– Федор Ильич, объясни наконец, что ты от меня хочешь?! – рассердился Юрий Алексеевич.
– У! Сердится! Алексеи-ич! Безработна-ай! Работа есть на лето! Родную школу ремонтировать, барыне перестраивать под особняк. Перестройка у нас вышла-таки двадцать лет спустя, прям как у трех мушкетеров! И вновь продолжается бой у нас! Знаешь, такую песню Кобзон поет? Но я больше романсы уважаю, за исключением в исполнении финансов под аккомпанемент пустопорожнего живота… Ну что, поехали, что ли? Финансы-то обещаны многие, не в пример твоим учительским гомеопатическим. Алексеи-ич! Я ж тебя спасаю от голодной смерти! Похож я на ангела небесного?
– Это с бородой-то? – улыбаясь, помотал головой Юрий Алексеевич. Он понял наконец, чего хочет Ильич. Летняя работа была спасением.
– Ежели борода растет, так, стало быть, ангел ушлый, что прапорщик, – сумел свое заблудящее достояние уберечь, когда у других это самое стригли, чтоб неповадно. И в председатели колхоза пошел. Чисто ангелом надо было быть, чтоб председательствовать в генераловском колхозе, признаюсь я тебе, Юрий Алексеевич.
– А я думал – тираннозавром.
– Вопрос, конечно, спорный, ангелом или тираном, но дискутировать этот пункт не будем, кворума нетути. Давай, давай, садись на «макака» позади меня. «Макак» не Боливар какой-нибудь субтильный, двоих всяко выдержит. Алексеи-ич! Держись крепче! Эх, пр-ррокачу! Пикирующим бомбардировщиком…
Мотоцикл завыл, как пикирующий бомбардировщик, потом привычно засвиристел гигантской цикадой и на скорости поскакал по ухабам, по пыли, оставляя за собою длинный пыльный хвост, словно комета, и взметая утиные перышки. По ухабам, вдоль берега, потом по коровьей тропинке, рассекающей луг, где паслись немногие коровы и заседала святая троица при бутылках: мазурик-пастух Филька Евсюков, Людка Рыжая и ее любовник Савка Непавших. Вслед мотоциклу махали они руками, добрые и приветливые после полутора стаканов, а непременные обиды и драка были еще впереди, стакана опять-таки через полтора.
«Макак» лихо подлетел к школе, остановился перед проемом в ограде, где когда-то были ворота. В проеме спиной к дороге стоял мужчина вида городского, в модных мятых-перемятых льняных брюках и в панамке с заклепками, какую и в руки бы не взял ни один деревенский, разве что развратный Робик Нелепский. Мужчина обернулся на громкий мотоциклетный чих, означавший, что движок угомонили. И тут же попал под пулеметную очередь Федора Ильича:
– Станислав Андреич! Я вот вам бригадира отловил. Юрием Алексеевичем зовут. Трезвенник и не язвенник. И не бабник. Был тутошним главным профессором. Ангел небесный, не хуже меня, многогрешного. А вы, значит, тут как тут, когда еще глобусы и Менделееву таблицу не эвакуировали и гороховые грехи из углов не повымели… Эх, двойками-единицами пахнет, чует мой нос!
– Пахнет барской усадьбой девятнадцатого века и неисправной канализацией, – спокойно ответил Станислав Андреевич. – Заколюжный, – протянул он руку Юрию Алексеевичу. – Прораб. Буду вашим начальством, если ничего не имеете против. Поработаем?
– Поработаем, – ответил Юрий Алексеевич. Прораб ему понравился, спокойный мужик, уверенный, без выкрутасов, тогда как безудержное деревенское ерничество, что детское, что взрослое, что пьяное, что трезвое, утомило за много лет и, чувствовал Юрий Алексеевич, состарило.
– Алексеи-ич! – встрял неугомонный Ильич. – Ты не смотри, что он такой вальяжный, как дон Леонсио. Ты ухо держи востро и учти: все прорабы свою пользу знают туго.
– Как и председатели колхозов, – не остался в долгу Заколюжный. – Насколько я слышал.
– Если своей пользы не знать, хоронить будут не в гробу, а в старом корыте и другим, ржавым, прикроют на посмешище, потому как народ веселиться любит. И еще на поминках скажут: позорник, своей пользы не знал.
– Ну так мы друг друга понимаем, Федор Ильич, – развел руками Станислав Андреевич.
– О! – подтвердил бывший председатель на редкость лаконично.
– Что интересного нашли в нашей школе, если покупают? – спросил Юрий Алексеевич. – Старая развалина, красоты никакой… Дешево, должно быть, власти продавали?
– Не слишком, признаюсь, дорого. Здесь отнюдь не знаменитый курорт. Но климат славный. А красоту мы наведем с вашей помощью. Богатые люди сейчас не всегда строят модные особняки, некоторые знают толк в старых стенах и восстанавливают. Ваше Генералово по этому имению названо, вы знали? Это, разумеется, не все имение, только барская усадьба.
– То, что усадьба, понятно было всегда. А Генералово? Как-то даже и не помню, рассказывал ли кто его историю, – ответил Юрий Алексеевич.
– Никакой особой истории. Выслужил поместье, как и свой генеральский чин, один, должно быть, весьма небесталанный черкес. Собственно, и вся история. По генералу и название поселка – Генералово. И речка тут еще протекает Генераловка. Раньше, наверное, называлась как-то иначе.
– Так Грязнулей, мне бабка рассказывала, – оживился Федор Ильич. – До последнего так и называла, как привыкла с детства. «Пойду, мол, на Грязнулю белье полоскать», – так и говорила. Или: «Шел бы ты, Федька, на Грязнулю, скупнулся бы, что ль. Ить от тебя, неряхи, чисто как от Трезора шибает. Гляди, блохи пристанут». Блохи! Врала-аа… Чтоб не досаждал с приставалками, что да где, да когда, да сказку скажи… Посылала на речку, если ей охота пришла с соседкой языком чесать. А Генералово звалось деревней Грязнули, – вспоминал Федор Ильич. – И сейчас бы впору. Антисанитария, куда ни плюнь.
– Ну да, деревня Грязнули, – кивнул Станислав Андреевич, – потому и переименовали. Не пристало генералу при грязнулях жить. Другое дело – село Генералово. Солидно.
* * *
Юрий Алексеевич отбросил старую затрепанную книгу на английском, из тех еще, что много лет назад привезла мама из Москвы, с учительского съезда. Казалось, мир тогда распахнулся навстречу, жизнь предвкушалась как мороженое, как праздник, как полет, а оказалось – обман и душевная растрава.
Читать Юрий Алексеевич не мог – измучился мыслями чуть не до мозговой лихорадки и потому включил телевизор. Надо было занять чем-то голову, чтобы вновь и вновь не вспоминать и не думать, как вспоминается и думается уже с неделю. С тех пор как… Забыть, приказывал он себе. Забыть хотя бы на время, чтобы голова не треснула. Безусловно, следовало взять себя в руки.
Что там показывают?
Вот вам, московские новости. В Староконюшенном переулке обрушилась крыша жилого здания, есть пострадавшие… На Земляном Валу ограбили квартиру какой-то Муси Парвениди, эстрадного чучела. Не столько вынесли, сколько испортили, прямо Мамай прошел. Муся вся в бриллиантовых слезах и в трауре – в розовом… Грабителям не поздоровится, надо полагать, – рыжая Муся похожа на одну из эриний. В Москве зафиксировано землетрясение мощностью в два балла в Пресненском районе, разрушений нет, лишь просел грунт в парке посреди газона, обнажив размытую подземным ручьем полость. Никто не пострадал, никто не заметил… На рынке у метро «Пражская» взорвали целый контейнер баллончиков со слезоточивым газом, более ста человек госпитализировано… Врут, скорее всего. «Желтое» издание «Свецкия цацки» в очередной раз привлекают к суду за клеветнические измышления, а им что с гуся вода, и вообще – в радость поцацкаться, ажиотажу больше – доходов больше… Ограблены инкассаторы на Пречистенке – очень глупо себя вели и лоханулись… Возбуждено уголовное дело против заместителя прокурора, который подозревается в совершении мошенничества в особо крупном размере. После того как предъявили обвинение, с обвиняемым случился инсульт, он в больнице при смерти, к нему никого не пускают, даже жену… Ночью горел букинистический магазин в Калашном переулке. Жильцы дома напротив вызвали пожарных, возгорание ликвидировано, грешат на забравшегося в магазин наркомана, так как обнаружены характерные окурки. Директор-погорелец пожарных убить готов и насылает на них страшные проклятия – перепортили чуть ли не все ценные издания, заливая огонь едкой углекислой пеной… Погода сохранится сухая и ясная до середины августа…
Староконюшенный, Земляной Вал, Пресня, Пречистенка, Калашный переулок… Из какого далека эти названия? Из фантастической повести, читанной давно. Не может быть таких названий в местности простой и доступной, нужно знать заговор, чтобы попасть туда. И сознание должно измениться особым образом, чтобы понять, где ты оказался, наяву ли, нет ли – неважно. А ежедневные московские новости – новости из запределья. Калашный… Что-то такое тогда происходило в Калашном, странный какой-то велся разговор, непостижимый, гипнотический. Курьезный и обидный. Один из последних разговоров с истинным выкормышем Москвы, не с постылым ей подкидышем…
А новости что? Новости все больше сомнительные и нисколько не избавляют от тревожных предчувствий, только нагнетают. Конец лету, август уже. Пора бы ехать в Тетерин искать места, а не мечтать о небесных кренделях. Кому ты теперь нужен, Юра Мареев? Неудачник, сельский учитель и, правда вот временно, на сезон, мелкий бугор в строительном деле. Скоро в бичи пойдешь. Потому думать не смей…
