Даже обилие комаров и их заунывный звон и укусы не раздражали сыночка Гробовых из Октября. Чувство родины входило в самую суть его. Не оглядываясь по сторонам, он брел с бабушкой, с которой совершенно не было страшно, и глядел вдаль с восторгом, и не заметил, как скрылось за дальним лесом солнце. Сиреневый туман стал струиться из мокрой травы. Ваня задрожал от холода и, пожалуй, еще от душевного переворота или от настоящего рождения. Начинало жутко темнеть, теплые краски меркли, но зато звуки с новой силой зазвучали в прохладном и сыром воздухе. Бабушка все время бормотала, и Ваня чувствовал жар ее руки своей маленькой ладошкой. Вот — лес подобрался к самому берегу, и путешественники очутились в пронзительных запахах черемухи. Голова мальчика закружилась. Впереди ничего не просматривалось от темноты, и он брел с поднятой головой и смотрел вверх, где через листву и иголки плыли звезды. Скоро голубоватый свет залил землю, и от стволов деревьев упали легкие прозрачные тени, которыми ранее было охвачено все вокруг.
И бабушка Химка, и Ваня утомились уже продираться сквозь густые заросли, старуха бормотала все громче, иногда горячие ее слезы брызгали внуку на лицо или на руки. Вдруг сзади послышался шелест и треск сучьев под ногами погони. Взволнованная и тяжело дышащая Марфа Ивановна, опирающаяся на бамбуковую палочку, и разрумянившаяся Катя догнали беглецов и принялись с негодованием распекать старую Химку на весь ночной лес. Вот тут Ване сделалось страшно, и он захныкал. А древняя бабушка продолжала бормотать что-то свое, не только не слыша окружающих, но и не желая их слушать. Старуху повернули назад, но обратный путь затянулся на целую ночь, потому что Химка, после того как ее с внуком догнали, обессилела вдруг и часто садилась на пни, а то и прямо в росную траву. Марфа Ивановна и Катя успокоились, когда выбрались из леса, и из разговора между собой взрослых Ваня узнал, что бабушка на праздничном обеде в честь приехавших из Октября дочитала толстую книгу, называемую Библией, над которой сидела много лет, и незаметно сошла с ума. Бредя обратно и размышляя над тем, куда старуха вела мальчика, Марфа Ивановна и Катя разыскали дорожку и возвращались домой (для Вани — именно — домой) — по ней, а не по тому темному следу сбитых рос на бледной травяной земле, по которому мальчика и бабушку Химку нашли.
Митрофан Афанасьевич тоже не спал — с пистолетом и с ножами Филарета, все это время сторожа его, и с нетерпением дожидался возвращения погони на лавочке возле домика, на котором запечатлелись первые лучи солнца. Марфа Ивановна, утомившись, присела рядом с мужем и заплакала, указывая бамбуковой тросточкой на дом на другой стороне речки, в котором она родилась, — где теперь жили чужие люди. Тут от реки повалил густой туман и заслонил солнце. Всем сделалось грустно, оттого, может быть, что поймали Ваню с бабушкой, но скоро опять показалось светило над рассеявшимся над землей облаком, и освободилось чистое небо, и птичьи песни под рев лягушек с новой силой и азартом грянули вокруг, и вся земля и все над ней просияло так, как никогда в Ваниной последующей жизни.
Вошедши в дом, обнаружили Филарета также незаснувшим: несчастный, зевая, просидел в помещении, ни разу за все время посещения Гробова даже не выглянув из лачужки и, казалось, не интересуясь ничем. Но отчим с матерью на него внимания старались не обращать, чтобы не высказать ему какое-нибудь «лишнее слово», не понимая, почему он так странно ведет себя в родных местах. А маленький брат его, с удовольствием позавтракав деревенской пищей, несмотря на то что опять вспомнил про червей отца, объявил, что из Гробова не уедет никуда. Ничего не ответив на его слова, взрослые после бессонной ночи решили вздремнуть. Хотя глаза мальчика слипались от горячих солнечных лучей, он сейчас не мог позволить себе забыться, и когда взрослые успокоились на кроватях, выбрался на воздух и сел на лавочке возле домика — теперь ему и этой малости было довольно… Пробудившись без сыночка, Марфа Ивановна выбежала из лачужки и стала громко звать Ваню, разбудив всех в доме. Тут Филарет предложил младшему брату покататься на автомобиле по деревне. Ваня, не подозревая ничего, согласился. Обрадовавшись, Филарет посадил его рядом с собой и разрешил подержаться за руль, а родители сели на задние сиденья. Филарет действительно проехал по деревянному мосту на другой берег речки, но больше Ваня ничего не помнил: он проснулся, как вчера — на заднем сиденье, и вскочил с коленей матери, когда машина катила далеко от Гробова по хорошей дороге, без корней деревьев и без луж, а мимо с урчаньем проносились всевозможные автомобили… Но люди, которые сидели в них, не казались счастливыми, а, наоборот, от длительной езды они были печальны, как Ваня или родители, или непоправимо уже страдали, иногда же ехали истуканы, потерявшие живые черты… Тут Ваня опомнился и рассказал, что ему приснился бельгийский бык. Филарет, за рулем — не оборачиваясь, с недоверием спросил у мальчика: «Разве на нем было написано, что он бельгийский?» Ваня, еще не умевший читать тогда, ответил: «Кто-то во сне сказал мне, что он — бельгийский! Да и если бы не сказал, я быка сразу узнал». — «А разве ты его видел?» — удивился Митрофан Афанасьевич. «Во время моего первого путешествия в Гробово», — отвечал Ваня. «Неужели ты помнишь похороны Тимофея Афанасьевича?» — изумилась Марфа Ивановна. «Совершенно ничего не помню, но бельгийского быка — отчетливо!» — воскликнул мальчик.
Упоминание об этом быке из уст Вани неотразимо подействовало на взрослых… Вскоре показался город Октябрь, и путешественники въехали опять в него.
Старший сын Марфы Ивановны Филарет, когда братья его украли бельгийского быка у бабушки Химки, пребывал в армии, в которую его забрили еще до окончания войны и в которой он после победы дослужился до офицера и находился на должности начальника склада. Человеком Филарет был невероятно способным: еще подростком во время войны в окрестностях Октября разыскивал он обломки сбитых самолетов и из алюминия наловчился отливать чугунки и продавал их на базаре… И вот когда Филарета демобилизовали, он приехал из Германии в Октябрь на немецком автомобиле с одним только чемоданом, но в котором находился миллион иголок, а одна иголка стоила рубль. Вскоре из Германии по железной дороге пришли еще два вагона с мебелью, картинами и роялем. Все это богатство не влезло в огромный дом родителей и даже в сарай, и Филарет взялся продавать лишнее. Покупатели приходили в сад Гробовых, заставленный немецкой мебелью, и рассматривали старинное дерево, которое черное рыжело на солнце и омывалось дождем, а опадающие яблоки разбивались об острые края.
У Филарета вскоре нашлись друзья, которые помогли ему устроиться на склад при железной дороге, где они промышляли, и сын Марфы Ивановны поставил дело так, что компания стала воровать зерно вагонами. Филарет был такой человек, что любил повеселиться и показать себя людям. Каждый день в доме у Гробовых начали собираться гости. Как возьмется танцевать Филарет — ходил колесом, становился на голову! Гости по очереди пытались играть на доставленном из Германии рояле и грохотали так, что, казалось, стены рухнут, увешанные немецкими картинами с русалками в позолоченных рамах… Наконец Филарет выбрал себе красавицу — будто с картины — и женился на ней. На свадьбе, когда обычно женихи ведут себя скромно, Филарет не знал, что ему такого вытворить оригинального, так как и силе своей, и удали не мог найти должного применения, и — зычный хохот его разражался беспрерывно. И в конце концов не столько приглашенные к караваю одарили новобрачных, как жених — гостей, которым после насильно вливали во рты большими кружками: мужчинам — водку, а женщинам — вино; и в результате Филарет, сам — навеселе, развозил гостей целую ночь на своем немецком автомобиле, и рядом с ним каталась до утра молодая жена, пока, распечалившись, не заснула у него на плече.
Красавица жила одна в большом доме, и Филарет после свадьбы переехал к ней с немецкой обстановкой и с переполненной от счастья душой. Но жена выпала ему неудачная — в том смысле, что не могла родить, а Филарет очень хотел детей, и — после того, как убедился в неспособности супруги стать матерью, ходил потерянный. В результате он нашел другую женщину, но жена узнала, и стала устраивать скандалы, и подала заявление в товарищеский суд — на складе, на котором работал бедняга. Если раньше Филарет постоянно улыбался и шутил, пребывая, как правило, в превосходном настроении, то постепенно жизнь для него начинала утрачивать свои разнообразные прелести, и он только по привычке веселился и старался казаться прежним. Вскоре все чувства Филарета к жене безвозвратно исчезли. Неизвестно, чем бы это все закончилось, если бы супруга его в свое время не заняла дом, в котором ранее проживали убитые немцами евреи. И когда Филарет и красивая его «пустая» жена копали однажды во дворе ямку для столбика, то нашли горшок, полный золота. И это золото не позволило Филарету окончательно расстаться со сделавшейся ему ненавистной женщиной, потому что они не захотели делить золото: каждому из них представлялось, что именно он нашел клад. От такой неразрешимой ситуации Филарет принялся сильно пить и вино и водку уже не покупал бутылками, а привозил ящиками в бывший еврейский дом… И вот когда на старости лет Марфа Ивановна и Митрофан Афанасьевич остались одни с последним сыночком Ваней, Филарет особенно полюбил маленького брата, будто своего желанного ребенка.
