В следующем году Катерина опять забеременела, и, когда у нее родилась девочка, ее назвали в честь матери Димитрия. Через полгода обоих детей крестили. Им предстояло расти среди людей, которые души в них не чаяли.
Смерть мужа стала для Ольги освобождением. Много лет после рождения Димитрия врач ставил ей диагноз «послеродовая депрессия», и хотя полностью излечиться от агорафобии не удалось, теперь она, по крайней мере, могла изредка заглядывать на улицу Ирини. На детей она изливала даже больше заботы, чем другие бабушки. Теодорис с Ольгой забегали на улицу Ники каждый день по пути из школы, и там их всегда баловали Павлиниными свежеиспеченными тортами и печеньями. Старая служанка была уже слаба и не могла приходить на улицу Ирини, но стряпала для детей угощения до последнего дня, пока не умерла в возрасте девяноста пяти лет. На ее похоронах Теодорис и Ольга в первый раз увидели, как взрослые плачут. Павлина для всех была большой частью жизни.
Дети были близки и с другой бабушкой, Евгенией, и все как-то не представлялся подходящий случай рассказать, что она им не родная. Так как родители их целыми днями работали, старушка вела хозяйство и следила за порядком. Иногда она уезжала на недельку к Софии или Марии (у тех было уже девять детей на двоих), но всегда с радостью возвращалась в дом на улицу Ирини, который после этого казался относительно спокойным.
Иногда по воскресеньям вся семья, включая обеих бабушек, ходила в их любимое кафе «Ассос» у моря. Дети лакомились мороженым, которое им позволялось только раз в неделю, а женщины съедали по маленькой бугаце.
Бизнес Димитрия и Катерины начал процветать. По всему городу росли многоэтажные дома, тысячи семей переезжали в лучшие квартиры. У многих впервые появились ванные с водопроводом и кухни с современным оборудованием. Новый стиль жизни требовал нового интерьера и дизайна, и Димитрий с Катериной едва поспевали за спросом.
В 1962 году, перед самой Пасхой, Катерина получила письмо из Афин. Почерк был незнакомый. Оно оказалось от Артемиды, и в нем сообщалось о смерти их матери. Чуть ли не самым страшным для Катерины было то, что она не могла плакать. О Зении у нее остались смутные, едва уловимые воспоминания, а сестра была и вовсе чужим человеком. Разумеется, она выразила соболезнования и написала, что приедет на поминальную службу, которая должна была состояться через сорок дней после смерти Зении.
К сожалению, она не смогла выполнить свое обещание. Через две недели у Евгении началась инфекция дыхательных путей, и еще через неделю пневмония свела ее в могилу. Вся семья никак не могла примириться с этой неожиданной утратой, а Катерина и вовсе горевала безмерно. Это был куда более страшный удар, чем смерть ее родной матери.
– Но ей же было всего шестьдесят девять, – безутешно плакала маленькая Ольга.
Это была средняя продолжительность жизни для женщин в то время, но дети считали, что Евгения должна была прожить так же долго, как Павлина. Маленький домик без нее опустел, и ткацкий станок с неоконченным ковром сиротливо стоял в углу. Много месяцев Катерина с Димитрием не могли заставить себя от него избавиться, хоть он и занимал половину комнаты.
Если бы они ждали подходящего момента для переезда, то можно было считать, что он наступил. Дети давно мечтали перебраться с улицы Ирини в какой-нибудь более современный дом, попросторнее. И их родителям жилось бы гораздо легче в новом многоквартирном доме, рядом с работой. Но их сентиментальная привязанность к этой старой мощеной улочке была слишком сильна. И для Катерины, и для Димитрия с улицей Ирини было связано столько, что их дети и представить себе не могли.
Теперь они арендовали поблизости магазин, где выставляли готовый товар, но жили по-прежнему в доме номер пять, а соседний дом использовали в качестве мастерской. Им нравилось, что детям можно спокойно играть на улице, как играли они сами несколько десятков лет назад, не опасаясь попасть под машину. Автомобили в городе стали делом обычным, но Димитрий с Катериной выходили из себя уже оттого, что какой-то молодой человек с их улицы взял моду носиться по ней взад-вперед на мотоцикле.
В стране начался экономический бум. Греция стала наконец восстанавливаться, и таким предприятиям, как у Катерины с Димитрием, это пошло на пользу. «Обивочные материалы и мебель нового века» процветали.
Однако политическая ситуация оставалась неустойчивой. Правоориентированное правительство все еще придерживалось мнения, что коммунисты представляют серьезную угрозу, и в начале 1967 года несколько лидеров социалистов было арестовано по обвинению в антиправительственном заговоре. Никаких доказательств их вины не было. Димитрий каждый день читал об этих событиях с нарастающим беспокойством, и его снова начали мучить кошмары о Макронисосе. Иногда Катерина просыпалась ночью и видела, что он сидит на кровати и дрожит от страха.
– Они говорят, что мы на пороге новой гражданской войны, – сказала как-то Катерина, которая на работе весь день слушала радио.
– Ложь, – презрительно отозвался Димитрий. – Пустые выдумки.
Вечером в дом ворвался Теодорис. В этом году он должен был сдавать выпускной экзамен в школе и задержался на дополнительном уроке.
– Папа! Мама! – Голос у него был встревоженный. – Вы видели, сколько там солдат? Целые сотни, на улице Эгнатия. Что случилось?
Под предлогом спасения страны от коммунистов армия устроила государственный переворот. Теперь страной правили полковники.
Это был не первый военный переворот, который видели в жизни Катерина с Димитрием, и они понимали, как ужасно это может отразиться на жизни обычных людей.
Их дети любили учиться и всегда получали хорошие отметки. Вдохновившись советами учителей, которым редко встречались такие одаренные ученики, Теодорис мечтал изучать право. Тут было бы куда приложить его литературные способности, а также умение отстаивать свою точку зрения и держать в памяти большие объемы информации. Димитрий свое мнение по поводу выбора сына держал при себе. Должно быть, думал, что в сыне-подростке все-таки неизбежно должны были проявиться какие-то черточки деда.
В июле, когда в школе объявляли результаты экзаменов, Теодориса постигло величайшее в жизни разочарование. Его оценки оказались даже хуже, чем в среднем по классу. Он прибежал домой и сразу же заперся в своей комнате.
С заднего двора, куда родители вышли подышать воздухом, они услышали рыдания. И сразу догадались, в чем дело.
– Он же такой умный мальчик и так старательно занимался, – потрясенно сказала Катерина. – Как они могли с ним так поступить?
– Боюсь, теперь они могут делать все, что захотят, – ответил Димитрий; он был бледен от тоски и гнева.
Оба понимали, что результаты экзаменов Теодориса подделали и что причина тому – прошлое его отца. Это было обычным делом. Пятно, оставшееся на имени Димитрия после лагеря, теперь лежало и на детях. Димитрий понимал, что связь с левыми ему не забудут, и после возвращения с Йиароса смирился с тем, что доктором ему уже не бывать. Долгое время ему казалось, что на этом его наказание и закончится.
– Думаешь, и с Ольгой будет то же? – испуганно спросила Катерина.
Димитрий не знал, что ответить. Он чувствовал, как в груди поднимается негодование на тех, кто правит его страной.
Все знали, что при новом режиме полиция часто подправляет результаты экзаменов перед оглашением: детям «смутьянов» снижают баллы, а тем, у кого родители «благонамеренные», – завышают. Димитрий старался держаться по возможности в тени и с самого своего возвращения с острова не бывал ни на одном политическом собрании, но понимал, что его прошлое считается преступным и что это всегда будет отражаться на детях. Такой же дискриминации подвергались и сами университетские профессора – тех, кто был известен своими левыми взглядами, увольняли. Посты на кафедрах занимали те, кто готов был читать лекции о патриотизме и Национальной Революции.
– Если даже его и примут, – говорила Катерина, – какое он там получит образование? Всех толковых профессоров права уже уволили за их взгляды.
Они оба знали, что выход есть. Ольга предлагала оплатить его детям обучение в университете и легко могла себе позволить отправить их за границу. Это было предметом бесконечных дискуссий, и не раз у матери с сыном едва не доходило до ссоры.
– Я понимаю, почему ты не хочешь брать отцовские деньги, Димитрий, – говорила Ольга. – Но твоим детям нет никакого резона от них отказываться.
Ольга-младшая тем временем принесла из школы новые учебники, одобренные хунтой.
– Смотри, папа, – сказала она, показывая ему страничку введения. – «21 апреля офицеры перехватили инициативу и спасли страну от коммунистов, вновь пытавшихся ее погубить».
