Из вторых букв в строках английского текста получились немецкие слова. Нижайший извещал меня о месте нашей встречи: Близ ООН. Помощь дорогим гостям. Восток.
Как-то зимой, перед последним нашим праздником солнцеворота, мы собрались для причастия на Дунайском острове. Мы встретились в так называемом санитарном домике на западной стороне длинной, почти десятикилометровой отмели. Летом на асфальтовых дорожках было полно туристов, велосипедистов, купальщиков. А зимой попадались лишь редкие прохожие. Санитарный домик – иначе говоря, медпункт – обычно пустовал. Им пользовались только во время концертов под открытым небом и при проведении разных мероприятий.
Я понял сообщение так, что на другой стороне острова, к востоку от расположенной прямо у Имперского моста резиденции ООН, должен находиться другой домик, в котором меня ждет Нижайший.
Когда я расшифровал послание, было часов семь вечера. Вообще-то мне хотелось пораньше лечь. Меня бил озноб, донимали боли в суставах и спине. И все-таки я тут же собрался в путь, прихватив целлофановый мешочек с апельсинами, которые купил после работы в супермаркете. И еще взял с собой карманный фонарик. Шел мокрый снег. Несколько дней назад уже был снегопад. Но о нем сейчас напоминала только грязная жижа, которую дворники, сновавшие между припаркованными машинами, гнали к обочинам. Однако опять начинало холодать.
Я поехал в метро по направлению к зданию ООН. И, не доехав до него, вышел на остановку раньше, то есть на острове. Вы знаете эту станцию. Она соединяется с Имперским мостом и ночью с наружной стороны тоже освещена. Кроме меня, никто на улицу не вышел. Сначала я двинулся в западном направлении по асфальтовой дорожке, с двух сторон светили фонари. Вокруг ни души. Погода не для прогулок. Потом я свернул на тропу, ведущую вниз, к Дунаю. Мокрые хлопья становились все гуще и тяжелее. Прибрежная тропинка утопала во тьме. Справа проклевывались огоньки Торговой набережной на той стороне. Впереди виднелась вереница желтых фонарей на Имперском мосту. Это служило мне ориентиром.
Двигался я, можно сказать, на ощупь. Фонарем предпочел не пользоваться. Иногда я в испуге замирал на месте. Когда волны накатывали на камни, порой раздавались столь странные звуки, что, казалось, там внизу кто-то возится. В спину мне ударил луч света. Я шагнул в тень, вернее, в черное пространство, куда не пробивался свет с Торговой набережной. И чуть не наткнулся на дерево, за которым и укрылся. А луч шел от судна, плывшего в Будапешт и шарившего прожекторами по берегам. Я не выходил из своего укрытия, пока судно не проплыло мимо. И тут же пошел за ним вслед. Теперь темнота была уже не такой непроглядной. Возле Имперского моста я остановился; если идти дальше, не сворачивая, подумал я, не придется делать крюк. Я ковылял по скользким камням вдоль берега. Мешочек с апельсинами стал невероятной обузой. Два раза я оступался и сползал вниз. Когда я на безопасном расстоянии от ярко освещенного моста вновь взбирался на тропу, в ботинках хлюпала вода. Я прилег, растянувшись на студеной земле. Меня трясла лихорадка. Лоб покрылся холодным потом, смешавшись с растаявшим снегом, он заливал мне лицо. И тут колотун стал еще сильнее. Если сейчас не поднимешься, подумал я, уже не встанешь. Я с трудом выпрямился и попытался попрыгать, чтобы согреться. Меня всего ломало. Надо было как можно быстрее отыскать этот проклятый санитарный домик. Если он вообще был в природе.
«Помощь дорогим гостям» могла много чего значить. Возможно, это вовсе не санитарный домик. Но если имеется в виду он, то его следует искать там, в 22-м районе, восточнее здания ООН. В послании Нижайшего нет даже намека на остров. Я ощущал себя неподготовленным альпинистом, который совершенно выдохся перед самой вершиной, но и для возвращения уже слишком ослаб. Я убеждал себя: ты справишься, ты сумеешь на пару часов обуздать свою хворь, твоя задача настолько значительна, что перед ней отступит ничтожный вирус.
На восточной стороне острова освещение главной дорожки кончалось уже через сотню метров. Но, не дойдя до асфальтового покрытия, я упал на решетку от гриля и поранил локоть. Шаря руками по мокрой траве, я собирал рассыпанные апельсины. Потом сел на ледяную железку и впился зубами в апельсин. Удивляюсь, как еще не заплакал. Нижайший ждет меня, а я, как мокрый куль, прилип к месту, может быть, совсем близко от него. Я прижал апельсиновую корку к стеклу фонарика. Вспыхнул слабый красноватый свет. Его как раз хватало, чтобы осветить землю прямо перед собой. И я как-то собрался с духом. Потом съел еще один апельсин и снова двинулся в путь. Снежинки на земле уже не таяли. Надо было торопиться, иначе за мной потянется след. Ботинки отяжелели от воды. Я слышал, как они чавкают при ходьбе, но уже не чувствовал ног. Как будто волок какие-то гири.
И все же я дошел до одного из домиков. Обе двери были заперты. Я не увидел ничего похожего на сообщение, если не считать слов «Мужчины» и «Дамы». Я уже настолько удалился от моста, а стало быть, и от здания ООН, что двигаться дальше на восток не имело смысла. От туалета шла дорожка к так называемому разгрузочному каналу, искусственному притоку Дуная. Уголок на этом берегу превращается летом в излюбленный пляж нудистов. Дорожка здесь широкая и покрыта асфальтом. Я пошел по ней в сторону Имперского моста. Вскоре я увидел какие-то чурки. Я чуть было не проскочил мимо них. Но что-то заставило меня оглянуться. Присмотревшись, я увидел, что они сложены в виде восьмерки. Я разметал их носком ботинка и выключил фонарик. В полной темноте у меня вдруг подкосились ноги. Началось сильное головокружение. Я стал опускаться, упираясь руками в землю, иначе бы просто грохнулся. Справа послышались чьи-то шаги.
– Кто здесь? – крикнул я.
– Стивен Хафф, Нижайший из братьев.
Эти тихие слова были произнесены с хорошо знакомым мне американским акцентом. Я сел на мокрый асфальт и начал плакать. Я выглядел как полный идиот, но ничего не мог с собой поделать.
– Оставайся на месте, – сказал Нижайший.
Я слышал приближавшиеся шаги. Он легонько толкнул меня ногой. Потом его волосы упали мне на лоб. Он обхватил мою голову своими большими ладонями, притянул к себе и стал целовать мокрое от слез лицо.
– Мне не хватало тебя, – сказал он.
А я не мог выдавить из себя ни слова. Он помог мне встать и повел куда-то, видимо зная дорогу и в темноте. Открылась и захлопнулась какая-то дверь. Мы оказались в теплом помещении. Он подвел меня к покрытой клеенкой лавке. Я мог присесть. Когда он зажег какой-то ночничок, я понял, что мы находимся в помещении санитарного пункта. Я сидел на носилках, под ними виднелись колесики передвижного штатива для капельницы, в руке я держал пакет с апельсинами.
– Это для тебя, – сказал я.
Он взял пакет, стянул с меня промокшую куртку и повесил ее над электрообогревателем, стоявшим в середине комнаты. Правый рукав моего свитера был пропитан кровью. Нижайший уложил меня и стал рассматривать рану на локте. Затем открыл металлический шкаф, набитый всякого рода перевязочным материалом, достал бинт и вату и аккуратно перевязал мне руку, после чего снял с меня ботинки и поставил их между ребрами электрообогревателя. Он вытер мне ступни марлей и начал массировать их. Раньше я представить себе не мог, что он способен на такую трогательную заботу о ком-то. Голова у меня пылала. Я отвернулся к стене, меня опять душили слезы. Со мной возился мой идеал, поистине небожитель. Он гладил меня и кормил апельсиновыми дольками.
К сожалению, в домике не нашлось никаких медикаментов. Но приступ лихорадки прошел, и мы могли поговорить. Я узнал, что Нижайший приехал из Штатов, он жил в поселке у канадской границы. Это было поселение приверженцев Иисусовой церкви христианских арийских наций. Профессор когда-то поддерживал с ними связь через интернет.
– Они молятся и начетничают, – рассказывал Нижайший, – не имея ни малейшего представления о том, как надо делать дело. У них есть деньги, но нет духовной опоры. Отметелят какого-нибудь негра – и довольны. А пастор Батлер даже не слышал об Иоахиме Флорском.
– Теперь ты живешь здесь?
– Нет, этот домик я использую только для встреч. Ляйтнер оставил мне ключ. Но телефона нет. Я не выхожу в сеть. Кроме того, торчать здесь весь день опасно. Иногда тут шныряет патруль.
Потом он взял меня за руки и во всех деталях изложил план Армагеддона. И хотя я пытался внимательно его слушать, сосредоточиться мне было трудно. Я просто любовался этим изумительным человеком, который точно знает, чего хочет. Его глаза ласкали меня и улыбались мне. Они яснее всяких слов говорили мне о моей миссии. Господи, думал я, как я мог жить без этого человека?
После этой встречи, первой после праздника солнцеворота, я еще неделю пролежал в постели. Позднее мы вновь увиделись с Нижайшим в санитарном домике. Ему вновь пришлось знакомить меня с планом. А вообще мы встречались каждый месяц. Пузырь, Бригадир, Панда и Жердь виделись с Нижайшим раз в два месяца. Обсуждение каких-то текущих дел происходило, как правило, при отсутствии Нижайшего. В основном это были короткие встречи, которые мы по-прежнему называли причастиями. Почти всегда речь шла только о предстоящей операции.
