– Я говорила с Чедом, – сказала Астер с неистребимым африканским акцентом. Посмотрев на лицо Ванессы, она увидела ее сомнение. – Дэниел новое письмо прислал, да?
Ванесса кивнула, сдерживая слезы.
– Они все еще на Сейшелах?
– По графику должны были вчера отплыть.
Астер прикоснулась к ее руке.
– Я знаю, это было трудное решение.
– Я ничего не решала, – покачала головой Ванесса. – Все откладывала и откладывала.
Астер подумала над ее словами.
– И что он пишет?
Ванесса убрала с лица сбившуюся прядь.
– Просит меня помнить.
– И? – мягко спросила Астер.
– Я пыталась. Но я не могу что-то помнить, а что-то нет.
Астер не нужно было отвечать. Ее глаза слишком красноречиво говорили о том, что она все понимает. И тут Ванесса не выдержала и зарыдала. Астер обняла ее и прижала к себе, выражая без слов истину, за которую Ванесса боролась всю жизнь: «Я здесь, с тобой. Ты не одинока в своей беде».
– Спасибо, – спустя какое-то время произнесла Ванесса, вытирая слезы рукавом плаща.
– Тебе нужна компания, – уверенным тоном заявила Астер. – Детьми Эйбрам займется.
Как ни хотелось Ванессе провести время с лучшей подругой, она покачала головой. Муж Астер был травматологом в больнице Джонса Хопкинса в Балтиморе, и свободные вечера у него выпадали редко.
– Тогда сама отдохни, – сказала Астер. – Если понадоблюсь, звони.
– Хорошо, – ответила Ванесса и на прощание обняла подругу.
Как в тумане, она выехала со стоянки и приготовилась к долгому путешествию домой. На Кэпитол-бэлтуэй и ЮЭс-50 всегда полно машин. Она успела прослушать все «Времена года» Вивальди, прежде чем выбралась на более-менее свободное пространство. Через некоторое время она свернула с шоссе и поехала через Аннаполис в сторону Уордора, дорогого района с лесистыми участками и особняками у самого моря недалеко от Военно-морской академии. Ее дом находился в конце Норвуд-роуд на берегу реки Северн.
Въехав на мощеную подъездную дорожку, она увидела двухэтажный кейп-код[9], сияющий огнями, – спасибо домашней автоматической системе освещения, установленной Дэниелом перед путешествием. Минуту она просто сидела и смотрела на дом. Она любила его так, как не любила еще ни одно место в своей жизни. Но она никогда не думала о нем как о своем. Его купили родители Дэниела перед рождением Квентина.
Взяв сумочку, она прошла через увитую виноградом шпалеру к парадной двери. Встречавший ее в прихожей Скипер гавкнул. Здание было создано ушедшим на покой архитектором, что называется, для души. И это сказывалось во всем: сводчатые потолки, свободная планировка, окна повсюду. Ванесса заполнила стены картинами и зеркалами, а комнаты – классической мебелью. Вклад Дэниела был намного меньше, но определял лицо гостиной: шестифутовый медный прожектор, большая карта Древнего Рима и рояль «Безендорфер» ручной сборки для Квентина.
Ванесса пошла на кухню, чтобы открыть бутылку вина. Скипер последовал за ней, клацая когтями по широким половицам из восстановленной древесины. Перелив вино в графин, она повела Скипера на прогулку к лодочному причалу.
Пес, как всегда, убежал вперед, к деревьям за бассейном. Ванесса же пошла спокойным шагом по освещенной дорожке между рощей и лужайкой. Над головой ярко горели звезды, в отдалении не менее ярко светился мост Военно-морской академии. Она вдохнула прохладный бодрящий воздух и прислушалась к звукам накатывающейся на берег реки. Ее двор был волшебным местом, Аркадией, о которой она мечтала в детстве, когда мать, Триш, таскала ее по кабаре Нью-Йорка, казино Лас-Вегаса и рок-концертам в Голливуде, примеряя мужчин, как свадебные платья, пока не остановила выбор на Теде, отчиме Ванессы. Как бы ни сводила с ума Ванессу семейная жизнь – разговоры о маниакальной тяге к работе Дэвида, эмоциональной нестабильности Квентина и ее собственном вечном перфекционизме, – река всегда ее умиротворяла и наполняла покоем.
Встретившись со Скипером в конце дорожки, она последовала за ним через солярий – еще одно нововведение Дэниела – к лестнице, которая спускалась к причалу. Летом она могла бы взять собаку и выплыть в бухту, чтобы посмотреть на закат, но сейчас была поздняя осень, и Ванесса не любила плавать в темноте. Она прошла мимо «Нотика» и «Относительности» – старой проверенной яхты Дэниела класса «Пасспорт 40» – и остановилась у перил в конце. От дувшего со стороны воды ветра глаза ее слезились, а волосы растрепались. Погладив Скипера по голове, она позволила одиночеству захлестнуть себя.
Она думала о муже и сыне на другой стороне ночи. Каково это, спать на парусной яхте под звездами? Мысль об этом ужасала ее так же, как вдохновляла Дэниела с Квентином. Через несколько часов солнце взойдет над Индийским океаном и они вплывут в новый тропический день. Чем они будут заниматься все эти часы в окружении моря и солнца? В одном из писем Дэниел попытался объяснить: понятие океанского времени; наблюдение за ветром и погодой; поточный ремонт, необходимый для того, чтобы на «Возрождении» все работало исправно; прокладывание и расчет курсов движения и дрейфа; разговоры с Квентином о его заочной учебе; чтение, ведение журнала, размышления, сон. Он верил, что море изменило его, но Ванесса не была в этом так уверена. Легко говорить об этом, когда их разделяет полмира. Доказательства появятся, когда он вернется домой, когда начнут приходить клиенты, Квентин пойдет в колледж и они останутся наедине. Будет ли он тогда другим?
Через некоторое время она вернулась домой, к своему вину. Наполнив стакан, она включила камин и уселась на мягкую подушку любимого кресла – бельгийского, с широкой спинкой. Скипер вошел за ней в гостиную и свернулся калачиком на восточном ковре перед камином. Сделав несколько глотков, она поставила стакан на стоявший рядом столик. Сердце ее екнуло, когда она заметила там письмо. Ванесса считала, что положила его к остальным в кабинете Дэниела, но, должно быть, ошибалась. Она долго смотрела на письмо, борясь с голосами у себя в голове. Наконец взяла его и прочитала еще раз. Он написал его 11 октября, месяц назад.
Дорогая моя В.
Мы в Шри-Ланке, собираемся отплывать на Мальдивы. Бенгальский залив пересекли довольно быстро. Ветер был порывистый, но погода держалась стабильная, и мы за время перехода не увидели никаких признаков тропической депрессии. Нам повезло. Начальник порта в Пхукете убеждал нас подождать до января. Я сказал ему, что мы выдержали пятидесятипятиузловые ветра и тридцатифутовые волны в Тасмановом море. Он назвал нас сумасшедшими, но я не согласен. Просто мы решили не бояться.
Эти две недели я много думал о страхе. На душе такое чувство, будто последние двадцать лет я только тем и занимался, что боролся с собственной уязвимостью. Ты говорила об этом, когда у нас с тобой только начиналось: что я рос в тени отца и никогда не выходил на свет по-настоящему. В Военно-морскую академию я не пошел, потому что вмешалась мать. Но папа не изменил выбранной стратегии. Тысячу раз он, не особенно стесняясь в выражениях, говорил мне, что моя любовь к мысли и письму – это пустая трата времени. «Философы не делают историю, – говорил он. – Ее делают изобретатели, предприниматели, инженеры, бизнесмены, которые подхватывают их идеи и меняют мир».
Парадоксально, но он был по-своему прав. Решительность – вот чего мне не хватало, решительности, чтобы вырваться из смирительной рубашки, которую он натянул на меня. Вместо этого я пошел в юридическую школу, как и он в свое время. Я запер свои чувства в умственный чулан и свел свою жизнь к прагматическому ровному существованию. Сейчас мне больно об этом вспоминать, но я понимаю, почему поступил именно так. Я боялся поражения, боялся стать посмешищем для своих более успешных сверстников. Я принял на веру его теорию о том, что прагматизм является ключом к успеху, что идеалисты доводят себя до безумия или умирают в Бастилии. Но прагматическая дорога, которую я обрел, тоже требует жертвы – ради нее нужно пожертвовать душой.
Конечно, нельзя сказать, что я полностью раскаиваюсь в своем выборе. Если бы я не приехал в Колумбию, я никогда не встретил бы тебя и не узнал бы Квентина. Знакомство с тобой в Карнеги-холле – самый храбрый из совершенных мной поступков. Я много думал о той минуте, о том, что тогда творилось у меня в голове и о чем мы говорили друг другу. Ты помнишь? Метафора бабочки взялась из ниоткуда. Словно явление свыше, как и твой ответ. Твоя откровенность придала мне храбрости сделать следующий шаг. И ты встретила меня там. Рискнула и пригласила меня в свой мир.
Я никогда не забуду той весны. Каждое сказанное тобой слово, каждую песню, которую ты играла мне, каждый час, который мы провели в Центральном парке, каждый раз, когда мы занимались любовью, – все это было как будто не со мной, с кем-то более удачливым. Еще раз я такое ощущал лишь однажды, здесь, посреди океана, с Квентином. Красота окружает нас повсюду; мир переполнен ею, и все остальное не имеет никакого значения.
