«Вы не собираетесь со временем заняться политикой — такого рода вещи вас не интересуют?» — спросил кто-то Ника не так давно в присутствии Изабеллы, и она внимательно смотрела на него, когда он отвечал, но он и не стал маскироваться.
«Все зависит от того, как повезет», — ответил Ник.
«А если повезет, это будет к счастью или к несчастью?»
Ник рассмеялся. Изабелла рассмеялась. Занятный софизм — не едкий.
«Счастье в Вашингтоне может быть лишь в одном», — сказал Ник.
Изабелла Хэллек ведь супруга Мори Хэллека, и, пожалуй, не очень тактично говорить при ней о Нике Мартенсе, его возможной политической карьере и каком-либо везении, поскольку Ник работает с Мори в Комиссии и занимаются они, как принято сейчас писать в газетах, делами весьма «тонкими». Тем не менее разговор продолжается. Очень интересный разговор.
Изабелла де Бенавенте-Хэллек слывет дамой поразительно тактичной.
«То, что человек таит в себе, выплывает, когда он становится политиком».
Изабелла не может вспомнить, кто это сказал. Ее отец? Кто-то из его друзей? Генерал Кемп?
Игра в теннис продолжается, и Мори выигрывает подачу, и Ник выигрывает подачу, за этим следует резкий удар, и Мори чуть не кричит — от отчаяния… или от решимости… или оттого, что иссяк юмор… и после небольшой паузы — новая подача, резко, со злостью посланный мяч, и игра продолжается, и вот уже без четверти восемь, и вот уже восемь, и съезжаются гости на ужин — три машины подъезжают к дому с зажженными фарами, потому что в горах, в сосновом лесу, сумерки наступают рано даже в разгар лета.
Все ушли с красного глиняного корта, кроме игроков.
Мори включил прожекторы.
— Да, вот это настоящий стиль, вот это настоящая игра, — говорит Ник, улыбаясь, пытаясь изобразить улыбку, и рот его принимает жесткое выражение, кожа натягивается, — теннисный корт с прожекторами — это здорово, твоя подача?..
Эллен Силбер идет с Изабеллой и ее детьми, которые все продолжают тузить друг друга. Изабелла ловко расправляется с ними — встряхивает малышку Кирстен, дает шлепка Оуэну и разнимает их. Эллен польщена, что ей доверили вести Кирстен за руку.
— Такая хорошенькая девчушка, — говорит Эллен.
Изабелла не реагирует. Она думает не о тех двоих, что играют в теннис — не об этих идиотах, — а о том, что гости уже начали съезжаться. Коктейли, и ужин, и пьянящая, возбуждающая атмосфера вечеринки, хотя в конце-то концов всего лишь несколько человек соберутся вместе, и, однако, есть в этом что-то чудодейственное — ее спасение.
— Такая милая девчушка, — тихо произносит Эллен.
Эллен Силбер уже давно робко добивается расположения Изабеллы, и Изабелла, втайне забавляясь, мимоходом замечает, что девушка попыталась сделать такую же, как у нее, прическу с шиньоном — Изабелла иногда носит так волосы. Но шиньон сделан неумело. И некрасиво. В профиль девушка выглядит некрасиво.
Еще бы она не была хорошенькой, хочется сказать раздосадованной Изабелле, еще бы она не была миленькой… Она же моя дочь, в конце-то концов.
Но ничего этого она не произносит. Эллен может приписать ее молчание высокомерию или тому, что она смущена или о чем-то думает… а то и просто молчит — ведь красивой женщине вовсе не обязательно откликаться на каждый комплимент, который ей делают.
— Я с таким нетерпением жду этого ужина, — говорит Эллен, — право, это так мило, что вы пригласили нас… вы и мистер Хэллек… мне здесь так нравится… никогда бы отсюда не уезжала…
— Вот как, — произносит Изабелла.
До ее слуха вдруг доносится с красного глиняного корта хриплый возглас Ника:
— Пятнадцать — ноль!
Вашингтон, округ Колумбия Август 1980
— Что это такое? В общем-то разновидность кактуса… американский кактус… он цветет только раз в год, примерно в это время, на исходе лета… и только ночью…
— Раз в год?.. Ты хочешь сказать — именно сегодня ночью?
— Совершенно верно, сегодня ночью, — говорит Клаудия и восторженно, звонко смеется. — Сегодня ночью…
— Но чтобы так недолго… А красота какая!
Кто-то громко считает: на растении — четырнадцать крупных бутонов. Некоторые из них уже начали раскрываться. Кирстен смотрит как завороженная. Лепестки шевелятся, они действительно шевелятся у нее на глазах…
— Хочешь фонарик, Кирстен? — спрашивает Клаудия, протягивая ей карманный фонарик в виде карандаша. — Или тебе хорошо видно и при луне? Нам так повезло, что в этом году луна светит — прошлым летом небо было сплошь затянуто облаками, и пошел дождь, и я так расстроилась…
Первое побуждение Кирстен — отказаться от фонарика, но она вступила в новый период своей жизни и потому с вежливой улыбкой берет фонарик.
Спасибо, спасибо, спасибо, миссис Лейн, и всем вам спасибо — вы все так стараетесь помочь.
«Грязный старый мешок» — назвал как-то Оуэн бедную женщину. Возможно, она это помнит. Кирстен и Оуэн катались от смеха, когда Оуэн рассказывал со всеми подробностями о результатах своих многочисленных изысканий, предпринятых в мае.
«Я действовал бессистемно, — признался тогда Оуэн. — Моя миссия была обречена. Да и твоя тоже — мы были круглыми идиотами».
«Потерявшими голову от отчаяния», — склонна согласиться с ним Кирстен.
— Ах, ну до чего же хороши!.. Цветы будут большущие…
— Где вы раздобыли такое необыкновенное растение, Клаудия?
— А оно редкое?.. Дорогое?.. Капризное?.. Мне не везет с капризными растениями!
— Действительно видишь, как раскрываются цветы, верно ведь! Я не думала, что они будут такие крупные — они же величиной с кулак, с мужской кулак… Но такие хрупкие…
— А по краю лепестков это что — шипы? Я имею в виду — колючки?.. Как у кактуса? Они острые?
— О, я не стала бы их трогать…
— Я и не трогаю, я только смотрю…
— Они розовые, правда? Самого настоящего розового цвета…
— Розовато-белого…
— По-моему, больше белые…
— А вот этот маленький — весь розовый…
— Ну до чего же хороши!.. Клаудии так везет с растениями… конечно, их надо по-настоящему любить, все время за ними ухаживать… относиться к этому очень серьезно.
— А как вы думаете, кактус чувствует, что мы тут?.. Что все внимание сегодня — на нем?
— Наверняка чувствует что-то необычное. Какое-то волнение в воздухе, голоса, вибрацию… я, конечно, не принадлежу к тем, кто считает, что растения… ну, словом, что они как люди… что у них есть душа…
— А этот цветок такого же оттенка, как ваше платье, Изабелла, верно?.. Почти?
— Такой прелестный цвет…
— Ах, смотрите, еще один раскрывается!.. Вон там.
— Совершенно поразительное явление…
— У Клаудии в доме столько прелестных вещей — со всего света; откуда, она сказала, это растение?.. Из Южной Америки?.. Повторите еще раз — как оно называется? Церезус?..
— Цереус. Она сказала, что это кактус.
— Не похоже на кактус.
— Там, случайно, не бар устроен?
— По-моему, бара вообще нет, по-моему, Клаудия просто пригласила нас… нет, стойте, вон официант… вон там… сумеете его подозвать?., или, может быть, нам самим к нему подойти?
— Многовато набирается народу. Который теперь час?
— Без четверти девять.
— Изабелла, принести вам чего-нибудь выпить?
— Ваша дочь прелестно выглядит, Изабелла…
— Мы так давно не виделись… по-моему, что-то около…
— …давно.
— Черт побери, он пошел в другую сторону. Так чего бы вы хотели?
— Кирстен, а ты чего хочешь? Чего-нибудь летнего, легкого? Бокал белого вина?
— Нет, благодарю вас, — с отсутствующим видом отвечает Кирстен, не отрывая взгляда от цветка.
— Перье, фруктового сока…
— Нет, — говорит Кирстен.
Они отходят, и она остается одна изучать кактус. Она слышала и раньше о расцветающем ночью цветке — собственно, слышала и об огромном кусте миссис Лейн, — но, насколько она помнит, ей ни разу не довелось видеть цереус, и, безусловно, она ни разу не видела, как он цветет.
«Я заеду за тобой сегодня вечером, приблизительно на закате», — сказала Изабелла по телефону. Голос ее звучал ровно, даже твердо. «Весело». «По-матерински», но «без нажима». Она не казалась испуганной, она не казалась исполненной решимости, не казалась даже «стремящейся примириться». «Маленький сюрприз, несколько необычная поездка, — сказала Изабелла. — Всего на час — на два».
«Ты приедешь одна?» — спросила Кирстен.
«Я никуда не езжу одна», — сказала Изабелла.
«Ты никуда не ездишь одна? — повторила Кирстен, пораженная странной интонацией в голосе матери. — Но… как это понимать? Почему ты это сказала?»
