— Мы все должны заботиться о достоинстве, так или иначе, верно? Она не ответила, а лишь отвела глаза в сторону, чтобы выиграть время, и её взгляд упал на портрет девушки.
«Как же это: такая красавица, а для всех стала Каргой? — размышляла она. — Как должно быть противно, когда лицо и тело стареют, а душой ты молода, сильна и крепка по-прежнему... Как это несправедливо... Неужели и меня когда-нибудь назовут „Каргой" Чолок? Или „старой лесбиянкой Чолок", если останусь незамужней? Одна в мире бизнеса, в мире мужчин. Все так же буду работать ради того же, к чему стремятся они. Ради утверждения своего „я", ради власти и денег. И что, меня все так же будут ненавидеть? Ненавидеть за то, что я управляюсь не хуже, а может, даже лучше них? А-а, наплевать! Главное, чтобы мы победили, Линк и я. Так что буду играть роль, которую сама сегодня выбрала. И спасибо этой французской даме за совет. Как это говорил папа? Ах да! „Не забывай, дитя мое, не забывай, что совет, хороший совет, нередко получаешь там, где не ждешь, и когда не ждешь». Да, — думала довольная Кейси, — если бы не напоминание Сюзанны о том, как женщине следует действовать в этом мужском мире, Иэн, я не заикнулась бы о спасении лица. Но не нужно это воспринимать неверно, Иэн Струан Данросс. Это моя сделка, и в этом я — тайбань „Пар-Кон"».
Кейси почувствовала неуместное возбуждение, по телу прокатилась ещё одна горячая волна. Никогда прежде она не задумывалась над тем, каково её положение в «Пар-Кон». «Да, — думала она, нимало удовлетворенная, — так оно и есть».
Окинув девушку на портрете критическим взглядом, Кейси поняла, сколь слепа была прежде. И как это она сразу не разглядела: эта девушка особенная. Не была ли она уже тогда Тайбанем, в зародыше?
— Вы очень великодушны, — прервали её размышления слова Данросса.
— Нет, — тут же ответила она, готовая к этому, и посмотрела на него. «По правде говоря, тайбань, никакая я не великодушная. А веду себя сдержанно, мило и кротко, чтобы вы чувствовали себя раскованно». Но ничего этого она не сказала, а только опустила глаза и прошептала с точно рассчитанной мягкостью: — Это вы великодушны.
Он взял её руку, наклонился и поцеловал со старомодной галантностью. Её это так взволновало, что она постаралась скрыть свои чувства. Никто и никогда не целовал ей руки. И, несмотря на решимость, она была тронута.
— Ах, Сирануш, — произнес он с наигранной торжественностью. — Если вам потребуется защитник, посылайте за мной. — И тут же ухмыльнулся: — У меня, вероятно, получится черт знает что, ну да ладно.
Она засмеялась, и напряжения как не бывало. Он ей очень нравился.
— Сделка ваша.
Он непринужденно обнял её рукой за талию и нежно увлек к лестнице. Прикосновения его были приятны. «Слишком приятны, — подумала она. — Это не мальчик. Будь осторожна».
23:58
«Роллс-ройс» Филлипа Чэня, взвизгнув тормозами, остановился на дорожке перед домом. Филлип выбрался с заднего сиденья, весь красный от ярости, за ним нервно выскочила Диана. Было темно, далеко внизу мерцали огни жилых кварталов и гавани.
— Ворота на задвижку и в дом! — отрывисто приказал Филлип нервничающему шоферу и торопливо направился к парадному входу. — Поспеши, Диана, — раздраженно сказал он, вставляя ключ в замочную скважину.
— Филлип, что с тобой, в конце концов? Почему ты молчишь? Что...
— Замолчи! — заорал он, вне себя, и она, пораженная, даже остановилась. — Молчи и делай, что тебе говорят! — Он рывком открыл дверь. — Позови сюда слуг!
— Но Фи...
— А Сунь! А Так!
Из кухни торопливо приковыляли две всклокоченные, заспанные ама. Служанки уставились на хозяина, разинув рот, напуганные его небывалой яростью.
— Да, Батюшка? Да, Матушка? — хором заговорили они на кантонском. — Что, во имя всех богов, про...
— Придержите языки! — взревел Филлип Чэнь. Шея у него побагровела, лицо раскраснелось ещё больше. — Отправляйтесь все вот в ту комнату и оставайтесь там, пока не скажу всем выйти! — Он распахнул дверь. Это была столовая, окна её выходили на север, на дорогу. — Всем оставаться здесь, пока не скажу. Если кто-нибудь пошевелится или выглянет в окно до того, как я вернусь, я... Я прикажу своим друзьям... Каждой к ногам камень — и в воду!
Ама запричитали было, но поспешили выполнить приказание. Как и Диана. И Филлип захлопнул за ними дверь.
— Да перестаньте вы! — проскрежетала Диана Чэнь, а потом сильно ущипнула одну из ама за щеку. Старуха перестала голосить и застыла, выкатив глаза:
— Что это нашло на всех? Что нашло на Батюшку? О-хо-хо, гнев его простирается до самой Явы... о-хо-хо...
— Замолчи, А Так! — обмахнулась веером Диана.
Она была в бешенстве и вся кипела. «Что, во имя всех богов, нашло на него? Неужели он не доверяет мне — мне, своей единственной верной жене, самому важному человеку в его жизни? Я всю жизнь... И сорваться так внезапно с приема у тайбаня. А ведь все шло хорошо. О нас говорил весь Гонконг. И все восхищались моим дорогим Кевином, заискивали перед ним. Теперь уже он точно новый наследник дома Чэнь, потому что никто не отрицает: Джон Чэнь, скорее всего, умер от болевого шока, когда ему отрезали ухо. Любой бы умер! Я бы точно умерла».
Она содрогнулась, явственно ощутив, будто ей, похищенной, отрезают ухо. Как в сегодняшнем сне. Легла днем подремать, а проснулась в холодном поту.
— Айийя, — пробормотала она, ни к кому не обращаясь. — Неужели он сошел с ума?
— Да, Матушка, — уверенно сказал водитель. — Думаю, так и есть. Это все из-за похищения. Никогда не видел Батюшку таким за все годы мо...
— Кто тебя спрашивает? — взвизгнула Диана. — Все ты виноват! Не оставлял бы беднягу Джона у сладкоречивых девок, привез бы домой, и ничего бы не случилось!
Обе ама захныкали, умоляя не гневаться, и она тут же обратила свою злобу на них:
— И вы обе хороши! Никакой пользы от слуг в этом доме: ну просто ложись и помирай. Вот погодите, возьмусь за вас — живо обделаетесь со страху. Вы хоть спросили, не нужно ли мне чего? Какого-нибудь снадобья, аспирина? Или чаю? Или холодное полотенце?
— Матушка, я могу приготовить чай. Но, может, выпьете немного бренди? — указала на лакированный буфет ама в надежде умаслить хозяйку.
— Что? А, очень хорошо. Да-да, А Так.
Старуха тут же заковыляла к буфету, открыла его, достала коньяк, до которого, как она знала, была охоча госпожа, и налила рюмку.
— Бедная Матушка, чтобы Батюшка так гневался! Ужасно! Что на него нашло? И почему он запретил нам выглядывать из окна?
«Потому что не хочет, чтобы вы, дерьмо черепашье, ворюги, видели, как он откапывает в саду свой секретный сейф, — думала Диана. — Чтобы даже я видела». Она мрачно улыбнулась про себя, попивая чудесный, мягкий напиток и понемногу успокаиваясь, потому что знала, где зарыт стальной ящик. С её стороны это был верный шаг — тайком подсмотреть, как муж закапывает сейф. На тот случай, если, упаси Боже, боги заберут его с земли до того, как он расскажет ей, где находится потайное место. Это был её долг — нарушить данное ему обещание и проследить за ним той ночью, во время японской оккупации, когда он мудро собрал все ценности и спрятал их.
Что сейчас хранится в ящике, она не знала. Ей было все равно. Филлип открывал и закрывал его много раз, всегда тайно. Ей было все равно, пока она знала, где её муж, в каких банках он арендует депозитные ячейки и где держит ключи от них, на всякий случай.
«В конце концов, — уверенно рассуждала она, — если он умрет, без меня дом Чэнь просто рухнет».
— Перестань причитать, А Сунь! — Она встала и задернула длинные шторы. На улице было темно, ничего не разглядишь в саду, кроме дорожки, высоких стальных ворот и дороги за ними.
— Ещё налить, Матушка? — спросила старая ама.
— Спасибо, масляный роток, — ласково ответила Диана: гнев уже отступил перед разливающимся внутри хмельным теплом. — А потом можешь помассировать мне шею. У меня болит голова. А вы двое сядьте, придержите языки, и чтобы ни звука, пока не придет Батюшка!
Филлип Чэнь торопливо шагал по садовой дорожке. В одной руке у него был фонарик, в другой — лопата. Дорожка вилась вниз через ухоженный сад, который за поворотом переходил в заросли деревьев и кустарников. На миг Филлип остановился, определяясь, потом нашел место, которое искал. Помедлив, он оглянулся, хотя и знал, что теперь увидеть его из дома никак нельзя. Убедился, что следить за ним невозможно, и включил фонарик. Пошарив в траве, луч света остановился у подножия дерева. Место вроде бы нетронуто. Он осторожно отодвинул в сторону дерн. Земля под ним была потревожена, и старик грязно выругался:
— Ох, свинья... мой собственный сын!
С трудом собравшись, Филлип стал копать. Земля была мягкой.
Все время после отъезда с вечеринки он пытался вспомнить, когда точно в последний раз выкапывал сейф. Теперь Филлип уверился, что это было весной, когда ему понадобились купчие на ряд лачуг в районе Ваньчай, которые он продал Дональду Мак-Брайду для одного из его больших новых проектов в пятьдесят раз дороже их цены.
