Эмиль Ажар - Страхи царя Соломона

— Это зависит от того, мадемуазель Кора, как понимать слова «старый» или «старая». Вот месье Соломону скоро будет восемьдесят пять, но поверьте, он еще крепко стоит на ногах.

Я сказал это вовсе не из вежливости, она в самом деле прекрасно выглядела. Надо видеть, как она двигается, ей никак нельзя дать больше шестидесяти пяти, чувствуется, что она еще женщина и не утратила в себе женской уверенности. Если за женщиной много ухаживали в дни ее молодости, у нее от этого что-то остается, она как бы знает себе цену. Когда она ходила по комнате, упершись рукой в бедро, чувствовалось, что она еще не отвыкла кокетничать. Она ощущала свое тело, как прежде, была, как говорится, оптимисткой, хорошо помнила себя молодой, эта мадемуазель Кора. Пока она убирала пластинку, я огляделся по сторонам, но везде было понаставлено слишком много разных мелких предметов, всевозможных безделушек, не имеющих никакого смысла, от них лишь рябило в глазах, и я ничего не смог разглядеть, кроме фотографий на стенах, там были одни только знаменитости. Я узнал Жозефину Бейкер, Мистенгет, Мориса Шевалье, Ремю и Жюля Берри. Она заметила, что меня это интересует, и назвала остальных: Дранем, Жорж Мильтон, Алибер, Макс Дирли, Морисэ и еще кого-то. Я ей объяснил, что часто хожу в фильмотеку, там хорошо сохраняют и воссоздают прошлое, это поддерживает славу бывших знаменитостей. Квартира была выкрашена в белый цвет, а кое-где и в розовый и казалась веселой, несмотря на все эти фотографии умерших людей на стенах. Я сидел у нее уже больше часа, и говорить нам было не о чем. Мадемуазель Кора отнесла поднос на кухню, а я тем временем бросил взгляд в соседнюю комнату, где стояла кровать, покрытая покрывалом из розового шелка, и на ней сбоку, чтобы оставалось рядом место, лежал большой полишинель, одетый в черно-белые одежды. Мне показалось странным, что у нее нет маленькой собачки. Часто видишь на улице старых женщин с совсем маленькими собачками, потому что чем старше становишься, тем больше нуждаешься в чьем-то присутствии. По спальне было разбросано еще несколько кукол, а в кресле сидел большой медведь коала — такие водятся в Австралии и едят листья эвкалиптов, там они очень распространены.

— Это Гастон.

Мадемуазель Кора вернулась из кухни. Мне было неловко, что я заглянул в ее спальню, но ее это ничуть не смутило, напротив, она была довольна.

— Это Гастон, моя старая кукла. Мне его подарили в 1941-м после праздничного концерта в Тулоне. С тех пор прошло много лет, и его пришлось уже несколько раз перетягивать.

Она снова стала как-то странно на меня смотреть, как вначале, когда теребила прядь волос на лбу.

— Ты мне напоминаешь одного человека, — сказала она, как-то смущенно засмеялась и опять села на пуф. — Садись.

— Мне надо идти. Она меня не слушала.

— Ты не похож на современных молодых людей. Тебя как, собственно, зовут?

— Жан.

— Ты не похож на современных молодых людей, Жанно. У тебя физиономия старого времени. Даже обидно, что ты носишь джинсы и майку. Французы перестали быть на себя похожи. Они утратили народный тип. А ты по виду уличный мальчишка, настоящий, из предместья. Смотришь на тебя и говоришь себе: «Все же нашелся хоть один, который этого избежал».

— Избежал чего, мадемуазель Кора? Она пожала плечами.

— Не знаю, как сказать. Теперь больше нет настоящих парней. Даже бандиты выглядят как бизнесмены.

Она вздохнула. Я стоял, ждал, когда можно будет уйти, но она меня не видела. Она глубоко задумалась, теребя свою прядь. Она мысленно вернулась в мир своих песен, где были апаши и панели. Но я понимал, что она имела в виду, говоря о моей физиономии. Как кинолюбитель, я знал старые фильмы. Я видел «Золотую каску», «Дети райка» и «Папашу Моко». Смешно, до чего я на себя не похож.

— Мадемуазель Кора…

Она не хотела, чтобы я уходил. На комоде лежала коробка шоколадных конфет, и она встала, чтобы меня угостить. Я взял конфету, а она настаивала, чтобы я взял еще и еще.

— Я не ем шоколада. С моей профессией надо сохранять форму. Сейчас мода на ретро, может, мне удастся съездить на гастроли в провинцию. Со мной об этом вели переговоры. Молодежь интересуется историей песни. Пожалуйста, возьми еще конфету.

Она со смехом тоже взяла одну.

— Зря вы себя так ограничиваете, мадемуазель Кора. Надо пользоваться жизнью.

— Нет, я должна сохранять форму. Не только ради публики, но и ради себя самой. Достаточно того, что я и так оскорбленная женщина.

— Как оскорбленная?

— Оскорбленная годами, — объяснила она, мы оба посмеялись, и она проводила меня до двери.

— Приходи еще.

И я пришел. Я почувствовал, что у нее никого нет. Так часто бывает, если ты кем-то был, а потом стал никем. И всякий раз надо было пить с ней сидр, и она мне рассказывала о своих былых успехах. Если бы не война, уверяла она, и не оккупация, у нее была бы всенародная слава, как у Пиаф. Она мне ставила свои пластинки, и это хороший способ общения, когда не о чем говорить, так сразу образуется что-то общее. Я запомнил песню месье Робера Малерона, музыка Жюэля и Маргерит Монно — надо помнить имена тех, кто вам дарит свой талант. Пока пластинка крутилась, мадемуазель Кора ей подпевала удовольствия ради.

Подпевая, она мне улыбалась, будто я был тем парнем, о котором шла речь, так всегда себя ведут с публикой.

Он пришел издалече, Что за чудная встреча…

Она мне улыбалась, но я прекрасно понимал, что в этом не было ничего личного, хотя все же был несколько смущен. Однажды она меня спросила:

— А царь Соломон? Ты уверен, что это не он тебя ко мне посылает? Он как будто любит одаривать людей.

— Нет, мадемуазель Кора, я прихожу сам по себе. Она отпила немного сидра.

— Ему скоро должно исполниться восемьдесят пять лет.

— Да. Это немало.

— Ему стоило бы поторопиться.

Я не понимал, почему месье Соломону, в его-то возрасте, следует торопиться. Напротив, в его интересах было не торопиться. Я его очень любил и хотел бы, чтобы он прожил как можно дольше.

Я не видел мадемуазель Кору довольно долго, две или три недели. Я иногда думал о ней, понимал, как трудно должно быть женщине, у которой жизнь все отняла, особенно если она прежде имела успех у публики. Как-то вечером она позвонила в SOS, чтобы вызвать меня как таксиста, но это был не мой черед, поехал Тонг, и он мне рассказал, что она была недовольна и почти не разговаривала с ним, только спросила, что я делаю в жизни, правда ли, что я хожу чинить домашнюю технику и как я могу работать на SOS, ведь для этого надо обладать психологическими знаниями и интеллектуальным развитием, которых у меня явно не было. Меня это рассмешило, и я вспомнил, что месье Соломон спросил меня в свое время, не сидел ли я в тюрьме. Короче, обо мне судили по моей физиономии. Тонг объяснил ей, что я из тех ребят, которые никак не могут найти свое место в жизни и что меня волнуют проблемы окружающей среды. Это было правдой, а еще меня интересовали разные виды животных, особенно те, которые вымирали, и что именно по этой причине я так привязался к месье Соломону. Тонг попытался было поговорить с мадемуазель Корой о восточной религии, где жизнь считается священной, и не только жизнь коров, как в Индии, но даже мельчайших букашек, но это не вызвало у мадемуазель Коры никакого интереса, она думала о чем-то совсем другом, и он перестал говорить, чтобы ей не надоедать. Мы обсуждали все это в нашей конуре, и Чак, который занимался за столом у окна, спросил, о чем мы говорим. Я ему вкратце объяснил:

— Это женщина, которой, должно быть, лет шестьдесят пять, а может, и больше и которая прежде имела известность. Она забавная, потому что сохранила свои старые привычки.

— Какие?

— Быть молодой и красивой. В общем, нравиться. Все проходит, но не это.

— Нет ничего более печального, чем женщина, которая цепляется за прошлое.

— Ты попал пальцем в небо. Мадемуазель Кора не цепляется, она не жеманничает, она ведет себя с достоинством. Лицо у нее, конечно, заметно увяло, время прошлось по нему, как положено, и, наверное, поэтому месье Соломон послал ей корзинку глазированных фруктов из Ниццы. Она будто бы спасла ему жизнь во время оккупации — ведь он еврей.

— Ну он дает! — воскликнул Чак, которого месье Соломон очень любил как своеобразное явление. — Мне сказали, что он тратит каждый месяц не меньше лимона на свои благодеяния, и все это старикам, б/у, как он их называет. Он думает только о себе.

— Если ты хочешь этим сказать: он, мол, по собственному опыту знает, что значит быть старым и одиноким…

— У него это стремление к власти. Все благодетели жаждут царить над людьми. Он был брючным королем так долго, что теперь вообразил себя просто королем. Царь Соломон, как тот, другой, из Библии.