При написании романа мне помогал целый ряд исследователей, среди которых были Алиса Барретт, Крейг Либман, Джозеф Лэнгдон, Мэтью Хантер, Джуин Пейк. За любое неверное использование и истолкование малоизвестной информации, которую они героически для меня собирали, ответственность несу только я. Я должен поблагодарить также Дэвида Янга и Дэвида Уолкера, заразивших меня любовью к произведениям Набокова еще в то время, когда я был студентом Оберлина; и Дэниэля Р. Шварца, Эдгара Розенберга и Гарри Шоу, членов моей диссертационной комиссии, очень помогавших мне, когда я писал о Набокове в Корнелле. Неизмеримо многое к моему пониманию этого писателя добавили и студенты Вассара, в котором я многие годы вел семинары по Набокову.
Огромное, огромное спасибо моему неутомимому литературному агенту Харви Клинджеру и блестящему редактору из «Cleis Pres» Фредерику Делакост. Бесценные советы в ходе долгого процесса написания и переписывания романа давали мне некоторые мои доверенные читатели, и я с благодарностью признаю помощь, которую получил от Криса Брэма, Мэри Бэт Кашетта, Джонни Шмидта, Джуин Пейк и в особенности от покойной Рэй Янг (1916–2010), которая не только множество раз перечитывала мою рукопись, но даже позволила мне в одну ослепительную рождественскую неделю, которую мы провели в Уэстбрук-Хаузе, Фром, Сомерсет, прочитать ей всю книгу вслух.
По-настоящему думать об этом романе я начал одним июньским вечером 2004 года, когда отправился с моим другом Карен Робертсон в «Нью-Йорк Сити Балет», чтобы посмотреть три бессмертных творения Стравинского и Баланчина, среди которых был и «Аполлон», на премьере которого (1928) я представил себе Сергея. После театра мы допоздна обедали в ресторане неподалеку от «Линкольн-центра» — я описал, выполняя просьбу Карен, этот роман, тогда еще зачаточный, хотя некоторые исследования я уже проводил. Рассказал ей о том, что уже узнал, и совершенно случайно, в общем, как то бывает в разговоре, начал воссоздавать образ несчастного, отвергаемого всеми юноши, отважно отыскивающего свой путь среди удовольствий и угроз Парижа, и взрослого мужчины, вознаграждаемого — слишком ненадолго — любовью перед тем, как все погружается во мрак. И постепенно он возник передо мной, точно мотылек, бьющийся летней ночью об оконное стекло освещенной комнаты, — мой прелестный, кроткий, призрачный и непритязательный спутник.
Этому призраку и посвящается моя книга.
Большое спасибо (нем.).
Прощайте, мой друг! (фр.)
Так называемый (фр.).
Грустные песенки (фр.).
Коляска (фр.).
Ах, Ляля! Дети мои! Как я вовремя! (фр.)
«Крупные европейские бабочки» (нем.).
Очень забавная игра, не правда ли? (фр.)
«Голубиная стая штрихует нежное небо» (фр.).
В натуральном виде; в чем мать родила (фр.).
Грусть, печаль (фр.).
Составлявшийся специально для выпусков новостей ежедневный доклад верховного командования Вермахта. Первый вышел в эфир 1 сентября 1939 года, последний — 9 мая 1945-го. — Здесь и далее примеч. пер ев.
Никакого немецкого, пожалуйста! (нем.)
Карета? Без охраны? В 1915-м?
По сути (фр.).
«Евгений Онегин», IV, 21.
Дорогой мой (фр.).
Если верить Владимиру Набокову («Память, говори»), то в семнадцать.
О ком идет речь, непонятно. Младший, Константин Дмитриевич (р. 1872), — определенно из «таких». Владимир Дмитриевич вне подозрений. Старший, Дмитрий Дмитриевич (1867), был дважды женат и оставил шестерых детей. Остается Сергей Дмитриевич (1868), но и он был женат и оставил сына Сергея.
«Ах, мой милый Августин» (нем.).
Маленький мой (фр.).
Аудиенция кончена. Мне больше нечего вам сказать (фр.).
Прощайте, дорогие мои! (фр.)
По рассказу самого Владимира Набокова («Память, говори»), кастет он выиграл у своего домашнего учителя Ленского, поспорив с ним о том, что «Хижину дяди Тома» написал не Диккенс (как утверждал Ленский).
Дети мои (фр.).
Неточность автора. В. Набоков пишет: «Отца моего, незадолго до того отстроившего и усовершенствовавшего сельскую школу, он почитал». Вряд ли школ в тех местах было две. Та, о которой говорит В. Набоков, смотрит в Рождествено через Оредежь на дом дяди Руки — ныне музей Набокова.
На английский манер (фр.).
Звезда (фр.).
Накануне отъезда к армии, главнокомандующим которой он был назначен, Кутузов молился перед этой иконой, а первый значительный успех над французами был одержан русскими в посвященный ей день. К чему и свелась ее помощь. В 1904 году икона была украдена и сожжена вором по фамилии Чайкин. Поскольку икона чудотворная, она могла и уцелеть, однако остается не явленной и по сей день, а в Казанском с тех пор висит список с нее.
Абсолютная прима-балерина (um.).
Ошибка автора. «На неделю приехав к нам в 1914-м (шестнадцати с половиной лет против моих пятнадцати, разница уже начала сказываться)…» Стало быть, Юрий родился в ноябре 1897-го и 19 лет ему в описываемое время быть никак не могло.
Ошибка автора. «Как обычно, он отправился в зал периодики и просмотрел новости в последнем (суббота, 12 февраля, — а нынче вторник, о небрежный читатель!) номере русской газеты». — «Пнин», которого Сергей читать не мог.
Враг государства (нем.).
Прозвище, которое получил в Британии Уильям Джойс (1906–1946), нацистский пропагандист, ведущий передач англоязычного вещания германского радио. Казнен за измену родине, хоть он и был с 1940 года подданным Германии.
Фрейлина (фр.).
Величество (фр.).
Праздник (фр.).
Желаю удачи, мои Абиссинцы! (фр.)
Юрий Михайлович Юрьев (1872–1948) — русский и советский актер, театральный педагог. Заслуженный артист Императорских театров, народный артист СССР (1939), лауреат Сталинской премии (1943). Исполнитель роли капитана Гранта в знаменитом (благодаря музыке Дунаевского) фильме «Дети капитана Гранта» (1936). Учился он в Московском филармоническом училище (класс А. И. Южина), из которого перешел на драматические курсы Московского театрального училища (класс А. П. Ленского). И больше нигде.
Бальный псевдоним (фр.).
Дерзай (фр.).
Ужасный год (лат.).
Поверенный в делах (фр.).
Высший свет (фр.).
Мои маленькие (фр.).
Ошибка автора. Понятие «биомеханики» (а не «биометрики») появилось у Мейерхольда в 1918 или 1919 году, и Сергей ничего о ней знать не мог.
У Лермонтова Неизвестный лишь появляется на балу, да и Арбенин в третьем действии ни с кем, кроме Нины, не разговаривает. Первый разговор Неизвестного с Арбениным происходит только после смерти Нины. Не исключено, конечно, что в постановке Мейерхольда они как-то сталкивались на балу.
Запрещено (нем.).
