— Знаешь что, — сказал Марк, — я тоже сейчас приму душ, а потом пойдем отмечать.
Предложение показалось необычным — и про душ, и про отмечать, но я согласно кивнула. Мне было безразлично, просто на душе становилось все лучше и лучше от еще до конца не дошедшей, еще продолжавшей проникать в меня победной мысли, и я со всем готова была согласиться.
Он находился в ванной очень долго, наверное, больше часа, и я прилегла на диван, рядом лежала детская книжка Марка, раскрытая на случайной странице. Сначала я смотрела в потолок, потом в окно, потом полистала страницы книги, ища картинки, и, найдя их, с интересом разглядывала, и, опять отрывая от них взгляд, я смотрела в окно, и в моем сознании не было ни прошлого, ни будущего, не было даже самого сознания, а лишь ощущение накатывающей тишины, спокойствия и умиротворенности.
Казалось, что окаменевшие внутренности мои начинают постепенно оживать и какие-то очищающие соки входят пульсирующей судорогой в их атрофировавшуюся, потерявшую гибкость мякоть, снимая с нее зачерствевшую корку. Я ощутила внутри себя боль, как от сходящего наркоза, и тяжесть, которая давила и которую хотелось вывести из организма, хотя я и не знала как, но это была уже следующая задача.
Я вдруг смертельно захотела есть, и спать, и лежать вот так, не двигаясь, с остановившимся, ничего не различающим взглядом, и ничего никогда не делать, вообще ничего и вообще никогда.
Наверно, я задремала, потому что не слышала, как из ванной вышел Марк, не слышала, как он одевался, и, только ощутив прикосновение, я открыла глаза и увидела его перед собой — с чуть впалыми щеками, но непривычно свежего и от гладкой выбритости, и от блеска в глазах, и от улыбки.
На секунду мне показалось, что я вернулась в прошлое, что не было этого года, прожитого на одной лишь раздраженности, что вот все опять как раньше, как когда-то, и тот же Марк, и та же я, и то же лето за окном. Но мираж длился лишь секунду, я сразу все вспомнила и опять растворилась в облегченной радости, слегка лишь подпорченной слишком быстрым и потому, мне показалось, искусственным его, Марка, превращением.
«Впрочем, — подумала я миролюбиво, — я не хочу сейчас никого судить; в конце концов, для Марка это тоже событие, тоже счастливое завершение, которого он желал не меньше меня. Откуда мне знать, что именно он сейчас чувствует».
Мы вышли из дома и пошли пешком, молча, скованные присутствием друг друга, и дошли до незнакомого ресторана. Мне показалось, будто я уже была здесь, но как бы в прошлой жизни, и праздничная, беззаботная суета вокруг не просто пронзила меня новизной, но наложилась на всплывшее едва уловимое воспоминание.
Год! Ведь это много, абсолютно много, но я никогда не представляла, что так много. Если раньше, вспоминая недавнее событие, понимая, что оно произошло год назад, я пугалась от будничного ощущения быстро летящего времени, то сейчас я оценила эти медленные двенадцать месяцев как пропасть, как бесконечность, как пройденную жизнь.
— Ну, что теперь делать, ты сама знаешь, — сказал Марк скорее утвердительно, чем вопросительно, когда мы сели за аккуратный столик у окна.
Я кивнула, скорее, по инерции, я почти не слушала его, то есть звуки доносились, и слух даже различал их, но я не могла сложить слова в единую смысловую конструкцию.
— Мне надо сказать тебе что-то важное, — продолжил Марк. — Ты сделала очень серьезную работу, ничего серьезнее не было сделано в психологии за, пожалуй, последние два-три десятилетия.
Я опять не сразу расслышала всю фразу, но что-то показалось мне в ней неправильным, и поэтому я вернулась и принялась раскручивать ее, еще не потерянную слухом, начав со странно звучавшего «ты сделала».
— Что ты имеешь в виду, «я сделала?» Мы работали вместе, вдвоем, твое участие было не меньше моего, да и вообще глупо оценивать участие. Просто была общая цель, и мы ее достигли.
Я не кокетничала, я именно так и думала. Марк пристально смотрел на меня, он был очень похож на того Марка, которого я любила когда-то и которого, может быть, я не знала точно, я все еще любила сейчас, — пугающе похож. Я выдержала паузу и повторила твердо:
— Марк, это наш общий успех, и ты от него, пожалуйста, не отстраняйся.
Он продолжал смотреть на меня по-прежнему немного стальным взглядом, так что я даже подумала: «Странно, он не может контролировать цвет своих глаз. Все остальное в себе контролирует, а цвет глаз — не может». Он все смотрел, и, так не отрывая взгляда, отрицательно покачал головой.
Что-то было в его движении, да и во взгляде, что-то неуловимое, беспечное, легкомысленное, и я сразу поняла — мне не убедить его.
— Нет, — сказал Марк, — это полностью твоя заслуга, последние месяцы я вообще практически не участвовал. Давай говорить правду, цель действительно была общая, но дошла до нее ты сама, одна, я в основном лишь присутствовал.
Я знала, что это не так, и он знал тоже, и поэтому я возразила:
— Марк, это неправда. Если бы не твои коррекции, я бы не закончила сегодня, я бы вообще возможно...
И осеклась. Потому что сама только что сказала «я», а не «мы».
Он заметил мою ошибку и лишь слегка улыбнулся.
— Ты не можешь сравнивать: ты строила, я ломал. Такое не сравнивается.
«Интересно, — подумала я, — в точности такие же слова я говорила себе еще только два дня назад. А сейчас я спорю с ним».
— Ну, если ты очень хочешь, можешь включить меня в список благодарностей, хотя и это необязательно. — Он вдруг задумался. — Даже более того, совсем ни к чему. — И повторил уже настойчивее: — Нет, совершенно ни к чему.
Все это странно, подумала я, даже очень странно, ведь он не меньше меня стремился к нашей цели. Пусть он действительно ничего не создал за последнее время, но желал он, я знала, желал-то он страстно. Возможно, пронеслось у меня в голове, все его странности, как и потеря способности творить, были вызваны стрессом, нервным шоком — именно из-за нагнетающего, безудержного желания. Какое есть подходящее слово? Ну да — перегорел! Впрочем, перебила я себя, какое это имеет значение сейчас, когда все позади.
— Значит, ты не хочешь быть соавтором? — сделала я последнюю попытку, заранее зная ответ. Он не изменил ни взгляда, ни улыбки, лишь опять покачал головой и добавил, подтверждая:
— Нет, не хочу.
В нем столько уверенности, подумала я, как будто он каждый день отказывается от подобных предложений. Мысль эта вдруг насторожила меня, и я попыталась понять, почему, и когда поняла, вздрогнула.
Я вспомнила, как Рон сказал, что Марк раздавал свои идеи людям, которые просто оказывались рядом.
«Он привык отказываться. Вот в чем дело, — обожгла меня очевидная мысль. — Но, — возразила я самой себе, — тут другой случай, он ведь отличается единственным и достаточным — тем, что Марку нечего мне дарить. Все идеи были моими, он участвовал, конечно, но все равно основные прорывы совершила я одна. И сейчас, предлагая ему соавторство — это я, в каком-то смысле, дарю ему часть своих идей. А значит, какая разница, что происходило раньше с другими, главное, что сейчас и со мной.
Я успокоилась и, глядя на Марка, вдруг пожалела: мне бы хотелось, чтобы он стал моим соавтором. Все же, если вдуматься, весь путь занял куда как больше, чем год.
— Ты уверен? — спросила я, скорее, для проформы.
— Абсолютно, — подтвердил Марк и разлил принесенное вино. — Давай выпьем за тебя, за твои успехи, за большую работу, которую ты сделала, — сказал он, как будто тостом хотел закрепить мое единоличное право на владение нашим общим успехом.
Я ничего не делала дня два, наслаждаясь сном — бессонница сразу, как по мановению волшебной палочки, оставила меня, — разной вкусной пищей, чтением красивых журналов с картинками, телевизором и болтовней с Катькой по телефону.
Но это, пожалуй, все, что я могла себе позволить— два дня — больше у меня не было. Я тут же вспомнила, что я все еще студентка, что сокурсники мои сдают экзамены, к которым меня не допустили, и у меня осталось всего три недели на то, чтобы написать все двенадцать работ, которые полагалось подготовить за семестр.
К тому же двух дней безделья, как ни странно, оказалось достаточно для отдыха, и на третий я почувствовала зудящую неудовлетворенность от своего ничегонеделания. Я поняла, что что-то изменилось во мне, и теперь я стала болезненно зависима от работы, и не только я нужна ей, но и она жизненно необходима мне.
Сначала я набрала книжек, которые мне следовало прочесть, чтобы нагнать пропущенные курсы, но вскоре с удивлением обнаружила, что большинство из них уже читала, и вообще знала практически по всем вопросам намного больше, чем то, что было в них изложено.
Я снова засела в библиотеке и с приятным удивлением обнаружила, что продвигаюсь с изумительной легкостью, с изящной, игривой быстротой. Я писала в среднем работу в день, что было совсем не тяжело, а даже приятно — настолько казалось легче по сравнению с тем, что я делала прежде.
