенты нам доверяют, — сказал он со смешком и, еще не досмеявшись, повесил трубку.
В семь я перешел на другой берег Темзы и двинулся в берлогу Блэскина. Дверь отворила Пирл, и на ее мордочке не выразилось никакого удивления, а мордочка стала еще меньше прежнего — Пирл коротко постриглась, лоб закрывала челка, и она уж совсем стала похожа на зверушку из телевизионного мультика.
Джилберт поднял на меня глаза.
— Какого черта вас принесло? Я думал, вы навсегда завязли в этом грешном Ноттингеме. В последний раз мы ведь, кажется, виделись, когда вы сходили с поезда в этом городе? Не сказать, чтоб я много помнил. Я тогда изрядно напился.
На нем был халат цвета сливы, в пасти — сигарета. Розовый череп совсем лысый — седеть нечему, зато серая щетина на морде выдавала возраст.
— Садитесь, выпейте чего-нибудь.
— Вид у вас неважнецкий, — сказал я и сбросил пальто.
Пирл примостилась на ковре у его ног — того гляди, снимет с него шлепанцы и начнет целовать ему ноги. Но она только прижалась к ним щекой.
— Были кое-какие неурядицы, — признался он, запрокинул голову и выстрелил в потолок струей дыма.
— Джун?
— Она, — рассмеялся Джилберт. — Ненадолго ее хватило, оттого, верно, и сбежала с этим шарлатаном — поэтом Роном Делфом. Так или иначе, я от нее отделался.
— Бедный, бедный Джилберт, — сказала Пирл. — Он несколько дней не ел, я пришла, а он лежал у газовой плиты пьяный, плакал и пытался открыть краны.
Он дернулся и резко поднял ногой ее голову.
— Это все твои жалкие выдумки, лживая сука. Не пересочиняй мою жизнь на свой лад, не то вышвырну тебя из окна прямо в помойку.
— Это у вас так все время? — спросил я: думал, может, они перестанут лаяться.
— Только при вас и вообще при свидетелях. Джилберт улыбнулся.
— Когда мы одни, мы как два голубка, правда, лапочка?
— Да, — сказала Пирл и опять прижалась щекой к его туфле.
— Она хочет довести меня до сумасшедшего дома, но я сам ее доведу, — сказал Блэскин.
— Рад видеть, что вы так счастливы, — сказал я. — А как «История резни»?
— Паршиво. Написал пятьдесят страниц, а потом стал резать лимон и поранил палец. Ну и отложил все это. Опять взялся за роман. Идет отлично, ничего лучше я еще не создавал. Слава богу, что отделался от этой шлюхи Джун. Она переметнулась к Рону Делфу.
— У Джун от него ребенок, в восемнадцать лет родила, — сказал я. — Может, они теперь поженятся.
Он прошелся к дверям и обратно.
— Она мне не говорила, чей это ребенок. Ну и ладно, еще одна с плеч долой.
— Не огорчайся, — пыталась его утешить Пирл.
Он налил себе лошадиную дозу виски, поднял стакан и посмотрел на свет.
— Моча. Разве что покрепче. От виски я только начинаю брюзжать, да и то ненадолго, правда, Пирл? Поди свари нам, бога ради, черного кофе.
Он залпом выпил виски. Пирл покачала головой и пошла варить кофе.
— Вы были во время войны в Ноттингеме, верно? — спросил я.
— Не давайте мне больше пить, Майкл.
— С чего это?
Он швырнул стакан об стену, тот разбился вдребезги.
— Сам себе не дам. А в Ноттингеме — да, был… солдатский поцелуй, который кончился триппером. Мы все туда рвались. Ноттингем был красой Англии. Наверно, он до сих пор такой, да?
Вошла Пирл и поставила у ног Джилберта поднос.
— Неужели у вас не сохранилось о нем никаких чистых, целомудренных воспоминаний?
— Я устал от мазохисток, — сказал Блэскин. — Но только таких женщин я и привлекаю. А когда у меня заводится женщина другого склада, мы без конца сражаемся на равных, а потом расстаемся.
— А детей у вас много? — спросил я.
— Ни одного, насколько мне известно. Забавно бы иметь двоих-троих, я бы и их жизнь тоже поломал. И возненавидел бы себя еще сильней. Наверно, никто на свете так себя не ненавидит, как я. Оттого-то мне ничего больше и не оставалось, как засесть за романы. Надо ж было кому-то сбыть свою ненависть, а для этого лучше всего подходит огромное неразборчивое стадо — английская публика. Несколько тысяч читателей во всяком случае наберется, а это лучше, чем ничего. Ух, как же я себя ненавижу, я даже не личность — у меня только и есть что роман в душе, а в руке то, чему положено быть между ног. Пирл знай себе записывает, а кофе пока стынет.
Пирл поскорей налила ему кофе, даже кофейная гуща выплеснулась на блюдце. Если мне станет слишком опасно дальше знаться с шайкой Джека Линингрейда, я всегда могу опять здесь спрятаться, если только выдержу занудный поток блэскиновых жалоб на судьбу. Прямо страх берет, что я его сын, спасибо хоть, он этого еще не знает. Пожалуй, не надо мне навязывать матери в мужья такого истрепанного старого потаскуна, неважную я ей окажу услугу. Кофе пролился ему на халат, и вдруг мне стало его жалко: ничего этот попрыгунчик не добился в жизни, а в ту пору мне казалось — ничего страшней быть не может. И притом я понимал: если я и впрямь захочу у него спрятаться, он может и не разрешить, все равно — узнает он, что я его сын, или не узнает, а все ж хотелось ему сказать, хотелось убедиться, до чего же это гнилая душонка.
