Аласдер Грей - ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах

Toy уставился на фотографии. С переднего фасада церковь походила на собачью конуру из потемневшего от времени камня, с приземистой башней, не выше соседних домов. Интерьер был на удивление просторным, по тому же образцу, что и в церкви, куда водили учеников из прежней школы Toy. Вдоль трех стен шла галерея, четвертая была прорезана высокой алтарной аркой; внутри, на задней стене, виднелись три стрельчатых окна, слева — орган. Мысленно Toy встал под аркой, оценивая ровные оштукатуренные поверхности. Внезапно ему стало страшно: а вдруг ему не позволят отделать это здание? Он вернул фотографии, пробормотал: «Извините» — и поспешил к двери.

По дорожке среди ярких цветочных клумб он пересек газон и, задыхаясь, опустился на скамью. Прикрыв веки, он мысленно увидел интерьер церкви. По стенам плыли образы, похожие на деревья, их краски сплетались на потолке подобно ветвям. Он открыл глаза и устремил их через поля и леса на впадину в затянутом дымкой жары Кэмпсиз. От жалости к себе по его щекам потекли слезы, и он шепнул, обращаясь к голубому небу: «Что за свинство, давать идеи и не давать сил, чтобы ими воспользоваться. — Он несколько раз стукнул себя кулаком по голове. — Вот тебе за твои идеи. Вот, вот». Он захихикал, встал и вернулся в палату.

— Мне нужно кое-что объяснить, — заявил Toy, подсаживаясь к кровати священника. — Я не христианин. По-своему я верю в Бога, но не принимаю мысли, что он сошел на землю и стал в мастерской изготавливать тачки. Учение Христа по большей части мне близко, и я предпочитаю его Будде, но только потому, что Будда в начале жизни имел исключительные социальные преимущества. И еще я очень, очень хочу расписать эти стены.

Toy не знал, улыбается ли священник (он, поправляя очки, прикрыл лицо ладонью), но отозвался тот очень серьезным тоном:

— Если вы хотите помочь и церковный совет одобрит ваши эскизы, мы будем более чем довольны. Инквизиторов среди нас нет.

— Хорошо. Плафон алтаря разделен оштукатуренными нервюрами на шесть панелей. Тут сама собой напрашивается тема шести дней Творения: Книга Бытия, глава первая.

— Плафон?.. Мистер Смейл думал, наиболее подходящее место — стена напротив органа.

— На стене напротив органа будет показан мир на седьмой день, когда Бог посмотрел на него и увидел, что он хорош.

— На первый взгляд годится.

— Хорошо, я сделаю эскизы.

Идеи, набросанные в тетради, стремительно разрастались и требовали столько энергии, что ее не хватало для дыхания, и Toy дважды пришлось прерываться для уколов. Самой простой частью замысла был Бог. Он выходил сильным и всемогущим, как мистер Toy, но неожиданно позаимствовал у Эйткена Драммонда выражение беспечной веселости. На следующий вечер Toy показал эскизы священнику.

— Я решил начать со Вселенной до Сотворения, когда дух Божий носился над водами. Это я напишу на боковой стене, вокруг трех окон.

— Бог мой, это очень большое пространство.

— Да, но я заполню его просто темной синевой с серебристой рябью. По мнению современной науки, первобытный хаос состоял из водорода. Но водород написать я не могу, поэтому прибегну к древнееврейскому представлению о Вселенной, заполненной водами. Греки тоже верили, что основа всего — вода.

— Я думал, они верили, что первобытный хаос представлял собой смесь атомов и борьбы, а вне его находится любовь. Потом любовь проложила себе путь внутрь, изгоняя вражду и соединяя атомы.

— Вы ссылаетесь на Эмпедокла. А я — на Фалеса, который жил раньше.

— Вы очень эрудированный молодой человек.

— Нам приходится. В наши дни нельзя полагаться на образованность наших патронов. По традиции на стадии хаоса дух Божий изображается в виде птицы. У меня он будет человеком, над верхушкой среднего окна. Маленький, очертаниями похожий на ныряльщика темный силуэт, так что нам не видно, приближается он или отдаляется. Он семя, оплодотворяющее хаос, слово, выстраивающее из него миры.

— Вполне ортодоксальный взгляд.

— Вот потолок. На первой панели показаны труды понедельника, сотворение света. В темных водах плавает золотое яйцо, внутри его Бог. Он наг, полностью видим и представлен, как принято, в образе мужчины средних лет, крепкого сложения.

— У него тревожное лицо.

— Я смягчу выражение. На вторник у нас приходится сотворение пространства. Создается твердь, которая отделяет воды над нею от вод под нею. Бог идет, погруженный по пояс в нижние воды, и держит над головой небо в форме шатра. Шатер наполнен светом. В среду нижние воды были раздвинуты, в середине явилась суша, и суша поросла зеленью, цветами, травами и деревьями. Древние евреи как будто были одержимы водой; у них Бог борется с нею полтора дня Творения.

— Они жили в дельте Евфрата, — заметил священник. — Там, где вода не только падает с неба, но и в сезон паводка буквально бьет ключом из земли. Она кормила их посевы и стада, но нередко и топила их тоже.

— Понятно. Четверг: ночь и день, Солнце, Луна, звезды. Пятница: рыбы и птицы. С каждым добавлением к Вселенной Бог все больше за нею прячется; в субботу мы видим только его ноздри в облаке, вдыхающие жизнь в Адама, который пробуждается среди тварей земных. Адам похож на Бога, но грустен. Наконец, имеется стена напротив органа. У реки, выбегающей из-под древа жизни, стоят на коленях, прижавшись друг к другу, Адам и Ева. Птица на древе — феникс. Некоторые подробности еще предстоит наметить.

После долгого молчания священник сказал:

— Разумеется, я восхищаюсь вашим умением и изобретательностью, которую вы вложили в эти эскизы, и уверен, что церковный совет ко мне присоединится. Но, боюсь, они не одобрят того, как вы изобразили Бога. Нет. Видите ли, его будут бояться дети. Но все остальное просто прекрасно: свет, пространство, океаны, горы, все эти птицы и животные — все, кроме Бога. Нет, нет.

— Но без Бога мы получим чисто эволюционную картину Творения! — вскричал Toy.

— По поводу слов Моисея, что Всемогущий Господь ближе всего тогда, когда меньше всего ожидаешь, можно рассуждать и рассуждать. Кроме того, жалко пугать детишек. — Священник закрыл глаза.

— Очень хорошо, — помолчав, отозвался Toy. — Я уберу его с плафона. Но я должен показать его ныряющим сквозь хаос. Это существенно.

— Едва ли кто-нибудь его там заметит. Артур Смейл возражать не станет.

При врачебном обходе на следующее утро профессор задержался у кровати Toy.

— Мистер Кларк и этот вот мистер Toy — самые давние здешние обитатели. Остальные пациенты в этой палате либо выписывались при первой возможности, либо протягивали ноги, но у этих двоих улучшения и ухудшения все время чередуются. Мистер Кларку простительно, ему семьдесят четыре. Иное дело вы, Дункан. Почему вы так поступаете?

— Не знаю.

— Тогда я вам скажу, — бодро продолжал профессор. — Но только не злитесь. Вы достаточно умный и сильный, чтобы меня понять, поэтому не стану шептать у вас за спиной. Этот пациент, джентльмены, страдает аккомодацией. Позвольте привести вам пример аккомодации. Трудолюбивый тридцатилетний мужчина, без всякой вины с его стороны, теряет работу. Два или три месяца он ищет себе рабочее место, но безуспешно. Государственная страховка заканчивается, он переходит на пособие. В данных обстоятельствах энергия и инициатива являются для него бременем. Они заставляют его крушить все вокруг и кидаться на людей. Инстинктивная реакция — снижение уровня метаболизма. Человек опускается, впадает в депрессию. Проходит год-другой, ему наконец предлагают работу — он отказывается. Безработица сделалась образом жизни. Наступила аккомодация. Аналогично к нам поступают люди с банальными заболеваниями, которые, после первоначального улучшения, перестают реагировать на лечебные меры. Почему? В отсутствие других факторов нужно признать, что пациент адаптировался к самой больнице. Он вернулся в младенческое состояние, когда муки и регулярное кормление ощущаются как статус более надежный, чем здоровье. Заметьте, он не симулянт. Аккомодация произошла в области, где дух и тело неразличимы. Итак, что мы предпримем? В вашем случае, Дункан, мы сделаем вот что. Эфедрина, изопреналина, аминофиллиновых суппозиториев, седативных и снотворных средств больше не будет. С этого дня мы не станем давать вам ничего; ничего, кроме инъекций в случае действительно серьезных приступов. И если вы не поправитесь к следующей пятнице, мы выдадим вам шприц для подкожных впрыскиваний, пузырек адреналина и вышвырнем вас на улицу. Конечно, если бы здесь была Америка и ваш отец был бы богачом, мы бы сделали себе состояние, цепляясь за вас, пока вы бы не отдали концы. Поэтому считайте, что вам повезло. А теперь мы займемся сердцем священника Каулэрской приходской церкви. Ширмы, пожалуйста.

Toy лежал, дрожа от негодования. Когда профессор вышел, он выбрался из кровати, надел халат и поспешил наружу. Очнувшись, он обнаружил, что бежит по саду и бормочет: «Все в порядке, я уйду. Уйду прямо сейчас. Вызову такси и уеду».