– О, простите меня, – прощебетала она. – Ничего, если я присоединюсь к вам?
– Отчего же, конечно, – ответила одна из матрон. – Должна вам сказать, что весь вечер не могла оторвать глаз от вашего платья. Вы выглядите в нем, как кинозвезда.
– Спасибо. – Шабли устроилась поудобнее. – Кстати говоря, я иногда действительно ношу его на сцене.
– О, вы работаете в театре? – спросила женщина.
– Да, я актриса, – скромно проговорила Шабли.
– Как это очаровательно. И каков ваш репертуар?
– Шекспир. Бродвейский стиль. Я работаю в Атланте, но сегодня приехала в Саванну, чтобы посмотреть на свою кузину.
– Как это мило, – продолжала восторгаться женщина. – И кто ваша кузина?
– Лавелла.
– О, Лавелла чудесная девушка! Тебе так не кажется, Шарлотта?
– Конечно, – ответила другая женщина, кивая и широко улыбаясь.
– Вот и я тоже так думаю. – Голос Шабли стал сладким, как сахарин. – Она всегда мечтала стать дебютанткой. Всегда, сколько я ее помню.
Шабли ела с преувеличенной изысканностью, приподняв оба мизинца с розовыми ноготками.
– Как это прекрасно, – промолвила женщина. – Лавелла такая деликатная и хорошенькая. И очень интеллигентная.
– Она так этого хотела. Мы обсуждали, как стать дебютантками, еще детьми, – гнула свое Шабли. – Я так рада, что она добилась своего. Она так боялась, что у нее ничего не получится.
– Должна вам сказать, – возразила матрона, – что уж Лавелле-то не о чем было беспокоиться – она первоклассная молодая леди.
– Но все равно она очень волновалась. Она говорила мне: «О, кузина Шабли, у меня точно ничего не получится. Я знаю, что не получится». А я отвечала ей: «Послушай, девочка! Тебе нечего волноваться. Если уж Ванесса Уильямс сумела стать Мисс Америка, несмотря на все рогатки, которые там ставят, то уж ты точно пройдешь отбор в этом дурацком отборочном комитете в нашей старой маленькой Саванне».
Две матроны переглянулись – словно сквозь Шабли.
– «Лавелла, крошка моя, – говорила я ей, – ты всегда так умело скрываешь свое распутство, приезжая для этих дел в Атланту, что в Саванне точно никто ни о чем не догадается».
Женщины, онемев, уставились на Шабли, которая продолжала изящно есть.
– Я тоже хотела быть дебютанткой, – продолжала между тем Шабли. – Я и в самом деле хотела. Но я всегда говорила Лавелле, что если я соберусь в дебютантки, то в настоящие – котильонские. Я серьезно.
Одна женщина притворно закашлялась, вторая отчаянно озиралась по сторонам с видом потерпевшего крушение моряка, который ищет глазами на горизонте спасительное судно.
– «Конечно, Лавелла, – говорила я ей, – бал «Альфы» хорош, спору нет, так что пойми меня правильно. Но, Лавелла, что ты собираешься делать летом, когда окончишь школу? Пойдешь работать в закусочную или будешь стоять на Уэст-Брод-стрит? Так, моя сладкая? А вот котильонские дебютантки не работают в закусочных. Никогда, малышка. Они совершают велосипедные экскурсии по Франции и Англии. Я серьезно. Они едут в Вашингтон и работают там у сенатора, который совершенно случайно оказывается другом семьи. Они катаются на яхтах. Они летают на курорты и лежат там на солнышке задницами кверху. Вот что они делают после школы. И именно это я собираюсь делать, если стану дебютанткой.
Шабли притворилась, что не видит, в какое неловкое положение ставит она двух пожилых женщин. Она быстро взглянула на меня и надула губки. Потом, помолчав, снова заговорила:
– Ну и я сказала ей: «Можешь смеяться надо мной сколько хочешь, но я и в самом деле смогла бы стать котильонской дебютанткой, потому что я великая проходимка. Я могу быть всем, кем только захочу. И если я захочу стать богатой девочкой, моя сладкая, то я стану ею, не сомневайся – я стану богатой белой девочкой. Я уже почти достигла этого. У меня полно белых мужиков, и от одного из них я хочу родить белого ребенка».
Женщины страдальчески взглянули на меня, смущенные тем, что я – единственный белый в бальном зале – стал свидетелем такого бесстыдства. Температура в зале поднялась, наверное, градусов до шестидесяти. Я был уверен, что покраснел, как рак. Внезапно Шабли отложила нож и вилку.
– Боже мой! – воскликнула она. – Сколько сейчас времени? – С этими словами она схватила одну из женщин за руку и посмотрела на ее часы. – Половина второго! Мой шофер ждет меня с полуночи.
Она оглядела зал, потом решительно отодвинула стул и встала.
– Было очень приятно познакомиться с вами, – произнесла Шабли. – Мне надо еще кое с кем попрощаться. Если вы, леди, вдруг увидите моего шофера, то скажите ему, что я еще здесь. Пусть не уезжает без меня. Передайте ему, что мы захватим с собой моего кузена Филипа, мы еще не кончили нарушать спокойствие. Он поймет.
– Конечно, конечно, – промямлила одна из женщин.
– Моего шофера вы узнаете сразу, – продолжала Шабли, бросив на меня взгляд. – Он белый.
Она пошла по залу, останавливаясь у столиков и давая мальчикам карточки со своим телефоном. Я понял, что мне тоже пора. Я быстро встал, поклонился женщинам и направился к двери, описав вокруг Шабли большой круг. Я понимал, что, если она настигнет меня, нового конфуза не избежать. Я подошел к доктору Кольеру и торопливо поблагодарил его за приглашение, однако доктор не почувствовал моего стремления исчезнуть как можно скорее и представил меня человеку, стоявшему рядом с ним. Это был тот самый преподаватель колледжа, который учил дебютанток танцевать менуэт. Я улыбался и сыпал любезностями, но едва ли понимал, что мне говорят в ответ эти люди; я лихорадочно оглядывал зал в поисках Шабли. Когда, наконец, все слова были сказаны, я попятился к выходу, обогнул бар, проскользнул в дверь зала и бросился вниз по эскалатору, перепрыгивая через две ступеньки. Я пулей пролетел фойе и, не встретив никаких препятствий, выбежал на сонную, объятую ночным туманом Бэй-стрит.
Глава XXV
ГОРОДСКИЕ СПЛЕТНИ
Джим Уильямс сидел в тюрьме второй год, и Саванна начала забывать о нем, переключив свое внимание на другие предметы. Много разговоров было о божественном знамении, снизошедшем, по слухам, на Джорджа Мерсера Третьего.
Крупный бизнесмен, Джордж Мерсер Третий, приходился племянником покойному Джонни Мерсеру. Однажды вечером мистер Мерсер вышел из своего дома в Ардсли-парк, чтобы направиться на званый вечер, и вспомнил, что забыл ключи от машины. Он вернулся в дом и в холле услышал голос, который громко и четко произнес: «Джордж, ты слишком много пьешь!»
Мистер Мерсер огляделся, но в холле никого не было.
– Кто ты? – спросил он. – И где ты?
– Я – Господь, – ответил голос. – Я – вездесущ.
– Да, я действительно пью больше, чем следует, – признал мистер Мерсер, – но как я могу узнать, что ты и в самом деле Господь? Если это так, то явись мне. Явись мне сейчас же. Если ты сумеешь доказать, что ты – Господь, то я никогда больше и капли в рот не возьму.
И вдруг мистер Мерсер почувствовал, как невидимая сила поднимает его в воздух. Он вознесся над своим домом, над Ардсли-парк. Мерсер поднялся так высоко, что смог охватить взглядом всю Саванну – ее старинные площади, реку, остров Тайби и Хилтон-Хед… И голос спросил его: «Я доказал тебе, что я – Господь всемогущий?» Мистер Мерсер тут же сказал, что он во все поверил, и Господь опустил его прямо в холл. После этого случая Джордж; Мерсер Третий стал убежденным трезвенником.
Даже те, кто сомневался в правдивости этой истории, вынуждены были признать, что в духовной жизни сливок саваннского общества творятся странные вещи. Как еще можно было объяснить проведение но четвергам вечерних харизматических служб в епископальной церкви Христа? Церковь Христа была старейшей и наиболее традиционной из всех храмов общины. Эта церковь – покровительница Саванны, мать церквей Джорджии, знаменитый Джон Уэсли стал служить в ней еще в 1736 году. И вот теперь в этом святилище по ночам собирались сектанты, бормотали что-то на непонятном языке, бренчали на гитарах, били в бубны и дико размахивали руками, когда в них вселялся дух. Наиболее консервативные прихожане пришли в ужас; некоторые просто отказывались верить в происходящее.
Однако, не только духовные заботы одолевали Саванну, не меньшую тревогу внушало и экономическое положение. Возрождение города, достигнув своего апогея, стало клониться к упадку. Саванна оказалась в невиданной доселе изоляции. Деловая жизнь Севера проникала на Юг, но пускала корни в других местах – Атланте, Джексонвилле и Чарлстоне, обходя стороной Саванну. Цены на жилье в центре города после быстрого подъема за последние двадцать лет снова стали падать. Розничная торговля на Брафтон-стрит совершенно захирела и переместилась на Мэлл и дальше к югу. Однако самым зловещим стало удушение самой прибыльной отрасли саваннской экономики – морского судоходства. Оно было буквально на грани краха из-за старого Тэлмиджского моста. Как ни высок был мост, его высоты уже не хватало, чтобы пропускать суперсовременные сухогрузы к докам в устье Саванны. Некоторые контейнеровозы среднего тоннажа уже лишились антенн и радаров, проходя под мостом, и руководство порта опасалось, что скоро пролет моста снесет с какого-нибудь судна ют. Не дожидаясь, когда это произойдет в действительности, многие судовладельцы перенесли свои операции в другие порты. Ситуация для экономики Саванны и Джорджии сложилась настолько тяжелая, что в Нью-Йорк послали делегацию конгресса штата просить денег из федеральных фондов для строительства нового моста. После долгих и напряженных переговоров деньги были выделены и потенциальная угроза предотвращена. Страхи по поводу старого моста уступили место любопытству: как будет выглядеть новый?
