Гамлет заерзал за своем табурете у стойки, остальные подумали: «Сейчас он опять что-нибудь ляпнет». Капитан посмотрел в его сторону.
— Дабы уменьшить риск возможных ошибок, — он продолжал смотреть на Гамлета, — а также для того, чтобы операция эта была эффективной, я просмотрел картотеку психологической службы.
Он выложил на стол карточки, на каждой из которых большими красными буквами было выведено имя.
— Я отобрал наиболее подозрительных. Вот образец, по которому следует вести допрос.
Он показал бумагу, отпечатанную на машинке. Каждому из них он дал по копии.
— Разумеется, вы не обязаны буквально придерживаться этого вопросника. Это, так сказать, проект, который я вам предлагаю.
Он снова сделал паузу. Гамлет опять заерзал. Марсийак жестом заставил его успокоиться.
— Эти сведения надо раздобыть обязательно! — И повторил по слогам: — О-бя-за-тель-но!
Да, конечно, капитан знал, что он почти преступил пределы законности. В принципе такие допросы «с нажимом» были запрещены. Ну и что? Его цель оправдывает любые средства. Перед лицом международных подрывных элементов, которые не останавливаются ни перед чем, лишь бы это служило целям, глупо терзать себя сомнениями. Если командование узнает об этой его инициативе, оно вряд ли ее одобрит, но, несомненно, покроет, а это главное.
Самым трудным для Башира оказалось перейти границу. Полоса заграждений была дополнительно укреплена, и вдоль нее непрерывно сновали патрули. Южнее, где полосу еще не построили, местность была слишком обнаженной, так что самолетам и вертолетам, непрестанно пролетавшим над пустыней, ничего не стоило тут же обнаружить его.
Пост, на который с наступлением ночи прибыл Башир, был расположен к югу от Ужды. Командовал им совсем молодой лейтенант, недавно переведенный сюда с гор после ранения. Теоретически это был пост марокканской армии, и по праздникам над КП водружали красное с зеленой пятиконечной звездой знамя Королевства Марокко, но фактически пост занимало одно из подразделений Алжирской освободительной армии. Впрочем, французы это знали. И потому по ночам они время от времени забрасывали куда-нибудь на видное место, по эту сторону границы, трупы алжирцев. Видно, забава пришлась им по вкусу, потому что за последний месяц они подбросили уже троих.
Сидевший в углу комнаты маленький, сухонький, кожа да кости, джундий с растерянными глазами заулыбался Баширу.
— Познакомься, это Комар, — сказал лейтенант Баширу. — С ним и пойдешь на ту сторону.
Башир пожал Комару руку.
— Да. Его занес к нам летний самум вместе с саранчой и напалмовыми бомбами.
Комар весь скорчился, так ему было смешно это слушать.
— Произошло это в июле. Жара стояла невыносимая. Я дремал как раз на том самом месте, где ты сейчас сидишь, и вдруг, открыв глаза, увидел перед собой что-то извивающееся, словно червяк, хотя я тут же признал в нем человека. А как он вошел, я не слыхал.
— Комар — он всюду проскочит, — сказал Башир.
— Спрашиваю, как он сюда проник. Он кивает куда-то назад, и только тут я увидел часового, стоявшего в тени у двери. Комар явился не как-нибудь… как посол, с сопровождением! Говорю: «Тебе чего?» — «Я харки», — говорит. «Есть чем гордиться!» — «Да я потому и…» — «Дезертировал?» — спрашиваю. «А я не знаю», — отвечает. Ну уж это было слишком! Комар еще даже не знал, дезертир он или нет. Стал он рассказывать. А ну-ка, Комар, расскажи, как ты заявился!
Комар опять завертелся на скамейке, заулыбался, но говорить не стал.
— Не хочешь рассказывать о своих подвигах?.. Вот видишь, Комарик наш еще и скромный… Короче, дело было так. Он перешел границу на рассвете, на участке между двумя нашими постами, после того как прошел последний ночной патруль. У него было задание взорвать пост… да, да, вот этот самый! Он явился ко мне и говорит: «У меня бомбы». — «Где?» — «Там, в прихожей». Я воззрился на его куртку. Он перехватил мой взгляд. «В карманах ничего нет, — говорит, — только вот гранаты!» И бросает гранаты на стол. Я посмотрел на них. «Все на предохранителе!» — «Еще раз пронесло! А что ж ты не взорвал пост?» — «Не знаю, не смог я». — «Тебя обнаружили?» — «Нет». — «Испугался?» — «Тоже нет». — «Тогда в чем же дело?» — «У меня еще было задание разведать… местоположение часовых, численный состав твоей части, ее вооружение, боеприпасы — в общем, все. Я наблюдал… долго. У меня до сих пор все в голове, как кинолента. Хочешь, я тебе перечислю наизусть, кто куда и когда тут у тебя приходил и уходил? Я, — хвастает, — лучше тебя знаю все, что произошло здесь с самого раннего утра». Да как начал выкладывать. И правда, кинолента! Ничего от него не ускользнуло. Я ему и говорю: «Постой! Ты, конечно, молодец. Но дальше-то что?» — «Что, что!.. Не смог я». А я ему говорю: «Ты просто перетрусил… но мне на это наплевать, все равно я сейчас прикажу расстрелять тебя». — «Перетрусил? Нет… Но…» — «Что но?» — «Увидел я, что это алжирцы, вроде меня». Он выложил мне это с ходу, и было заметно, что нелегко ему это далось. «Выслушай меня, — говорит, — пожалуйста. Да, я харки, но я все-таки и алжирец». — «Как зовут тебя?» — спрашиваю. Он опять задумался. «В чем дело? Забыл, как тебя зовут?» — «Видишь ли… там… по ту сторону, они меня звали Комар. — (Посмотрел я на него: худущий, маленький, он просто утопал в своей новой гимнастерке.) — Они говорили: „Комар щелку найдет, проскочит… и ужалит!“»
Лейтенант повернулся к нему.
— Комар, сбегай за сигаретами…
Потом продолжил свой рассказ:
— Я помню, как увидел глаза Комара, когда он уже встал и собрался уходить. Я спросил, почему он плачет. А он и говорит: «Это из-за тех, кто по ту сторону». — «Ну, знаешь, — говорю, — коли ты жалеешь, что с ними расстался, сегодня же ночью я отправляю тебя на ту сторону. Не забудь мне оттуда открытку прислать». А он мне на это: «Да не о них я. О жене и детях». Издевается он, что ли, подумалось мне. Ведь я-то своих уже четыре года не видел. Но Комар объяснил: «Перед моим уходом французы мне сказали: „Иди. Мы тебе доверяем, только не вздумай финтить, помни о жене и детях. Не вернешься — они за это заплатят“».
Лейтенант замолчал и стал теребить в руках связку ключей.
— Он так и не ушел? — спросил Башир.
— Как видишь.
— А жена?
— Первый труп, который они нам после того подбросили, был ее.
Комар проскользнул в полуоткрытую дверь, положил на стол сигареты.
— «Голуаз блё», лейтенант, вы их любите. А я предпочитаю табак полегче.
Он почему-то засмеялся и, вихляясь, вернулся на свое место.
— С Комаром, доктор, ты ничем не рискуешь, — сказал лейтенант. — Для него перейти заграждения все равно что прошвырнуться по бульвару… Я уж не говорю о том, что на его стороне барака[78]!
Связная, которую они два дня назад послали в Талу, все не возвращалась.
— Если ее схватили, — сказал Али, — она все расскажет. Надо немедленно уходить отсюда…
— Это лучшая связная сектора. Она ничего не скажет! — возразил Акли.
— Но ведь и старуха не возвращается. Надо предупредить остальных. Через полчаса выходим.
— Куда?
— В Талу.
— С ума сошел! Ведь связная как раз оттуда и не вернулась.
— Другой дороги нет.
— Постой, сержант, пораскинь мозгами! Это же типичный случай. Ты идешь мимо своей деревни. Не бывал ты там давно. Это сильнее тебя. Как же ты пройдешь мимо камней, улиц, площадей, как не повидаешь старуху мать и Фарруджу? Да что я тебе объясняю? Что, ты сам не знаешь? Ты вроде неразумной пташки, которая наперед знает, что это западня, конец, и все равно лезет в нее.
— Все остальные дороги тоже контролируются французами. В Тале риск меньше, чем где-нибудь еще.
— Ну, знаешь, мне-то ведь все равно, это моя последняя операция. Хватит с меня лесов, шакалов, двадцатилетних девчонок-связных, голодных колик в желудке, ячменных лепешек и инжира позапрошлого урожая. Я махну в Тунис и буду там себе жить припеваючи.
— В Тунисе тебя запрячут в казарму, и ты еще наплачешься. А когда настанет праздник Независимости и ты окажешься в одной шеренге со мной, мне придется просто тащить тебя за шиворот… ноги тебя уже не будут держать… Это я тебе точно говорю… отвыкнут ходить.
С той поры как Акли потерял руку, он получил аттестат, в котором говорилось, что он уже не годен для службы во внутренней армии. Ему было предписано переправиться в Тунис с одним из подразделений в самое ближайшее время. И переход до Акфаду был, как говорил сам Акли, его последней операцией.
Несколько минут спустя весь отряд собрался возле соломенных шалашей, низкие конусообразные крыши которых виднелись у входа в деревню. Мальчуган из местных вывел их из деревни, и теперь только светлая холодная ночь окружала отряд.
Едва парнишка ушел, Али услыхал, как Акли сказал двум джунудам, шагавшим рядом с ним:
