У официантов тоже есть свое самолюбие. Я и так был совсем расстроен, а тут еще оскорбили мою гордость, назвали на ты, да еще силачом обозвали. Судя по голосу говорившего, это был какой-нибудь здоровенный парень — с таким я всю жизнь мечтал сразиться. Я огляделся кругом: толкучка, масса народу. Я рассудил, что опасности нет никакой, можно свободно нападать, и потому ответил:
— Выхожу я или нет — не твое дело.
А тот сразу говорит:
— Тогда отойди и дай дорогу другим.
Я бросил, не поворачивая головы:
— И не подумаю!
Вместо ответа я получил такой пинок, что у меня дух захватило, и этот тип в одну секунду протиснулся вперед меня. Я не ошибся: он был крепкий, плотный, с красной рожей, с черными усиками на американский манер и с бычьей шеей. Была на нем и шапка. И тут мне снова пришла на память фраза: «Если ты сейчас же отсюда не уберешься, то получишь по шапке». Когда он уже сходил, а я на ступеньке стоял, я вдруг собрался с силами и крикнул:
— Нахал! Дубина!
Он было совсем уже сошел, но тут обернулся и с такой силой рванул меня за руку, что я кубарем скатился с трамвая. Он орал:
— А ну-ка, негодяй, повтори, что ты только что сказал!
Но, как я и ожидал, в эту минуту человек пять или шесть схватили его за руки. Это получилось до крайности удачно. Пока он там отбивался и ревел, как бык, я выступил вперед и выкрикнул ему в лицо с большим гневом:
— Да ты что о себе воображаешь? Сволочь ты этакая, мошенник, бандит… За решетку бы тебя… Да если ты сейчас же отсюда не уберешься, то получишь по шапке, понял?
Я выпалил это, и мне сразу стало легче. Он вдруг перестал отбиваться, укусил себя за руку и поднял глаза к небу со словами:
— Эх, если б я только мог!
От этих слов я стал храбрее и полез на него с кулаками, крича:
— А ну, попробуй… Трус… посмотрим… А ну, попробуй!.. Разбойник, гадина ты этакая!
В конце концов нас разняли, и я ушел, не оборачиваясь, счастливый, насвистывая какую-то веселую песенку.
В кафе, пока мы выставляли столики на улицу, я рассказал об этом случае, разумеется, на свой лад. Я описал того типа, сказал, как я его обругал, как я ему угрожал, как я ему в конце концов и вправду хотел по шапке дать. Но я не рассказал, что пока я кричал, его шесть человек держали. Однако товарищи, как всегда, мне не поверили. Гоффредо, буфетчик, сказал:
— Ну и хвастун же ты, брат… Да ты на себя когда-нибудь в зеркало-то смотрел?
Я ответил:
— Все чистая правда… Я ему, тупорылому, прямо в лицо сказал все, что я о нем думаю, и он проглотил.
Я повеселел, на душе у меня было легко, в это утро мне даже работа моя нравилась. Я входил в дом, выходил из дома и двигался так легко, словно танцевал, и выкрикивал заказы веселым звонким голосом. Гоффредо вдруг серьезно посмотрел на меня и спросил:
— Да что это ты? Выпил, что ли?
Я сделал пируэт и ответил:
— Так, малость… Рюмку анисовой и кружку холодного пива.
Я был всем доволен; даже к вечеру мое веселое настроение не прошло очень уж хорошо на меня подействовал утренний скандал! Часов в одиннадцать я пошел в буфет, чтобы взять две чашки кофе, и снова вышел в сад — ну просто выпорхнул, как воробышек. Мои столики — слева от двери, и когда я пошел в буфет, они все были заняты, только один, в самом углу, стоял пустой, но теперь я увидел, что кто-то уже сел за этот столик. Я быстро подал две чашки кофе, резво подскочил к этому столику, махнул по нему пару раз салфеткой, спросил:
— Что желаете, синьоры? — и только тогда поднял глаза.
Взглянул — и дыхание у меня перехватило: это был он. Он смотрел на меня насмешливо, а шапка была сдвинута на затылок. Рядом с ним сидел другой, из той же, видно, породы: весь черный, как мулат, волосы с проседью, а глаза налиты кровью.
— Смотри, смотри, кого мы повстречали… — сказал мой враг. — Синьоры желают две бутылки пива.
— Две бутылки пива, — повторил я, едва дыша.
— Только похолоднее, — сказал он. И для начала так сильно наступил мне на ногу, что я подскочил от боли.
Но я был так растерян, что даже не пытался защищаться, да к тому же страх убил во мне все другие чувства. Между тем он оглянулся вокруг и добавил:
— Недурное местечко… Много приходится работать, силач?
— Как когда.
— А в котором часу кончаешь, интересно знать?..
— В полночь.
— Прекрасно, еще час… Мы пока как раз разопьем пару бутылочек, а потом получишь на чай.
Я ничего не ответил и вернулся в буфет. Гоффредо, хлопотавший возле кипятильника для кофе, бросил на меня беглый взгляд и сразу же заметил, что я переменился в лице. Я сказал каким-то не своим, тоненьким голосом:
— Две бутылки пива, — и оперся о стойку, чтоб не упасть.
Гоффредо дал мне пиво и спросил:
— Что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь?
Я не ответил, взял пиво и вышел. Тот, мой враг, сказал:
— Браво, в официанты ты годишься вполне.
Но потом потрогал бутылки и добавил:
— Да пиво совсем теплое, оказывается.
Я положил руку на одну бутылку — как лед. Я сказал тихонько:
— Мне кажется, оно холодное.
Он положил руку на мою, сжал ее так, что чуть не раздавил мне пальцы, и повторил:
— Теплое… Скажи ты тоже, что пиво теплое.
— Пиво теплое.
— Так-то лучше… Принеси что-нибудь действительно холодное.
— Мороженое, — предложил я дрожащим голосом.
— Хорошо, мороженое… Только не забудь: холодное. — И при этих словах он снова ударил меня ногой.
Столик стоял так, что его видно было из буфета. Когда я снова подошел к стойке, Гоффредо засмеялся и сказал:
— Это он, да?
Другие официанты тоже смеялись. Я был весь бледный и дрожал и ничего не ответил.
— Но разве ты, — продолжал Гоффредо, беря из мороженицы две порции мороженого, — разве ты не нагнал на него страху? Чего же ты теперь ждешь, дай ему хорошенько! Покажи, какой ты храбрый!
Я молча взял мороженое и отнес на тот столик. Он попробовал ложечку и спросил:
— Так, значит, ты освобождаешься в полночь?.. А по какой улице ты идешь домой?
Я ответил:
— Я живу недалеко от Клиник.
Неправда, на самом деле я живу на площади Кампителли. Он свирепо прорычал:
— Прекрасно, так тебя ближе будет везти в больницу.
Я подошел к буфету и тихонько сказал Гоффредо:
— Он хочет меня бить… ждет, пока закроют кафе. Что делать?.. Может, позвать полицию?
Гоффредо пожал плечами:
— Ты думаешь, это поможет?.. Они скажут, что не знают тебя… А полиция не станет забирать людей только по подозрению.
Он повернул кран кипятильника и прибавил:
— Знаешь, что я тебе посоветую? Постарайся задобрить его… Попроси извинения.
Не люблю я извиняться, я гордый. Но страх был сейчас во мне сильнее всех чувств. И я решился: подошел к их столику, постоял минутку и сказал тихо:
— Извините…
— Что?.. — бросил он, взглянув на меня.
— Я говорю: извините… за тот случаи в трамвае.
Он с изумлением посмотрел на меня и сказал:
— Какой трамвай? Да я тебя знать не знаю! В жизни
тебя не видел… А, понимаю, ты боишься, что мы тебе на чай не дадим… Успокойся, получишь на чай… хорошо получишь.
У меня просто зубы стучали от страха. Теперь я твердо знал, что они меня будут ждать и пойдут за мной. Близ площади Кампителли, где я живу, не счесть таких переулочков, где можно человека убить и никто даже и не узнает. Свернут шею, как курице, и поминай как звали.
Я вернулся к стойке и робко сказал Гоффредо:
— Выйдем вместе, а?.. Ты сильный…
Но он прервал меня:
— Я-то сильный, а вот ты глупый… Да что тут такого? Получишь пару щелчков и тут же отдашь их обратно… Разве ты не говорил, что он тебя боится?
Ну, в общем, продолжал надо мной издеваться. Два других официанта тоже смеялись. Я подумал, что никто меня не жалеет, и у меня даже слезы на глазах навернулись.
А время шло, полночь приближалась. Официанты ушли, сначала один, потом другой. Гоффредо стал вытирать стойку и кипятильник; там, за дверью, столики стояли пустые, только за последним столиком все еще сидели эти двое. Вытерев стойку, Гоффредо вышел и стал вносить в дом столы и стулья. Я с ужасом оглядывался вокруг, думая, как бы ускользнуть. Но я знал, что в кафе только одна дверь, и о том, чтобы пройти незамеченным по улице, не могло быть и речи. Тем временем эти двое расплатились, встали и, перейдя улицу, остановились на тротуаре напротив. Гоффредо вернулся, прошел в заднюю комнату, снял куртку и собрался уходить. Проходя мимо меня, он улыбнулся и сказал:
— У волка в пасти.
У меня не хватило сил ответить на его улыбку.
Теперь в кафе оставались только двое — я и хозяин, который, стоя за кассой, считал дневную выручку. Он клал на мраморную стойку деньги и разделял их на кучки: крупные билеты — в одну сторону, помельче — в другую. Дела шли неплохо: одних билетов по тысяче было, наверно, не меньше чем на тридцать тысяч лир. Я выглянул за дверь: те двое все еще стояли напротив, на тротуаре, в тени дома. Неподалеку прогуливались взад-вперед два полицейских…
