От нее приходили письма — про любовь ни словечка, бранилась, ревновала к соседке его Голицыной (ну, почти напрасно…). Смешная… Он писал ей, писал друзьям… Тон его был, как обычно, небрежно-насмешлив.
«Отправляюсь, мой милый, в зачумленную Москву — получив известие, что невеста ее не покидала. Что у ней за сердце? твердою дубовою корой, тройным булатом грудь ее вооружена, как у Горациева мореплавателя…„…“ Ты говоришь: худая вышла нам очередь. Вот! да разве не видишь ты, что мечут нам чистый баламут; а мы еще понтируем! Ни одной карты налево, а мы все-таки лезем. Поделом, если останемся голы, как бубны… Здесь я кое-что написал. Но досадно, что не получал журналов. Я был в духе ругаться и отделал бы их на их же манер. „…“ Когда-то свидимся? заехал я в глушь Нижнюю, да и сам не знаю, как выбраться? Точно еловая шишка „в жопе“; вошла хорошо, а выйти так и шершаво. Кстати: о Лизе Голенькой не имею никакого известия. О Полиньяке тоже. Кто плотит за шампанское, ты или я? Жаль, если я. Кабы знал, что заживусь здесь, я с ней завел переписку взасос и с подогревцами, то есть на всякой почте по листу кругом — и читал бы в нижегородской глуши le Tems и le Globe. Каков государь? молодец! того и гляди, что наших каторжников простит — дай бог ему здоровье».
Он нарочно написал о государе именно Вяземскому, зная, что Вяземский будет злиться. Он любил Николая. По-настоящему любил. Ведь Николай был, как он сам, — одолел, оседлал Чуму. Он бы понял, что значит гимн Ей.
Ненарадовские негры нуждались в батраках, а Саша с Левой нуждались в деньгах: они поистратились изрядно, а Мельнику нужно платить за документы. Они поработали несколько дней, убирая лук и картошку. Они даже косить научились. Негры платили хорошо. Им, кажется, было весьма не по себе от того, что белые на них батрачат. Кормили тоже очень хорошо. «Откормят и слопают», — мрачно шутил Саша, но Лева этой шутки не поддерживал. К Леве мутетеле относились с особым уважением, потому что он умел хорошо ладить с медведем; кажется, они подозревали, что Лева — белый ньянга, другой.
Потом старший брат отвез их на «уазике» в Валдай. Им нужно было совсем в другую сторону, но они не решились просить его отвезти их в Тверь — не нужно было никому знать, что они в те края уехали.
— Спасибо и до свидания, — сказали они старшему брату. — Ты сейчас домой?
— Нет, в банк надо. Оплатить счет.
— Что-то купил? — из вежливости (так уж он понимал вежливость, ничего не поделаешь) осведомился Саша.
— Ньянга деньги надо. Каждый месяц, а то будет плохо. Всем надо деньги… Но нам дали скидку, потому что мы — мутетеле. Мутетеле трудолюбивы. Другие знают это. Мутетеле раскрутятся, и другие получат больше денег.
— По-моему, — сказал Лева, — эти ваши ньянга — такие же бандиты, как…
— Нет, — сказал старший брат. — Они не такие же. Они — другие.
До Твери беглецы добрались электричками, а оттуда поехали в Горюхино. Они были в приподнятом настроении. Скоро самый ужасный этап мучений закончится и начнется другой, получше. За эти дни Саша дважды ездил в райцентр, звонил Маше из телефона-автомата и бросал трубку. Он убедился, что она жива-здорова. После этого он решил не звонить ей больше никогда или, по крайней мере, в ближайшую неделю. Он не скрывал своих поездок от Левы, Лева тоже ездил с ним — ведь Леве нужно было купить очки взамен съеденных. Лева знал, что Саша звонил Маше. Лева не ругался, он был страшно рад, что Машу не убили. Да, скоро все станет лучше.
В горюхинском автобусе они сначала ехали молча: Лева читал журнал «Вокруг света», который купил в киоске на автовокзале (он выбирал это чтиво очень придирчиво и долго; Саша даже разозлился на него, ведь киоскерша могла их запомнить!), а Саша просто глазел в окно. Потом Саше стало скучно, и он толкнул Леву в бок Лева отложил журнал, потянулся, зевнул. Автобус был почти пуст, к тому же у водителя громко играло радио, и можно было не бояться, что их разговор кто-нибудь услышит. Но они все равно разговаривали очень тихо. Они уже привыкли так разговаривать.
— Прикинь, да? — сказал Саша, — Пушкин был ньянга…
Лева хихикнул:
— Не все камерунцы — ньянга. Да и не факт, что он был камерунцем. Верейский вообще утверждает, что он был гаитянином.
— Во-во. На Гаити все знают вуду. Тоже колдуны.
— Я тут как раз читаю… — сказал Лева, продолжая хихикать, и протянул Саше свой журнал, — Я из-за этой статьи его и купил — интересно…
«Среди многочисленных тотемов зверей, птиц и растений наибольший интерес вызывает культ леопарда. В древности он был очень широко распространен по всему свету и в отличие от большинства других сохранился в своем первозданном виде до наших дней в девственных лесах Западной Африки. „Он обитает в лесах, скалах, водах; благородный, знатный. Он царь, правитель животных. Он осторожен, мудр, горд. Он не питается падалью. Он тот, кто ненавидит и презирает, которого тошнит от всего грязного… Его зрение ясно. Он видит хорошо, очень хорошо видит; он видит далеко. Даже если очень темно, очень туманно, он видит". Так описывают африканские шаманы леопарда.
Несмотря на то что поклонение леопарду исчисляется тысячелетиями, первое упоминание о нем относится к 1854 году, когда было документально засвидетельствовано, что в городе Порт-Локко, расположенном на территории небольшой африканской страны Сьерра-Леоне, был заживо сожжен колдун за то, что превращался в леопарда и по ночам убивал людей. В связи с участившимися случаями оборотничества или псевдооборотничества, когда служители культа леопарда надевали на себя звериные шкуры и трехпалые перчатки, снабженные длинными ножами, на это дело обратило внимание правительство Сьерра-Леоне, объявившее в 1892 году культ незаконным. Тогда же власти опросили многочисленных свидетелей, часть из которых под давлением, оказанным на них, созналась в своей причастности к культу леопарда Тогда-то и стали прорисовываться характерные черты этого страшного общества. Адептов культа клеймили специальной костяной иглой, шрамы от которой напоминали следы от когтей леопарда. Сектанты носили с собой санитарные сумки, в которых прятали части человеческих тел, вымазанных кровью. Эта сумка была талисманом, над которым произносились заклинания и который нужно было время от времени „подкармливать" свежей человеческой кровью, дабы он не потерял своих магических свойств. Для совершения этого ритуала жрецы культа заранее выбирали жертву и исполнителя, который должен был, облачившись в шкуру леопарда, напасть на жертву, убить ее при помощи когтеобразной перчатки и принести тело на собрание, чтобы разделить его между остальными членами общества. Так на основе древнего культа было создано черномагическое общество. Каковы были его цели, источники умалчивают. Известно только, что за период с 1899 по 1912 год по подозрению в причастности к культу леопарда на территории британских колоний в Африке было арестовано около пятисот человек, среди которых были довольно высокопоставленные особы: вожди местных племен и даже один христианский миссионер. Страх перед людьми-леопардами оказывался настолько велик, что многие свидетели отказывались от показаний против секты, приписывая убийства самым обыкновенным леопардам. И действительно, на местах преступлений всегда находили отпечатки лап леопарда, а тела жертв ничем не выдавали причастности к этому делу рук человеческих.
После этого большого процесса и без того засекреченный культ леопарда на несколько десятилетий ушел в глубокое подполье и объявил о своем существовании вновь лишь в 1946 году очередной серией ужасных убийств. Более восьмидесяти жертв было найдено тогда в разных районах Нигерии со вскрытыми венами, перерезанными глотками, вынутыми сердцами и легкими. На поиски убийц отправили специальный отряд из двухсот чернокожих полицейских, возглавляемый тремя белыми офицерами. В результате арестовали сотни человек, восемнадцать из которых впоследствии повесили. Как раз тогда, когда местные вожди успокаивали народ, говоря, что члены культа леопарда вовсе никакие не сверхъестественные существа, а самые обыкновенные люди, невдалеке от места казни были обнаружены восемнадцать тел мертвых леопардов! Это подтверждало легенду о том, что при посвящении в таинство между инициируемым и животным-тотемом устанавливается „кровное родство", и если погибает один, то следом умирает другой. Неизвестно, сами ли животные пошли на смерть за своими „братьями по крови" или их подкинули избежавшие ареста сектанты, ясно лишь одно: уничтожить культ леопарда колониальным властям не удалось.
Затишье продолжалось до 1994 года. Однажды в город Екепа, находящийся в Либерии, были доставлены восемь растерзанных тел. У некоторых головы были отделены от тела. Хирург, осматривавший трупы, обратил внимание на следы человеческих зубов, оставленные на них. Отдельные мышцы и органы были съедены, буквально выгрызены из тел. Негритянский персонал госпиталя отказался даже прикасаться к телам жертв. Мужчины и женщины, пробормотав что-то о мести всем, кто дотронется до убитых, покинули здание. Остался лишь хирург-мулат из Пуэрто-Рико и медбрат из местных жителей. Оба на следующий день были найдены загрызенными насмерть. Даже полицейские из Монровии (столица Либерии) отказались ехать на расследование…»
