«Страччьятелла» была закрыта. Через грязное стекло проглядывали до времени затаившиеся саксофоны и зачехленные гитары. В глубине мерцали призрачным светом щели: это владельцы, собравшись в кухне, поедали свои спагетти.
Я ждал наверху у двери, которая в положенное время щелкнула, открываясь. Доктор выпустил Мими, оставив ее мне на попечение, и тут же скрылся, так что задать ему вопросы я не успел. Да я и без того не смог бы этого сделать, поскольку должен был поддерживать Мими, которая едва стояла на ногах. Она лишь два дня назад вернулась из больницы, и, не говоря уже о боли и кровопотере, сам груз ответственности за важные решения, которые ей пришлось принимать в одиночку, лишал ее последних сил. Ей было плохо до такой степени, что я впервые увидел на ее лице тупое безразличие — как у измученного сонного ребенка, которого после пикника волочат еще и на экскурсию. Ожив на секунду, она склонила голову мне на плечо и вдруг ткнулась куда-то в шею, прижавшись к ней губами в слабом рефлективном порыве чувственности. Наверно, в этот момент я виделся ей Фрейзером, и она со всею сокровенной нежностью, какая только может быть между мужчиной и женщиной, подтверждала сейчас свою незыблемую, вопреки обидам, хитросплетениям мерзости, лжи и обмана, веру в силу и добровольность той страсти, что соединила их на пути, которым наши далекие первобытные предки шли в своих зеленых кущах по велению одной лишь природы.
Но когда мы стояли так на лестничной площадке и она висла на мне, касаясь губами шеи, а я крепко держал ее, шепча: «А теперь не спеша, потихонечку, начинаем опускаться вниз», — по лестнице поднимался мужчина, черты которого меня встревожили, показавшись смутно знакомыми. Мими тоже поняла, что кто-то идет, и сделала несколько шагов. В результате мы оказались в полумраке, словно прячась от яркого света, что мужчина и увидел, поднявшись. Но, несмотря на слабое освещение, друг друга мы с ним узнали. Это был Келли Вайнтрауб, родственник Магнусов со стороны жены, тот самый, с которым мы поссорились из-за Джорджи. Постепенно ширившаяся его ухмылка, торжествующая складка мясистых губ, растянутых больше, чем это приличествует обычной улыбке, как и направление взгляда, сказали мне, что он меня поймал. Он видел.
— Вот так сюрприз, мистер Марч! Чертовская неожиданность! Вы пожаловали к моему родственнику?
— А кто ваш родственник?
— Доктор.
— Понятно.
— Что «понятно»?
— Что он ваш родственник.
У меня не хватило бы смелости и фантазии предположить в этом человеке, в этом Вайнтраубе, недостаток сладостного желания мне отомстить, и я не удивился, когда он, набычившись, обратив ко мне свое красивое мясистое лицо, в высшей степени самодовольно обронил:
— У меня еще и другие родственники имеются.
Мне очень хотелось ударить его — ведь после этих слов мне вряд ли бы представился случай, — но сделать этого я не мог, поскольку руки мои были заняты Мими.
Возможно, запах крови и вид разверстой раны, вдруг представшей передо мной, и были обманом чувств, вызванным нервным напряжением и яростью, но важно было не это, а результат, весь ужас которого я моментально ощутил.
— Посторонитесь-ка, — только и вымолвил я. Доставить Мими домой и уложить в постель — эта задача заслоняла сейчас все прочее.
— Он вовсе не мой любовник, — сказала Мими, повернувшись к Келли. — Просто помогает выпутаться из беды.
— Понятно, — процедил Келли.
— Ах ты, скотина вонючая! — Слабость не позволила Мими вложить в эти слова весь охвативший ее гнев.
Сотрясаемый не меньшей дрожью, я дотащил ее до машины и поспешно тронулся с места.
— Прости, голубчик, я, кажется, здорово тебя подвела. Кто это?
— Один парень… ничтожество, на него и внимания-то не обращают. Не волнуйся, Мими. Как ты? Все в порядке?
— Он был очень груб со мной, — сказала она. — И первым делом взял деньги.
— Но теперь-то все кончено?
— Ребенка больше нет, если ты это имеешь в виду.
Дорога была очищена от снега, и я быстро одолевал бесконечные отрезки гладкой черноты, перемежаемые туннелями, освещаемыми огнями по сторонам, сливавшимися в сплошную полосу, словно в церкви, когда ворвавшийся ветер вдруг задувает свечи. Только здесь в роли ветра выступала скорость.
Добравшись до дома, я втащил ее наверх, одолев четыре лестничных пролета, уложил и, укрыв одеялом, кинулся обратно вниз — к мисс Оуэне за льдом, который она мне не дала.
— Что? — рявкнул я. — И это в середине зимы?
— Вот пойди на улицу и сам наколи, — отвечала она. — А наш из холодильной камеры, и чтобы сделать его, знаешь, сколько электричества уходит!
Я не стал орать и ругаться, ведь у старой девы и своих забот хватало, а я ворвался к ней как бешеный, не думая, какое впечатление произвожу. Опомнившись, я стал ее уговаривать, призвав на помощь весь запас своего обаяния. В тот момент, правда, у меня его оставалось не много — так дрожало и трепетало все внутри.
Я сказал:
— Мисс Вилларс вырвали зуб, и рана сильно кровоточит!
— Зуб! Вы, молодежь, такие нетерпеливые! — Она дала мне лоток со льдом, и я стремглав ринулся обратно.
Лед, однако, не слишком помог. У нее началось сильное кровотечение, которое она поначалу попыталась скрыть, но потом призналась, поскольку и сама была напугана и лежала с широко раскрытыми глазами, не зная, как его остановить. От крови уже намокали простыни. Я считал, что надо немедленно ехать в больницу, но она сказала:
— Нет, скоро пройдет. Наверно, так должно быть вначале.
Я спустился вниз и позвонил доктору — тот посоветовал не оставлять ее одну и наблюдать, а если кровотечение не ослабнет, он подскажет мне, что делать. Он будет ждать моего звонка. В его голосе я почувствовал страх.
Когда я заменял ее постельное белье собственными простынями, Мими пыталась воспротивиться и оттолкнуть меня, но я сказал ей:
— Послушай, это необходимо.
Она закрыла глаза и предоставила мне полную свободу действий.
Чем только не пытались люди смягчить ужас, вызываемый в нас картинами человеческих страданий, как только не старались видоизменить свои чувства! Разве не с этой целью создавались художниками бесчисленные «Голгофы»? Но поскольку попытки эти оказались более или менее тщетными, повлияв лишь на избранных, а урок дошел до немногих, люди остались прежними.
Я сел возле ее кровати, стараясь не паниковать.
— Ты предполагала, что такое возможно?
— Я предполагала и худшее. — Склеры ее глаз пожелтели и казались высохшими, губы стали белыми. У меня промелькнула мысль, что она, вероятно, даже сейчас не совсем понимает, как плохи ее дела. — Только…
— Что?
— Только нельзя допускать, чтобы первый попавшийся старый хрен решал твою судьбу!
— Все та же вечная борьба за независимость, — пробормотал я себе под нос, но она услышала.
— Нет, бывают вещи, против которых не попрешь. Не надо обольщаться. Но чей удар послал тебя в нокдаун — тоже важно. По крайней мере для меня. — Она нахмурилась, но лоб ее тут же разгладился явившейся мыслью. — Правда, это важно, только если удар не смертельный. Потому что покойнику все равно, отчего он сковырнулся, ведь правда?
Поддерживать подобный разговор мне не хотелось, и я лишь смотрел на нее. И, как она и предсказывала, кровотечение мало-помалу стихло, сведенные мускулы расслабились, исчезла судорожная напряженность позы, тело обмякло и уже не казалось каменным. В голове моей был хаос: я еще не опомнился от страшных видений, как везу ее обратно в больницу, а нас не принимают, что естественно в подобных случаях, как я умоляю, а мне отказывают в обычной для официальных лиц хамской манере, и я, не помня себя от гнева, лезу на них с кулаками.
— Ну вот, — сказала Мими, — похоже, ему все-таки не удалось меня укокошить!
— Тебе лучше?
— Хорошо бы выпить.
— Привезти чего-нибудь слабенького? Наверно, виски сегодня тебе не годится.
— Нет, хочется виски. Да и тебе не мешало бы расслабиться.
Я поставил в гараж машину Саймона и вернулся назад на
такси и с бутылкой.
Она сделала щедрый глоток, а я вылакал остальное, потому что, едва тревога за Мими немного отступила, на меня грозно надвинулась собственная беда, а когда я забрался нагишом в свою холодную, без простыней, постель, беда эта взяла меня в оборот и так стиснула, что, только прикончив бутылку, я смог достичь должного отупения и уснуть.
Проснулся я еще затемно, гораздо раньше положенного часа. Келли Вайнтрауб не отпускал меня, язвя душу. И я не знал, что чернее — моя тоска вкупе с неопределенностью страхов или же определенность предрассветной мглы за окном.
Я оделся в свою рабочую одежду. Виски все еще давало себя знать — ведь к пьянству я был непривычен. Лежавшая во мраке своей неубранной комнаты, Мими показалась мне горячей, но спала, по-видимому, крепко. Я спустился в аптеку выпить кофе и договорился там о доставке ей завтрака.
