— Черт, да не знаю я, где эти штаны! А чего ради ты о штанах тревожишься?
— Ты должен продать их, Вилли.
— Хорошо!
— Хорошо? — предельно язвительно передразнивает его девушка. И снова орет: — Хорошо, Вилли, хорошо, делай что хочешь!
— А, да брось, лапочка!
Вилли тут же жалеет о том, что он это крикнул. Теперь создается такое впечатление, как будто не меньше тысячи психов, пробирающихся через Нат-Хэвен, смеются над парнем и бросают косые взгляды в его сторону, пока он стоит здесь в своих коричневых ботинках и орет в сторону ничем особенно не приметного здания.
— А ну-ка крикни мне так же, как Морин! Валяй!
— Послушай…
— Давай, Вилли, ты такой славный!
Тут из всех камер звучит издевательский смех. Вилли хочется провалиться сквозь землю. Все чертовы прохожие разглядывают его, от изумления разинув рты.
— Хорошо! — орет Вилли.
— Ты серьезно? — орет девушка откуда-то сверху. — Ты должен продать штаны!
— Я же тебе сказал! — орет Вилли поверх грузовиков-мусоровозов, «фольксвагенов» и всякого разного народа — поверх всей этой шумной вонючей мешанины.
— А потом возвращайся!
— Хорошо!
— Когда ты вернешься?
— Как только я их продам!
— Эй, Вилли, они в платяном шкафу!
— Хорошо! — орет Вилли, а затем поворачивается и быстро-быстро идет прочь по Кристофер-стрит.
— Вилли! — кричит девушка. — До свидания!
И тут появляется парень в большой черной шляпе «борсалино» и двубортном черном пальто в стиле Джорджа Рафта 1930-х годов, которому непременно требуется выяснить, в чем тут дело. Он бежит следом за Вилли и напрямую спрашивает его об этом, а Вилли выходит из себя, после чего посредством дружеских разговорных выражений объясняет любопытному, что вся эта тема ему обрыдла и что продажа штанов — сугубо личное дело.
А внутри дома предварительного заключения для лиц женского пола девушки собираются с духом. Сейчас время самое подходящее: сезон отпусков, вечер. И вот уже порядка четырех девушек заводят старую песню, а затем к ним присоединяется все больше и больше других:
О белом Рождестве я мечтаю!
Подобном всем тем, что прошли!
Где елки блестят!
А детишки внимают.
Желая саней колокольцы
Расслышать в снегу…
Как трогательно звучат эти слова, выплывая на Шестую авеню из катарактных окон дома предварительного заключения для лиц женского пола! И вот уже разная деревенщина, отягощенная всевозможными свертками, останавливается перед «Кайзером», магазином готовой одежды, смотрит вверх и молча прислушивается.
…И с каждой открыткой, что я написала!
Теперь уже не меньше двадцати-тридцати человек остановились на авеню, создавая толпу. Все головы подняты, красные глаза устремлены вверх, словно бы говоря: «Я уже глубоко тронут и жду продолжения».
…Пусть дни ваши будут яркими и веселыми!
Как поднимается этот звук! Похоже, теперь уже все девушки на восточной стороне дома предварительного заключения для лиц женского пола присоединились к хору, и вот они набирают побольше воздуха для финальной строчки, которая выходит следующей:
…И пусть Рождество ваше станет че-е-е-е-е-е-е-е-ерным!
Правда, некоторые девушки поют не «черным», а другое слово. Они используют такие прилагательные, как ___, ___ и ___. Другие уже полностью перешли на клеточно-блочное конское ржание, а вскоре это ржание становится всеобщим и разносится через старую Шестую авеню туда, где перед магазином «Кайзер» скопились все те наивные поклонники старой доброй сентиментальности. Вот это было круто! Там столпилось двадцать или тридцать свободных граждан Нью-Йорка, и все они оказались надуты! обуты! одурачены! Эту компашку по всем правилам оболванили Голоса Вилледж-сквер.
21. Почему портье ненавидят «фольксвагены»
Пожалуйста, не слишком доверяйте тому, что наш торопливый парнишка по имени Рой сейчас намерен сказать. Что он, мол, один из тех портье, что оценивают вас из-под опущенных век, а затем заставляют вас выслушивать рассуждения с душком пролетарской идеологии насчет того, каким большим ловкачом следует быть, чтобы свести концы с концами в Нью-Йорке. На самом деле это я к нему подошел, и Рой, как и всякий истсайдский портье, тут же признал, что он всего-навсего карман с мелочью, ничего больше. Он контролирует всего лишь треть одной из улиц в районе Шестидесятых. У него в конюшне стоит всего-навсего восемнадцать автомобилей. В целом Рой едва ли зарабатывает четыреста пятьдесят долларов в месяц, паркуя машины на этом маленьком, «ограниченном деревьями участке», как гласит тайная реклама. Причем я называю вам изначальную сумму — то есть это еще перед откупными, перед дележкой заработка с Руди, тем малым из гаража. Не следует также забывать о добровольно-принудительных пожертвованиях, скажем, старшему офицеру полиции.
— Это не бог весть какой бизнес, зато спокойный, — говорит Рой. — Я уже не скучаю по Парк-авеню. Правда, не скучаю. Ну да, там можно было заколотить шестьсот баксов в месяц, но все это дело буквально меня выжимало. Понимаете, что я имею в виду?
Так что Рой стоит перед многоквартирным домом с фасадом, выложенным чудесными белыми кирпичами, словно в уборной. Здесь царит пост-мондриановский шик начала шестидесятых, с которым теперь строятся все новые многоквартирные дома. Миссис Дженсен, матрона, чьи бедра еще только-только начинают принимать комковатый вид со словно бы проржавевшими суставами, выходит из дома, чтобы выгулять трех собачек породы вельш-корги. Рой разворачивается подобно гренадеру и зажигает свою улыбку в восемьдесят ватт.
— Добрый вечер, миссис Дженсен, — говорит он. — Как идет ваш… бизнес… успешно?
— Боже милостивый, нет, — отвечает миссис Дженсен. — Вы только на них посмотрите — они же такие маленькие. Тот человек совсем спятил — они нипочем не выдержат клизм. Хотя они уже выглядят намного лучше. Правда, Рой? Вам так не кажется?
«Да-да-да» говорит портье, и миссис Дженсен удаляется по улице со своими ржавеющими суставами и тремя вельш-корги, направляясь к тем самым деревьям, что ограничивают участок Роя.
Рой, семь лет ловко проработавший портье на истсайдских автостоянках, внешне сохраняет исключительную моложавость. Он пружинист, проворен, бдителен. Подобно тренирующемуся боксеру-средневесу, он расслабляется, покачиваясь на пятках, поглядывая туда-сюда, щеголяя белой манишкой и фуражкой с козырьком.
— Как я уже сказал, — говорит Рой, — здесь тихо. На Парк-авеню у меня было пятьдесят автомобилей, по обе стороны квартала. А теперь прикиньте: в среднем по шесть баксов в неделю за каждую машину, а это умеренно, очень умеренно, так что в целом можно было собрать тысячу двести в месяц. Хотя это также считая транзитников.
Рой тяжко вздыхает.
— Массу тех денег мне приходилось отдавать, — продолжает он. — Большинство парней как-то ухитряется договариваться с копами, понимаете? Я хочу сказать, у них с этим полный порядок. Но в моем случае старший офицер требовал пятьдесят процентов — пятьдесят процентов! Он просто в один прекрасный день приходил и заявлял: «Гони половину». — «Послушайте, — говорил я ему, — будьте же разумны. Вполне достаточно и гораздо меньшего. Без меня вы бы вообще ничего с этого дела не имели. Вы бы не смогли заправлять этим бизнесом. Вам бы потребовалось быть очень проворным. Даже с двенадцатью докторами медицины вы бы нипочем не справились…»
Врач, с его номерным знаком доктора медицины, является наиболее желанным клиентом во всем истсайдском парковочном бизнесе. Портье может ставить автомобили докторов медицины вне парковочных мест, пока он разбирается с другими машинами. Портье запросто может установить доктору медицины недельный тариф всего лишь в три доллара — только бы его заполучить. Предположим, что все места заняты (некоторые — транзитниками за пятьдесят процентов тарифа), и тут вдруг подкатывает один из регулярных клиентов. Рой просто обязан найти для него место. Тогда он вытаскивает из ряда свой козырь — машину доктора медицины — и перемещает ее на другую сторону улицы, где в тот день нет никакой парковки. Или он повторно ее паркует. Полиция не станет трогать машину доктора медицины. Разумеется, этим тоже не следует злоупотреблять. Как только кто-нибудь отвалит с автостоянки, Рой тут же вернет свой козырь на законное место.
— …И вам бы потребовалось понимать по тому, с каким видом они идут, что они и впрямь намереваются залезть в машину и откатить. Так что я сказал офицеру: «Послушайте, вы даже не смогли бы дожидаться, пока они потянутся за ключами. Тогда бы вы наверняка потеряли того клиента. Вам потребовалось бы досконально разбираться в людях». Однако этот офицер стоял на своем — подавай ему пятьдесят процентов, и баста.
