Тот же самый вопрос, только сформулированный лаконичнее, она задавала мне еще до твоего рождения. Случилось это на следующий день после планового УЗИ на двадцать седьмой неделе, когда я направила ее к Джианне Дель Соль и группе специалистов по беременностям с вероятностью срыва. Я была хорошим акушером-гинекологом, но видела границы своих профессиональных возможностей. Я не могла обеспечить ей уход, в котором она нуждалась. Но этот идиотгенетик, чья безмятежная манера вести беседу подходила разве что пациентам в морге, уже сделал свое черное дело, и мне оставалось лишь зализывать нанесенные им раны. Шарлотта рыдала у меня на диване.
— Я не хочу, чтобы она страдала, — сказала она.
Я не знала, как деликатнее подвести ее к теме позднесроковых абортов. Даже для людей, в отличие от Шарлотты далеких от католической церкви, это был очень сложный момент. С другой стороны, а какие легкие моменты связаны с прерыванием беременности? За частичное рождение брались всего несколько врачей в стране — несколько высокопрофессиональных врачей, сознательно идущих на колоссальный риск. В некоторых случаях, не рассматривавшихся до принятия закона о двенадцатинедельном максимальном сроке, эти врачи давали последний шанс — родить ребенка без единого шанса на выживание. Вы можете возразить, что без шрамов пациентка не останется при любом исходе, но, как справедливо заметила Шарлотта, тут счастливых концов не предусмотрено.
— А я не хочу, чтобы страдала ты, — ответила я.
— Шон не хочет.
— Шон не беременный.
Шарлотта отвела глаза.
— Как можно лететь через всю страну с ребенком в утробе, зная, что обратно ты вернешься уже без него?
— Если хочешь, я полечу с тобой.
— Не знаю, — всхлипнула она. — Я не знаю, чего я хочу. Как бы ты поступила на моем месте?
Два месяца спустя мы стояли по разные стороны твоей больничной кроватки. Комнату, под завязку набитую машинами, которые поддерживали жизнь в своих маленьких подопечных, заливал ярко-голубой свет; мы словно плыли на большой глубине.
— Ты бы подписала? — снова спросила Шарлотта, не дождавшись ответа.
Не спорю: подписать отказ от реанимации ребенка, уже явившегося в этот мир, гораздо труднее, чем прерывать беременность. Если бы Шарлотта решилась на аборт на двадцать седьмой неделе, ее утрата была бы сокрушительной, но чисто теоретической: она ведь не успела бы тебя увидеть. Теперь же она снова должна была решить твою участь. Только ты уже страдала у нее на глазах.
Шарлотта не раз обращалась ко мне за советом: насчет зачатия, насчет позднего аборта, насчет этого отказа.
Как бы я поступила на ее месте?
Я бы вернулась в тот день, когда Шарлотта попросила меня помочь ей забеременеть, и отослала ее к другому специалисту.
Вернулась бы в те времена, когда мы смеялись вместе чаще, чем плакали.
Вернулась бы в те времена, когда ты еще не стояла между нами.
Я сделала бы всё возможное, чтобы ты не чувствовала, будто мир рассыпается в прах.
Если вы прекращаете страдания любимого человека — до того ли как он начал страдать, в разгар ли, — то что это такое: милость или убийство?
— Да, — прошептала я. — Подписала бы.
— Знания приходили с опытом, — сказала Шарлотта. — Как держать Уиллоу и менять ей подгузники, чтобы ничего не сломать. Как по звуку догадаться, что она что-то сломала, когда мы просто несли ее на руках. Мы выяснили, где можно заказать переносную кроватку и специальные «слинги», в которых ремешки не сломают ей ключицу. Мы начали понимать, когда надо везти ее в больницу, а когда мы справимся сами. Водонепроницаемые повязки хранились у нас в гараже. Мы летали в Небраску, потому что там есть хирурги-ортопеды, которые занимаются конкретно ОП. Записали Уиллоу на курс памидроната в детскую больницу Бостона.
— А перерывы в этой насыщенной жизни случаются?
Шарлотта улыбнулась.
— Пожалуй, что нет. Мы не строим планов. А зачем? Все равно ведь не угадаешь, что произойдет завтра. Всегда найдется новая травма, которую мы еще не знаем, как лечить. Перелом ребра, например, совсем не похож на перелом позвоночника. — Она на миг умолкла. — В прошлом году у Уиллоу было и такое.
Кто-то из присяжных с присвистом вздохнул, отчего Гай Букер издевательски закатил глаза, а я в душе возликовала.
— Вы не могли бы рассказать суду, как вам удается все это оплачивать?
— Это очень сложно, — призналась Шарлотта. — Я раньше работала, но когда родилась Уиллоу, мне пришлось уволиться. Даже когда она ходила в ясли, я все равно должна была быть готова мчаться к ней в любую минуту. Понятное дело, это невозможно, когда работаешь шеф-поваром в ресторане. Мы думали нанять ей няню, которой можно было бы доверять, но ее услуги стоили дороже, чем я зарабатывала. А из агентства нам, бывало, присылали женщин, которые ничего не знали об ОП, или не говорили по-английски, или вообще не понимали, какую работу придется выполнять. Мне нужно было постоянно быть рядом с ней, постоянно защищать ее. — Она пожала плечами. — Мы не дарим друг другу ценные подарки на дни рождения и на Рождество. У нас нет индивидуальных пенсионных счетов и сбережений, на которые дети смогут учиться в колледже. Мы не ездим в отпуск. Все наши средства уходят на оплату того, что не покрывает страховка.
— Например?
— Памидронат Уиллоу колют бесплатно, потому что эю часть клинического исследования. Но рано или поздно ее отстранят, и каждый укол будет стоить больше тысячи долларов. Каждая ножная скобка стоит пять тысяч, операции по вживлению стержней — сто тысяч. Артродез позвонков, который необходимо будет сделать в переходном возрасте, обойдется еще в несколько раз дороже — это не считая перелета в Омаху. Даже если страховка частично покрывает эти расходы, все равно получается очень дорого. А есть ведь еще куча мелочей: ремонт инвалидного кресла, овчина для гипса, пузыри со льдом, одежда, которую можно носить с гипсом, разные особенные подушки, чтобы Уиллоу было удобно спать, рампы для удобного заезда в дом. По мере взросления ей потребуется всё больше оборудования: палочки, зеркала и другие предметы для людей маленького роста. Даже отладка машины — чтобы педали было проще нажимать, чтобы не образовывались микротрещины, — обойдется в десятки тысяч долларов, а люди из Бюро по восстановлению трудоспособности оплачивают только одну машину, потом всю жизнь платишь сам. Она может поступить в колледж, но даже высшее образование будет стоить нам дороже обычного: ей ведь понадобится много особых приспособлений. К тому же лучшие колледжи для таких детей, как Уиллоу, расположены далеко от Бэнктона — следовательно, возрастут транспортные расходы. Мы уже сняли все деньги с пенсионного счета моего мужа и перезаложили дом. Я исчерпала кредит на двух карточках. — Шарлотта перевела взгляд на присяжных. — Я знаю, что вы думаете обо мне. Что я подала этот иск ради денег.
Я замерла, не понимая, что она творит. Такого мы не репетировали.
— Шарлотта, вы…
— Пожалуйста, дайте мне закончить. Да, я говорю о больших ценах. Но не только в финансовом смысле. — Она моргнула, смахивая слезинки. — Я не сплю по ночам. Я чувствую себя виноватой, когда смеюсь над какой-нибудь шуткой по телевизору. Иногда я смотрю на ровесниц Уиллоу, которые резвятся на площадке, и ненавижу их — до того я завидую легкости, с которой им все дается. Но в тот день, когда я подписала отказ от реанимации, я пообещала своей дочери: «Если ты не сдашься, я тоже не сдамся. Если не умрешь, то будешь жить счастливо, уж я об этом позабочусь». Хорошая мать должна так поступать, не правда ли? — Она покачала головой. — Обычно как бывает: родители ухаживают за детьми, дети растут — и меняются с ними ролями. Но в нашем случае ролями поменяться не выйдет. Я всегда должна буду ухаживать за ней. Поэтому я и пришла сюда сегодня. Чтобы задать вам вопрос: как я буду заботиться о своей дочери, когда умру?
В наступившей тишине можно было бы услышать, как иголка падает на пол. Как бьется чье-то сердце.
— Ваша честь, — сказала я, — у меня всё.
Море напоминало монстра — черного, свирепого монстра. Оно одновременно и завораживало, и ужасало тебя. Ты умоляла меня отвести тебя посмотреть, как волны разбиваются о подпорки, но когда мы приходили туда, ты дрожала у меня в объятиях.
Я взял на работе отгул, потому что Гай Букер сказал, что все свидетели должны прийти в суд в первый же день. Но выяснилось, что мне все равно нельзя было находиться в зале, если я не давал показания. Я пробыл там ровно десять минут, пока судья не велел мне убираться прочь.
В то утро я понял, что Шарлотта надеялась, будто я поеду с ней поддержать ее. После той ночи оно и немудрено. В ее объятиях я был попеременно то неистовым, то яростным, то нежным — как будто мы разыгрывали всевозможные эмоции в пантомиме, скрытой покрывалом. Я понял, что она расстроилась, когда я рассказал ей о своей встрече с Гаем Букером, но уж она-то должна была понять, почему я все равно обязан выступить против нее: для меня тоже главное было защитить своего ребенка.
