— Вот это ветчина! — сказал мистер Бантинг. — Голодающая Англия, а? Жаль, что Геббельс эту ветчину не видит. Тебе дать, Джули?
— Нет.
— Как? Даже ради такого дня?
— Оставь ее в покое, Джордж, — поспешила вмешаться миссис Бантинг.
Мистер Бантинг положил нож и вилку и потянулся за штопором. Он не хотел портить торжество разговорами о том, что ветчина — это дохлая свинья. Все это известно, но никто об этом не вспоминает во время еды, — во всяком случае люди умные не вспоминают.
После сладкого пили портвейн; он был признан великолепным — Уишарт! Все оказались прекрасными дегустаторами. Портвейн бывает иногда слишком крепкий, иногда переслащенный, а иногда от него болит голова. Но этот в самый раз. А что может быть лучше хорошего портвейна? Даже Оски улыбнулся. Он то и дело запускал палец под тесный стоячий воротничок и после одной из таких операций мистер Бантинг, наконец, понял, почему у Оски такой необычайный вид сегодня.
Мистер Бантинг встал, готовясь провозгласить тост за здоровье молодых. И, уже стоя, он почувствовал что-то неладное, какие-то странные ощущения в желудке, напоминающие морскую болезнь, но, как и подобало истому британцу, оставил их без внимания. Он кашлянул, мужественно прочищая горло.
— Сегодня у нас торжественный день. Весьма торжественный день. Праздник Гименея. — На всякий случай он поставил стакан на стол. Вкусных вещей, которых его желудок не переваривал, было съедено много, и мистеру Бантингу больше всего хотелось принять содовую таблетку, но сейчас не оставалось ничего другого, как одернуть жилет, и он одернул его недрогнувшей рукой, словно показывая этим, что осложнения внутреннего порядка могут подождать. Короткая пауза была заполнена криками: «Браво! Браво! Тише!» — и миссис Оски прервала свои хлопоты, готовясь слушать продолжение тоста.
— Сердец возлюбленных стезя да будет легкой, без препон. — Заметив, что Оски уставился на него, как истукан, мистер Бантинг добавил: — Как сказал поэт.
Мы знаем, все знаем, каждый из вас знает... Мэри, что это за безобразие? — спросил он с неожиданной вспышкой раздражения.
Заунывный вой, будто тысячи пил вдруг сорвались на всем ходу, заглушил его голос. Все замерли, вслушиваясь. — Что за ч... — Начал мистер Бантинг.
— Сирены! — вскрикнул Оски. — Воздушная тревога! — Он схватил свой шлем. — Все в убежище. Спокойно. Не волноваться.
— Ах, попадись они мне... — начал мистер Бантинг, все еще стоя в ораторской позе.
— Докончите свою речь в щели, — пресек его Оски. Тон у него был крайне официальный.
Они вышли в сад. Необходимость прервать свадебный завтрак вызвала всеобщее негодование. Миссис Бантинг сказала: — Как это похоже на немцев. — А Джули, глядя в облака, повторяла: «У-у!» — яростно и кровожадно.
— Вы, барышни, идите ко мне в щель, — распоряжался Оски. — Вот здесь можно пролезть. Не потопчите лук.
Спокойно и деловито Оски развел всех в предписанные по инструкции безопасные места. Мистер Бантинг даже находил его спокойствие и деловитость чрезмерными. Оски явно испытывал удовольствие, впервые применяя на практике все то, что ему было известно об обязанностях начальника пункта противовоздушной обороны. Убедившись, что все рассажены по щелям, он обозрел небо, где еще не было видно ни одного самолета, и отправился на свой пост, уверенный, что ему удалось перехитрить противника.
Молодожены, мистер Бантинг и миссис Бантинг сидели все четверо в щели на скамейке в непривычной темноте и сырости. Они еле переводили дух, точно пассажиры, чуть не опоздавшие на поезд, который вот-вот тронется. Они прислушивались, смотрели на маленький кусочек неба, видневшийся в квадрате входного отверстия. Все нервно ждали, что будет дальше.
— Трологиты, — пробормотал мистер Бантинг. — Вот мы кто — настоящие трологиты.
— Джордж! — вскрикнула миссис Бантинг, протестуя против употребления таких сомнительных словечек.
— А здесь неплохо, — весело сказал Эрнест.
— Свадьба все-таки состоялась, мистер Бантинг, — сказала Эви, — и даже позавтракать успели.
— Да, — рассеянно ответил он. Если бомба упадет в задний конец щели, им надо пригнуться, а если в передний... Эти тактические соображения были прерваны мыслью о более неотложном деле. Мистер Бантинг встал, подошел к выходу, посмотрел направо, налево и прислушался. Секунду его глаза задержались на Эрнесте, точно он хотел обратиться к нему с какой-то просьбой. Потом решение было принято.
— Я сейчас! — крикнул он и, выбравшись по ступенькам наружу, сразу почувствовал себя совершенно беззащитным и уязвимым. Он кинулся через лужайку к дому. Остановился у двери. В воздухе раздалось «пшш», и он втянул голову в плечи, но это был всего-навсего ветер, прошумевший в кустах «Золотого дождя». Наверху по прежнему ни звука; если верить Оски, тревогу объявляют с пятиминутным запасом. Сердце у него колотилось, во рту все пересохло. Он сполоснул чашку, выпил воды и пошел искать противогазы.
Их не было ни на вешалке, ни в столовой, ни на перилах. Он искал с лихорадочной поспешностью, шарил под пальто, под шляпами. Впервые с начала войны противогазы исчезли, и как, раз тогда, когда в них могла оказаться надобность.
Он подавил в себе нарастающий страх и с минуту стоял не двигаясь. Когда, от тебя зависят другие, надо как следует подумать. И вдруг он увидел их в открытую дверь гостиной.
Он вернулся в щель совсем обессиленный и, еле переводя дух, опустился на скамью.
Эрнест посмотрел на него и улыбнулся. «Может быть, я сделал глупость, — подумал мистер Бантинг, — перепугался, сам не зная чего». Пусть смеются, ему все равно. Противогазы-то здесь.
— Папа! — сказал Эрнест и сжал ему руку. Мистер Бантинг почувствовал, что его поступок, может быть, и рассмешил Эрнеста, но в то же время и растрогал.
Вдруг миссис Бантинг сказала: — Слушайте!
Слабый, хрипловатый вначале, звук забирал все выше, становился громче и, наконец выравнялся на одной ноте, торжествующий, как трубный глас. Они переглянулись, словно спрашивая друг у друга, так ли это.
— Отбой!
Они вышли из щели на воздух и солнечный свет. Джули и Моника махали им из соседнего сада, все смотрели на небо.
— Ложная тревога, — объявил мистер Бантинг. — Кто-то напутал. Ни одной бомбы не было.
И все же они поняли, что война еще на один шаг приблизилась к «Золотому дождю».
Как быстро трехкомнатная квартира может принять вид идеального семейного очага, Эрнест узнал сейчас же после женитьбы. Неуютные комнаты, которые они осматривали вместе с Эви, были для нее только сырым материалом. Ее воображение неустанно переделывало их по-своему, а Эрнест послушно выполнял замыслы своего архитектора.
За всю свою жизнь он ни разу не вбил гвоздя в стену и сначала не понимал необходимости подготовительных работ с буравчиком. Несообразительность в такого рода вещах часто заводила его в тупик, он делал промахи, за которые сгорел бы от стыда, будь это при отце, а у себя дома это вызывало только веселый смех. В обеденный перерыв Эрнест ходил покупать инструменты, шурупы, гвозди и советовался с москательщиками насчет способов окраски полов, а по вечерам учился этому ремеслу на практике. Работа, которую прежде он считал грязной и потому предоставлял отцу, теперь казалась ему не лишенной интереса. Она развивала некоторые умственные способности, как, например, способность логически мыслить, а, умственное развитие всегда было главной заботой Эрнеста. Удивительно, что разумный человек может прибить вешалку для полотенца так, что потом нельзя открыть дверь, но он быстро научился сначала соображать и только после этого вколачивать гвозди. Часто ему казалось, что все в квартире уже доведено до пределов совершенства, но Эви, не давая ему отдохнуть, придумывала все новые и новые улучшения и задавала ему новую работу.
С веселыми занавесками на окнах и единственным дорогим украшением — настоящей гравюрой над камином — просто, но со вкусом обставленная квартирка, стала необыкновенно уютной. Хотя Эрнест и любил родной дом, но возвращение домой до сих пор не было для него главным событием дня. А войти в квартиру на Мартин-стрит и затворить за собой дверь уже само по себе было отдыхом для души.
У домашнего очага Эрнест чувствовал себя в тихой пристани, зато остальное время он проводил в обстановке, где все было ему враждебно.
Чем хуже шли дела прачечной, тем больше приходилось работать Эрнесту, и нередко эта работа бывала совершенно непродуктивна. Он организовал противовоздушную оборону, убежище, сложил мешки с песком, где полагалось, и подолгу беседовал с местным инспектором насчет устройства в прачечной дегазационной камеры. Во всех этих собеседованиях он принимал участие только по необходимости, в глубине души считая газовые атаки и воздушные налеты чистейшей фантазией. Его настроение не улучшалось оттого, что при этих беседах присутствовал какой-нибудь офицер британской армии, чья форма бросалась в глаза, сверкая галунами, коронами и прочими украшениями. Эрнест питал инстинктивную неприязнь к форме и не понимал, как можно носить ее без смущения.
