Здесь широко распространились слухи о том, что израильтяне, которые были рассеяны в течение более чем 2000 лет, вскоре вернутся в свои родные земли. Немногие здесь верят в это, зато многие желают… Страстно жажду узнать, наслышаны ли об этом евреи Амстердама и как на них повлияла столь грандиозная весть.
Бенто принялся расхаживать по комнате размышляя. Его нынешняя, выложенная керамической плиткой комната была просторнее, чем та, которую он занимал в Рейнсбурге. Два книжных шкафа, заполненные уже более чем 50 большими томами[114], занимали одну из четырех стен. Старый располосованный черный плащ висел меж двухокон на другой стене, а две остальных стены были украшены бордюром из дельфтских изразцов с изображениями ветряных мельниц и дюжиной пейзажей кисти голландских художников, собранных Даниелем Тидеманом, его домовладельцем, коллегиантом и поклонником философии Спинозы. По настоянию Даниеля он три года назад покинул Рейнсбург и снял комнату в его доме в Вор- бурге, очаровательной деревушке всего в двух милях от правительственного центра в Гааге. Более того, Ворбург был также родным городом ценного знакомого, Христиана Гюйгенса, выдающегося астронома, который часто расхваливал линзы работы Бенто.
Бенто хлопнул себя по лбу и пробормотал:
— Шабтай Цви! Пришествие мессии! Какое безумие! Будет ли когда-нибудь конец этой глупой доверчивости?
Не так много вещей раздражали Бенто больше, чем иррациональные нумерологические верования, а год 1666 по рождестве Христовом был богат на фантастические предсказания. Многие суеверные христиане давно утверждали, что поскольку великий потоп случился через 1656 лет после Творения, то второй потоп или иное событие, которое изменит мир, должно произойти в 1656 году. Когда этот год прошел без особых катастроф, они просто перенесли свои ожидания на 1666 год — год, которому особое значение придавало Откровение Иоанна Богослова, именовавшее число 666 «числом Зверя». Поэтому же многие предсказывали пришествие антихриста в 666 году. Тогда такое пророчество себя не оправдало, и более поздние пророки перенесли зловещую дату на одно тысячелетие вперед — на 1666 год. И этому ожиданию придал еще больше убедительности великий лондонский пожар, случившийся всего три месяца назад.
Евреи были не менее суеверны. Мессианисты, особенно среди марранов, с нетерпением предвкушали неминуемое пришествие мессии, который собрал бы всех рассеянных евреев и вернул их в Святую землю. Для многих явление Шабтая Цви явилось ответом на их молитвы.
В пятницу, день назначенный для визита Франку, Бенто необыкновенно часто отвлекался на звуки, доносившиеся с многолюдного рынка Ворбурга, расположенного всего в 30 метрах от дома. Это было для него необычно: как правило, он умел сосредоточиться на своей ученой работе, несмотря на любые шумы и внешние события; но сегодня лицо Франку так и маячило перед его внутренним взором. Обнаружив, что вот уже полчаса читает одну и ту же страницу из Эпиктета, Бенто сдался, закрыл книгу и вернул ее в шкаф. Этим утром он позволит себе помечтать.
Он прибрал комнату, поправил подушки и разгладил одеяла на своей кровати. Сделал шаг назад, чтобы полюбоваться сделанной работой, и подумал: однажды я умру на этой кровати. Он с нетерпением ждал визита Франку, гадая, достаточно ли в комнате тепло. Хотя ему самому температура окружающей среды была безразлична, он подумал, что Франку наверняка замерзнет в своем путешествии. Поэтому прихватил две охапки дров из поленницы за домом, но споткнулся о порог, и поленья раскатились по полу. Он собрал их, отнес к себе в комнату и склонился над камином, чтобы разжечь огонь. Даниель Тидеман, который услыхал грохот рассыпавшихся дров, деликатно постучал в дверь.
— Доброе утро! О, разжигаешь камин? Ты нехорошо себя чувствуешь?
— Это не для меня, Даниель. Я ожидаю гостя из Амстердама.
— Из Амстердама! Он наверняка придет голодный. Я скажу домоправительнице, чтобы приготовила кофе и что-то дополнительное на обед.
Бенто провел бòльшую часть утра, глядя в окно. Около полудня, заприметив Франку, он радостно поспешил на улицу обнять друга и повел его в комнату. Едва переступив порог, он сделал шаг назад, чтобы полюбоваться Франку, который теперь был одет так, как полагается любому истинному голландцу — в высокую шляпу с широкими полями, длинное пальто, куртку, застегнутую до самой шеи, с квадратным белым воротничком, бриджи по колено и чулки. Волосы его были расчесаны, а короткая бородка аккуратно подстрижена. Они молча уселись на кровать Бенто и, сияя, уставились друг на друга.
— И сегодня мы молчим, — проговорил Бенто по- португальски, с удовольствием вспоминая прошлое. — Но на сей раз я знаю почему. Просто слишком многое предстоит сказать.
— Да и великая радость часто лишает слов, — прибавил Франку.
Сладостное молчание было прервано коротким приступом кашля, напавшим на Бенто. Мокрота, которую он сплюнул в подставленный платок, была испещрена бурым и желтым.
— Опять кашель, Бенто! Болеешь?
Тот махнул рукой, словно отгоняя тревогу друга.
— Кашель и застой вздумали поселиться у меня в груди и теперь никогда не отходят далеко от дома. Но во всех прочих отношениях жизнь моя хороша. Изгнание мне на пользу, и я благодарен за свое одиночество — за исключением, конечно, сегодняшнего дня. А ты, Франку — или мне следовало бы сказать рабби Франку Бенитеш, — ты выглядишь совсем другим, таким ухоженным, этаким… голландцем.
— Да, рабби Абоаб, пусть он десять раз каббалист и кто угодно еще, тем не менее желает, чтобы я одевался, как обычный голландец, и даже настаивает, чтобы я подстригал бороду. Думаю, он предпочитает быть единственным длиннобородым евреем в общине.
— А как же ты смог так рано добраться сюда из Амстердама?
— Я приехал вчера на трекскойте из Амстердама в Гаагу и провел ночь там у одной еврейской семьи.
— Ты, наверно, пить хочешь? Кофе?
— Может быть, позже, а сейчас я изголодался только по одной пище — по разговору с тобой. Хочу узнать о твоих новых трудах и размышлениях.
— Мне будет легче беседовать, если я сперва облегчу душу. Одна строчка в твоем письме сильно меня обеспокоила, — Бенто подошел к столу, взял письмо Франку и вгляделся в него. — Вот: «И хотя рабби Абоаб продолжает рассматривать в лупу каждое мое движение, теперь это больше неважно». Что случилось, Франку?
— Случилось то, что по необходимости должно было случиться — и, кажется, я использую твой термин «по необходимости» правильно — в том смысле, что не могло случиться по-иному.
— Но о чем ты говоришь?
— Не тревожься, Бенто. Прежде всего нам некуда спешить. У нас есть время до двух часов пополудни, а потом я должен сесть на трекскойт в Лейден, где собираюсь навестить несколько еврейских семей. У нас полно времени, чтобы пересказать историю и моей, и твоей жизни. Все будет сказано, и все будет хорошо, но истории лучше всего рассказывать сначала, а не задом наперед. Видишь, я по-прежнему люблю их и упорно продолжаю кампанию, цель которой — внушить тебе большее уважение к ним.
— Да, я помню твое странное представление, что я втайне наслаждаюсь историями. Что ж, здесь ты не много их найдешь, — Бенто махнул рукой в сторону книжных шкафов.
Франку подошел к ним, чтобы просмотреть названия книг в библиотеке Бенто, и обвел взглядом четыре полки.
— О, они прекрасны, Бенто! Хотел бы я провести здесь не один месяц, читая твои книги и беседуя о них. Но глянь-ка сюда! — Франку ткнул пальцем в одну из полок. — Что это у мена перед глазами? Разве не величайших в мире рассказчиков я вижу? Овидий, Гомер, Вергилий? Да я так и слышу, как они шепчут мне, — Франку припал к книгам ухом: — «Пожалуйста, пожалуйста, прочти нас! Мы содержим в себе мудрость, но наш суровый хозяин так нами пренебрегает!»
Бенто расхохотался, встал и обнял друга.
— Ах, Франку, как я по тебе скучал! Только ты так со мной разговариваешь! Все остальные слишком почтительны с Мудрецом из Ворбурга.
— А, да-да! И ты, Бенто, и я, мы оба знаем, что этот Мудрец, конечно, совершенно ничего не сделал, чтобы вызвать ту почтительную манеру, с какой к нему обращаются!
Бенто снова от души рассмеялся.
— Как смеешь ты заставлять мудреца ждать! Давай сюда свою историю.
Франку снова сел рядом с Бенто и начал свой рассказ:
— Когда мы в последний раз встречались дома у Симона, я только-только приступил к изучению Талмуда и Торы и был в восторге от процесса обучения.
— «С радостью погрузился» — вот как ты говорил.
Франку улыбнулся.
— Именно эти слова я использовал — впрочем, меньшего от тебя я и не ждал. Три или четыре года назад я стал расспрашивать старого смотрителя, Абрихима, который сильно болел и был недалек от смерти, что он помнит о тебе, и он сказал: «Барух де Эспиноза ничего не забывает. Все помнит». Да, я действительно был преисполнен радости от учебы, и мой аппетит к ней и способности были столь очевидны, что рабби Абоаб вскоре стал считать меня своим лучшим учеником и увеличил мою стипендию настолько, что я мог продолжать обучение на раввина. Я писал тебе об этом. Ты получил мое письмо?
