Что же тут особенного? Таковы были обстоятельства. Легенда говорит, что этот совет дал Смелянскому Марк Захаров… Может быть. В книге есть такой момент: в поисках работы в столице «хотел пойти к Марку Захарову, разговаривал в Центральном детском, Московском ТЮЗе — в ответ печально разводили руками: сам, мол, понимаешь». При общей разговорчивости автора это умолчание не выглядит случайным.
Это черта книги: говорится о метаниях и компромиссах других и умалчивается о собственном поведении в тех же обстоятельствах.
Смелянский вспоминает, как в Австрии мучился фронтовик Н. (фамилия названа). И завтрак несытный, и платные туалеты: «Зайти или нет? Дискуссия на этот счет двух народных артисток: „Лучше…, но не пойду“. Позор нищеты. Мальчик у Христа на елке. Из глубины позора надо еще убедить Европу, что именно товарищ Ленин открыл для нас и для них новую эпоху процветания».
В другом месте — о поездках по странам социализма: «Бывалые артисты знали, в какой части лагеря что покупать: из Праги тащили хрусталь, из Монголии — кожу… На промтоварных базах (советских войск в Восточной Европе. — Г. З.) происходили беседы философского плана. „Федь, поди сюда. — Нина Афанасьевна подзывала товарища. — Посмотри, какие рейтузы чудесные. — Шло ощупывание и нахваливание чудесных рейтуз. — Ну, возьми для матери, ведь чистый хлопок, все дышит“. Федя брал».
Взгляд сверху подразумевает, что Смелянский совершенно был далек в Австрии от мук, связанных с платными услугами, а в социалистической стране обходил все базы и промтоварные рынки стороной. Но если слышал только что приведенный диалог, значит, был рядом? Значит, тоже что-то такое подыскивал жене, дочке или себе что-нибудь приличное собирался прикупить?
Сергей Юрский в уже процитированных записках не стесняется рассказать, как мучительно выбирал в Хельсинки, что ему купить, — выбирал между кальсонами и альбомчиком Сальвадора Дали. Смелянский рассказывает о других — как мучительно выбирали они. Он — насмешливый наблюдатель. МХАТ давится в очереди за чешскими паласами, Ангелина Степанова не знает, надо ли платить за щедрый завтрак в партийной резиденции… Он все запомнил и вот теперь веселит читателей подробностями советского быта.
«Уровень приема соответствовал уровню театра. „Контора“ (верхушка МХАТа. — Г. З.) сияла от удовольствия, от желающих пойти на прием не было отбоя — все хотели посмотреть живьем на одного из могучих мира сего», — дело происходит на родине Кунаева, в Казахстане. Судя по дальнейшему рассказу, Смелянский допущен. Судя по только что отмеренной дистанции, не сиял, идти не желал, смотреть не хотел, но… пришлось. По обязанности.
Скажут, что это все — безобидные мелочи. Да, более или менее. Но вот — о Маркове: «Он был уже развалиной, на спектаклях часто засыпал»; «Он был, конечно, „серым кардиналом“, это входило в завлитовскую профессию, но все его кардинальство длилось несколько лет, пока обстоятельства благоприятствовали». И наконец — «он лежал в урологии в больнице ВТО». К чему такая подробность?
«Замечательно, что о живых автор свидетельствует осторожно и достаточно благостно. О мертвых, вопреки известной максиме, весьма свободно и раскованно», — написал о мемуарах Смелянского Евгений Сидоров. Так и есть, с одной существенной оговоркой. Весьма свободно и раскованно мемуарист пишет о тех, с кем при жизни его отношения были сложными или совсем плохими. По всему выходит, что недоброжелательный автор теперь воспользовался их физическим отсутствием. Эти люди предстают неисправимыми детьми Совдепии, трусливыми, смешными, их портреты карикатурны. Ангелина Степанова, Софья Пилявская, Виталий Виленкин…
Побуждения их — суетные, мелкие. Пилявская не желает сидеть на «Славянском базаре» (юбилейное собрание во МХАТе к столетию знаменитой встречи его основоположников) в восьмом ряду, хочет — «со Степановой вдвоем в ложе». О Прудкине: «Многие годы он хотел получить Героя Соцтруда». Степановой — особое внимание (особыми были и отношения). На встрече с министром культуры Демичевым «иссохшая, но всегда элегантная Ангелина Осиповна производила свои еле заметные фирменные пассы шеей и головой, которые когда-то навеяли ее партнеру и другу Ливанову образ „змеи чрезвычайного посола“ (после премьеры пьесы „Чрезвычайный посол“, где Степанова играла Коллонтай)». Страницу спустя — «Ангелина Осиповна чуть изогнула шею и выдвинула вперед головку в знак согласия». На следующей странице — «головка Ангелины Осиповны совершенно исчезла в глубине туловища». И — на следующей же: «Ангелина Осиповна выглянула из самой себя и изогнула изумленную шейку в сторону О. Н.».
Роняя язвительные замечания в адрес Степановой или Пилявской, Смелянский не считает нужным хотя бы вскользь упомянуть, что та и другая его нба дух не переносили. Степанова не скрывала, что отказалась сниматься в юбилейном фильме о Художественном театре только потому, что ведущим выступал Смелянский. Ее уговаривал Ефремов. Отказать Ефремову ей было непросто, Ефремова она очень уважала. Тем не менее — отказала.
Жесткость мемуариста стала бы достоинством, когда хотя бы однажды обратилась «внутрь своей души». Но — нет. Тут-то Смелянский вспоминает, как помогал другу-критику Михаилу Швыдкому достать и доставить до дома чешский палас. Или как помог Александру Калягину получить квартиру: после премьеры «Так победим!» Калягин «горестно рассказал мне о своих жилищных условиях. Минуты за две сочинили письмо Гришину… Через пару недель новоиспеченному мхатовскому Ленину предложили четырехкомнатную квартиру недалеко от Центра международной торговли на берегу Москвы-реки». Как обменивался ночными факсами с Бруком. Плохо — о ком-то, о себе — только хорошее… Это как раз мало выделяет воспоминания Смелянского из общего тона мемуарных книг. Мемуары для того и пишутся. Но избирательная и причудливая память нашего автора в ином свете предлагает взглянуть и на саму жизнь Художественного театра, причем не только последних двух десятилетий. «По памяти» он переписывает историю театра.
В «Уходящей натуре» Смелянский пишет о некоторых спектаклях Художественного театра. Подробнее — про «Так победим!» и «Перламутровую Зинаиду», между прочим — о «Серебряной свадьбе». Михаила Рощина, автора «Перламутровой Зинаиды», называет «советским Тригориным»: «любил писать ночные пейзажи с осколком разбитой бутылки, в которой отражается свет луны». О самом спектакле — «был скрипучий провал». «Серебряную свадьбу» автор «рекомендует» словами Олега Борисова — тот вспомнил, как после похожих представлений один великий актер низко кланялся публике и просил прощения.
О «Так победим!» М. Шатрова («отставного литератора, привыкшего некогда побеждать на ленинской ниве»): «Михаил Филиппович был на эпоху старше Михаила Афанасьевича. Поэтому квартирный вопрос он решил до начала работы над пьесой. В обмен на свою кооперативную квартиру у метро „Аэропорт“ он получил при помощи МХАТ пятикомнатное жилье в „доме на набережной“».
И еще: «К Ленину во времена создания спектакля „Так победим!“ у Ефремова, как и у Шатрова, претензий не было. Идея революции и ее вождь не подвергались ни малейшему сомнению». А что же он сам? Имел претензии?
После посещения Брежневым спектакля «Так победим!» «что-то сломалось» в Ефремове, «после визита Брежнева продолжать самообман и льстить себе иллюзией некой „борьбы“ и противостояния „стене“ было невозможно». А Смелянский? Опять выше? Зачем же тогда не раз и не два, сначала — в горьковском ТЮЗе, потом — в Театре Советской Армии, подавал заявление в партию? И вступил он в КПСС — выходит, долгожданно — в «беспросветно тухлое время», когда в партию по идейным соображениям уже (и еще) не вступали… Ничего не написано об этом в «Уходящей натуре».
«Сотня страниц голой публицистики», «чудовищный по объему массив документально-публицистического текста». Справедливо, если только не знать реальной истории отношений Смелянского и Шатрова, например, и того, как многим обязан Анатолий Миронович Михаилу Филипповичу, который в те и последующие годы тянул Смелянского за собой.
А вот разговор Ефремова с Горбачевым в 1985-м: на лбу Ефремова выступила испарина, и, «обнаружив эту испарину, я вопросительно взглянул на Ефремова, а он ответил на мое удивление чеховской фразой, как никогда уместной: „Трудно выдавливать из себя раба“». Не верю в «вопросительный взгляд» и с отвращением отношусь к высокомерному «как никогда уместной».
Кстати, возьмите двухтомник, вышедший к столетию Художественного театра и отредактированный Анатолием Смелянским. Про «Так победим!», про «Серебряную свадьбу», про «Перламутровую Зинаиду» там написано совсем иначе. «Так победим!» и вовсе глядит шедевром. Думается, такая высокая оценка имела основание. Игра Калягина была событием общественной и театральной жизни. Это была выдающаяся роль очень большого актера. Монологи Ленина из пьесы Михаила Шатрова звучали откровением для очень многих. А для других было важно, что это, известное им прежде, доносится теперь со сцены… Так что сегодняшняя переоценка выглядит еще и как совершенно неисторичный подход ученого-театроведа.
