– Что ты сказал? – Густые взлохмаченные брови, подобно седым грозовым облакам, нависли над выпученными глазами. Маэстро Манлеу был поражен, возмущен.
– Как только закончится учебный год, я сдам экзамен и брошу занятия. Навсегда.
– Все эта девица, из-за которой у тебя ветер в голове!
– Какая девица?
– Не прикидывайся! Ты когда-нибудь видел, чтобы люди держались за руки всю Четвертую Брукнера[251], а?
– Да, но…
– С вами сразу все понятно. Любовь до гроба… Сидели в партере, как два карамельных голубка.
– Это не имеет никакого отношения к моему решению…
– Это имеет еще какое отношение к твоему решению! Эта негодяйка плохо на тебя влияет. И ты должен пресечь это на корню.
И поскольку я остолбенел от такой наглости, учитель решил закрепить успех атаки, подытожив:
– Твоей женой должна стать скрипка.
– Простите, маэстро, но это моя жизнь.
– Как скажешь, умник. Но я предупреждаю, что тебе не удастся бросить скрипку.
Адриа Ардевол захлопнул футляр громче, чем требовалось. Он встал и посмотрел гению прямо в глаза. Он был уже почти на полголовы выше его.
– Я бросаю скрипку, сеньор Манлеу, нравится вам это или нет. И сегодня же сообщу свое решение матери.
– Ах, какая честь! Значит, я первый узнал об этом?
– Да.
– Ты не бросишь скрипку. Через пару месяцев ты приползешь ко мне на коленях, а я скажу тебе: очень жаль, деточка, у меня все время расписано. И тебе придется с этим смириться.
И он посмотрел на него в ярости:
– Разве ты не собрался уходить?
А затем учитель поспешил сообщить твоей матери, что все дело в одной девице, и Карме вбила себе в голову, что это Сара во всем виновата, и решила, что та – ее враг.
– О боже…
– А из-за того, что… Из-за того, что я говорила про семью Эпштейн…
– О боже…
– Я убеждала ее не делать этого, но она написала письмо матери Сары.
– Что она написала? Ты читала?
– Свои измышления. Предполагаю, всякие гадости про тебя. – Лола Маленькая надолго замолчала, разглядывая клеенку. – Я не читала это письмо.
Она бросила быстрый взгляд на Адриа – он был потрясен, в его широко раскрытых глазах стояли слезы – и снова уставилась на скатерть.
– Твоя мать хотела отвадить эту девушку от тебя. И от магазина.
– Эту девушку зовут Сара.
– Да, Сару. Извини.
– О боже…
Крики играющих на улице детей становились тише. Потихоньку смеркалось. Через тысячу лет, когда в гостиную уже вкрались сумерки, Адриа, вертевший в руках пустую чашку, взглянул на Лолу Маленькую:
– Почему ты раньше мне не сказала?
– Из верности твоей матери. Адриа, деточка, мне правда очень жаль.
Больше всего я жалею о том, что, уходя от Лолы Маленькой с глубокой раной в сердце, почти не попрощался с ней; я даже не сказал: как жаль, что ты заболела, Лола Маленькая. Только сдержанно поцеловал на прощание – и больше не видел ее живой.
31Huitième Arrondissement, quarante-huit rue Laborde[252]. Невеселого вида многоэтажка с закопченным фасадом. Он надавил на кнопку, и дверь открылась, сухо и предостерегающе щелкнув. Он задержался у почтовых ящиков – удостовериться, что действительно должен подняться на sixième étage[253]. И предпочел подняться пешком, а не на лифте, чтобы немного сбросить напряжение от охватившей его паники. Оказавшись на нужном этаже, он несколько минут стоял, пытаясь восстановить дыхание и совладать с сердцебиением. Наконец нажал на кнопку звонка, который таинственно прошелестел: бзззсссс… На площадке царил полумрак, никто не открывал. Шорох шагов? Да. Дверь открылась.
– Привет.
Увидев меня, ты застыла, раскрыв рот, с ледяным выражением на лице. Сердце чуть не выскочило у меня из груди, когда я снова встретился с тобой после стольких лет, Сара. Ты стала старше; я не хочу сказать, что ты постарела, но ты стала старше, и ты была по-прежнему красива. Красива более спокойной красотой. И тогда я подумал, что никто не имел права красть у нас нашу молодость. За тобой на полке стоял небольшой букет каких-то очень красивых цветов, но их цвет показался мне грустным.
– Сара…
Она по-прежнему молчала. Разумеется, она узнала меня, хоть и не ожидала увидеть. Я пришел в неподходящее время, мне явно были не рады. Я ухожу, я приду потом, я люблю тебя, я хотел, я хочу поговорить с тобой о… Сара.
– Что тебе нужно?
Как коммивояжер, продавец энциклопедий, который знает, что у него есть полминуты, чтобы донести свое послание, заинтересовать клиента и не дать ему захлопнуть дверь у себя перед носом, Адриа открыл рот и потерял тринадцать секунд, прежде чем сказал: нас обманули, тебя обманули; ты сбежала, потому что меня очернили перед тобой. Несправедливо. И очернили моего отца. Справедливо.
– А твое письмо? Ты назвал меня паршивой еврейкой и написал: катись куда подальше со своей кичливой семейкой. Что с этим делать?
– Я не посылал тебе никакого письма! Ты что, не знаешь меня?
– Нет.
Вы же культурные люди, а в любой культурной семье должна быть энциклопедия.
– Сара, я здесь, чтобы рассказать тебе, что все это было подстроено моей матерью.
– Вовремя. Сколько лет прошло?
– Много! Но я узнал об этом пять дней назад! Ровно столько мне понадобилось, чтобы найти тебя! Это ты сбежала, а не я!
Такая книга всегда пригодится в доме – вашему мужу и вашим детям. У вас ведь есть дети, мадам? У вас есть муж? Ты замужем, Сара?
– Я думал, что ты сбежала по каким-то своим причинам, и никто не говорил мне, где ты. Даже твои родители…
Платить можно в рассрочку, это очень удобно. А начать пользоваться десятью великолепными томами вы сможете уже сейчас.
– Твоя семья ненавидела моего отца из-за того, что…
– Мне это известно.
Вы пока можете оставить эту книгу себе, чтобы внимательно с ней ознакомиться. Я могу вернуться – не знаю – через год, только не сердитесь, пожалуйста.
– Но я же ничего об этом не знал.
– Твое письмо… Ты сам вручил его моей матери. – Рука, лежавшая на ручке двери, задрожала, будто готовилась сжаться в кулак и обрушиться на него. – Трус!
– Я не писал никакого письма! Это ложь! И ничего не вручал твоей матери! Ты нас даже не познакомила!
Приступ отчаяния перед отступлением: не заставляйте меня думать, мадам, что вы некультурный человек и не интересуетесь тем, что происходит в мире!
– Покажи мне это письмо! Разве ты не знаешь мой почерк? Тебя же обманывали, как ты могла поверить!
– Покажи мне это письмо… – передразнила Сара, усмехнувшись. – Я разорвала его в клочья, а потом сожгла. Проклятое письмо!
О боже, убил бы! Что же делать, что же делать?
– Все это подстроили наши матери.
– Я забочусь о своем сыне и его будущем, – сказала сеньора Ардевол.
– А я – о своей дочери, – ледяным тоном ответила сеньора Эпштейн. – Мне совершенно не по душе, чтобы она общалась с вашим сыном. Мне достаточно вспомнить, кто его отец, чтобы не любить его, – сухо усмехнулась она.
– Тогда не будем тратить время. Вы можете удалить свою дочь от моего сына?
– Кто вы такая, чтобы говорить мне, что я должна делать!
– Очень хорошо. Тогда я прошу вас передать вашей дочери это письмо от моего сына.
Она протянула ей запечатанный конверт. Рашель Эпштейн несколько секунд колебалась, но все же взяла его.
– Можете прочитать.
– Кто вы такая, чтобы говорить мне, что я должна делать!
Они холодно распрощались. Обе превосходно друг друга поняли. И сеньора Волтес-Эпштейн распечатала письмо, прежде чем отдать его Саре; распечатала, Адриа.
– Я не писал никакого письма…
Молчание. Они стояли на лестничной площадке шестого этажа дома на rue Laborde, Huitième Arrondissement. Соседка со смешной собачкой прошла по лестнице, махнув Саре рукой, Сара кивнула в ответ.
– Почему ты ничего мне не сказала? Почему не позвонила? Почему не захотела накричать на меня?
– Я сбежала в слезах, говоря себе: нет, нет, только не опять – не может быть, чтобы опять.
– Опять?
При воспоминании об этой неизвестной мне истории на твои глаза навернулись слезы.
– Я уже пережила одно разочарование. До того, как мы познакомились.
– О боже! Я не виноват, Сара! Я тяжело переживал твое бегство. Я только пять дней назад узнал, почему ты сбежала.
– Как ты меня нашел?
– Через то же агентство, которое шпионило за нами. Я люблю тебя. Все это время я каждый день думал о тебе. Я пытался найти тебя через твоих родителей, но они не говорили, где ты и почему сбежала. Это было ужасно.
